Звездам необязательно падать

– Пойдём в зал! Там столько вкусного, сейчас всё разберут и нам не достанется. Клариса даже сделала для меня огненные спагетти, представляешь?!

Олли кивнула.

– Хорошо, только обуюсь и накину халат…

И свет резко выключился. Так резко, что оба в комнате вздрогнули от неожиданности, а Назу и вовсе загорелся.

Этим Назу Огненная Саламандра был не таким. Так было с детства – стоило юноше перестать следить за собой хотя бы на секунду, как тот самовозгорался. Во внешнем мире это было ужасно. Одежда сгорала на мальчике за считанные мгновения, что было особенно неловко на виду у других. А сколько пожаров Назу породил по неосторожности – сосчитать нельзя! Сирота без родителей, без дома, обладающий вот таким вот совершенно необъяснимым даром, что по мнению других было проклятием.

Его спрашивали о детстве, но Назу никогда о нём не рассказывал.

В Дом он попал в двенадцать лет. Совершенно случайно: постучался в очередную дверь ранним утром, когда город ещё спал и человека на улице и с огнём не отыщешь, чтобы попросить еды или денег (приют в силу своей огненной природы Назу никогда не просил под страхом пожара; ему не хотелось доставлять добрым людям проблемы). Дверь ему открыл маленький, ещё меньше двенадцатилетнего мальчишки, старик со странным колпаком на голове. И Назу настолько удивился, что на короткое мгновение забыл, кто он, и в рыжих вихрах его грязных нечёсаных волос затанцевали огоньки. Назу их, конечно же, тут же подавил, но старик успел заметить это пламя, блеснувшее в сузившихся зрачках.

И Старик познакомил Назу с Домом.

Там был и Бездонный Симон, который мог есть абсолютно всё и абсолютно в любых количествах, и Быстроногий Джет, что мог обежать весь Дом меньше, чем за секунду, и Джейз с вечно меняющимся цветом глаз, которые позволяли читать ей на любом языке мира, и Клариса-Призрак, которая имела привычку проходить сквозь стены и случайно пугать детей своими светящимися в темноте глазами, её брат Хорон-Чудище и сестра Элла-Перевёртыш. Там оказался даже Дэйв-Ледяной, который поначалу вызывал у Назу дрожь отвращения своим природным холодом, и Зои-Гадалка, и Ал Железный, и Лола Чудесная…

А потом появилась и Олли. Просто Олли.

Назу сначала не мог понять, чем же она не такая, и относился к ней с недоверием. Нет его вины в том прохладном отношении к незнакомке: улицы воспитали Назу таким недоверчивым и осторожным.

А потом он понял.

В солнечном свете кожа Олли быстро краснела, и девушка едва ли не плакала от боли. А ночью… По ночам Олли светилась.

Он это увидел случайно, когда решил злостно подшутить над девочкой. Её обыкновенность вызывала в нём что-то среднее между холодным отчуждением и завистью, и такая детская шалость, как разукрашивание ее лица чернилами, показалась Назу подходящей местью за его внутренний дискомфорт. Он как ящерица с липкими лапками спустился по дымоходу в комнату Олли – она была единственной девочкой в Доме, кому выделили отдельную спальню – проказливо хихикая. Но его месть так и не осуществилась.

В комнате Олли, где она спала, из-под одеяла разливался золотой свет, будто бы им укрыли светильник. Но Назу ещё тогда понял, что никакой это не светильник. Потому что локоны светлых волос, выбившиеся из-под подушки, которым Олли накрыла голову по ужасной старой привычке, тоже светились.

Вся, с ног до головы. Назу тогда снова полыхнул, едва ли не подпалив постель, когда откинул одеяло в сторону.

Сквозь три сорочки, высовывавшихся одна из-под одной. Сквозь накинутый сверху халат. Сквозь даже закрытые веки, сквозь плотные вязаные жёсткие гольфы, сквозь слишком большие перчатки.

Вся.

И он уже не злился на Олли. Ни за её обыкновенность, ни за отдельную комнату – ему-то приходилось тесниться с Дэйвом-Ледяным на соседних кроватях!

Иногда, когда он не мог уснуть, Назу спускался по дымоходу. Ещё из него он видел это сияние.

Он садился рядом с кроватью Олли. Тихо, стараясь не разбудить девочку, снимал подушку с её головы, из-за чего волосы рассыпались по постели золотыми реками, снимал с маленьких рук большие старые перчатки. И смотрел. Когда глаза уже болели от света, он переводил взгляд на стену. Складывал пальцы клювиком и изображал животных. Двумя руками – летящую птицу, одной – собаку. Двумя пальцами – уши кролика. Ладонью с расставленными в сторону пальцами – звезду.

Со временем Олли и сама перестала закутывать себя в одежду по ночам, ведь больше не было рядом отца, который кричал на неё за то, что та светится.

И Олли стала ещё одним обитателем Дома.

Назу при желании мог выходить на улицу, если сильно постарается расслабиться и не даст эмоциям овладевать разумом, а вот Олли нет. Ни днём, ни ночью. Даже сквозь одежду солнечный свет доставлял девушке болезненные ощущения, Олли в погожий день и окна обходила стороной, чтобы прямые лучи не падали на её белёсую кожу. А ночью она светилась, и одеждой нельзя было скрыть сияние, лишь приглушить его. И чем темнее ночь, тем ярче свечение.

Когда в комнате выключился свет, Назу, на чьём теле волной прокатилось пламя от неожиданности, перевёл удивлённый взгляд на Олли. Та неизменно начала светиться. Сначала тускло, а потом, когда от огня Саламандры не осталось ни искорки, так ярко, что юноша прикрыл глаза ладонью.

– Прости, – виновато прошептала она и потянулась руками к глазам Назу, надеясь защитить его чуткое зрение – не зря Назу звался Саламандрой, ведь сходство с огненной ящерицей было поразительным: ловкость, прыткость, звериное зрение, обоняние и слух, даже мифический огонь! Однако юноша лишь рефлекторно смухортился и накрыл глаза второй рукой. Олли отдёрнула ладони, с ужасом понимая, что ими она сделала только хуже. – Прости, я сейчас накину одеяло.

И когда Олли уже схватила одеяло с кровати, чтобы снова спрятать себя от мира, Назу сказал:

– Не надо.

Он часто моргал, а по щекам скатилась пара слёз от яркого света. Юноша щурился, тёр глаза, при этом улыбаясь:

– Я сейчас привыкну.

Олли на всякий случай отошла подальше, в другой угол комнаты. Назу уже мог смотреть на неё без слёз, но всё ещё щурился.

– Надо узнать, что со светом.

– Пробки, наверное, выбило, – пожал плечами юноша. – Давай сходим и проверим.

Олли замялась.

– Я не могу выйти, – пояснила она, слегка сжавшись в углу. – Там темно и… ребята. Но я могу надеть что-нибудь, и ты накинешь на меня одеяло, и надо найти маску, перчатки и гольфы, и…

– Странная ты, Олли.

Олли посмотрела на Назу беззащитным взглядом. Конечно, она странная. Конечно, она ведь не такая. Она в темноте светится.

– Прости ещё раз. Ты выйди из комнаты, а когда включите свет, я выйду, и мы пойдём в зал…

– Ужасно странная, – хмыкнул Назу и сделал шаг.

Олли с испугом смотрела, как он медленно идёт к ней, щуря глаза всё больше и больше, и Олли всё сжималась в углу, даже сама себе глаза закрыла, будто это могло бы помочь уберечь Назу от слепящего света, от которого его звериный зрачок сужался до тонюсенькой вертикальной полоски.

Она слышала его шаги, и ноги её подкосились, и девушка съехала по стенке на пол, закрывая светящееся лицо светящимися ладонями.

Назу опустился перед ней на колени.

– Ты странная, потому что столько лет ловишь какие-то крохотные звёзды, когда ты сама звезда.

Олли смотрела Назу в глаза – те совсем слезились, и юноше требовалось огромных усилий держать их открытыми. Он не видел ничего перед собой кроме безгранично огромного света. На ощупь он нашёл её сияющую ладонь, сжал в своей, улыбнулся так, чтобы стало понятно:

– Ты очень красивая.

Олли сама удивилась, когда всхлипнула. Дурак! Ему же больно смотреть, а он подошёл вплотную! Это ведь всё равно что лампочку перед носом держать!

А он про звёзды ей говорит…

– Ты не должна прятаться. Люди должны восхищаться тобой, – она вцепилась ему в ладонь, а подбородок её задрожал, из-за чего свет стал немного дребезжащим. – Ты даришь свет, когда вокруг темно, хоть глаз выколи. Это ли не чудо?

– Отец говорил, что это болезнь…

– Пусть! – отмахнулся Назу весело. – Пусть болезнь, почему нет? У других болезнь, Олли! Посмотри на наш Дом; посмотри, разве кто-то здесь болен? Разве Джейз, что читает нам на ночь книжки со всех стран мира, больна? Разве Симон страдает, когда без проблем может есть самые вкусные лакомства? А Джет? А все остальные ребята? Это другие больны, Олли, больны своим страхом перед не таким! А ты… Знаешь, из нас всех ты, наверное, самая странная, потому что у тебя у одной не было странного прозвища. Ты осталась Олли. Просто Олли.