Софи Лорен – итальянская кинозвезда.
Джина Лоллобриджида – итальянская кинозвезда.
Пролог
Гранд-отель «Флора»
Виа Венето, Рим
13 ноября 1943 года
SCOLARETTA
Дамская сумочка намного легче, чем кажется на первый взгляд: кошелек для монет, зеркальце, губная помада и пистолет, спрятанный в двойном дне.
Она села на заднее сиденье троллейбуса зеленого цвета, чтобы подобраться как можно ближе к отелю. Она выглядит школьницей с этой аккуратной сумочкой на коленях, хотя ей уже за двадцать. На самом деле, она могла бы сойти за любую девушку в оккупированном Риме среди тех, кто возвращается домой с работы на фабрике или в магазине и направляется на свидание со своими возлюбленными до наступления комендантского часа.
Она достает зеркальце и уверенным движением красит губы: она теперь умеет держать себя в руках и прекрасно обращается с оружием. Этому она научилась тем летом, в деревеньке к югу от Неаполя, стреляя по деревьям на вилле своего возлюбленного. Нино хотел, чтобы она могла защитить себя. Они оба – вооруженные и готовые убивать – присоединились к недавно созданной Группе патриотического действия[3 - Gruppi di Azione Patriottica, GAP (Группа патриотического действия, ГПД) – партизанская организация, входившая в итальянское движение Сопротивления, устраивала саботажи, забастовки, партизанские войны и т. п.] вместе с бывшими профессорами университета, в котором работал Нино. Группа стремится сделать все необходимое, чтобы избавить Италию от нацистов; все они сходятся во мнении, что ничего, кроме партизанской войны, не сработает.
Она впервые встретила Нино в «Чинечитта», огромной киностудии, теперь захваченной немцами и пособниками фашистов. Он снимал фильмы – или точнее, делал это до тех пор, пока правительство Муссолини не запретило его картины, – а она работала монтажером. Она и две ее старшие сестры выучились на швей и помогали своей измученной матери шить для соседей. И вот однажды старшая, Гримильда, самая красивая из всех, потащила их в студию, чтобы они занялись гораздо более высокооплачиваемой работой в массовке. Это было два года назад, до того, как немцы захватили «Чинечитта» и стали использовать студию и сложные декорации из папье-маше в качестве жилых помещений, – хотя в те времена Италия и без того была коррумпирована и опасна. Как и ожидалось, Гримильду взяли статисткой, а ее сестрам предложили работу в костюмерном цеху. И вот однажды, как и в кино, они оказались в нужное время в нужном месте. Встревоженный ассистент режиссера вбежал в цех, где две девушки тихо сидели за шитьем, в поисках женщин, которые могли бы резать пленку в монтажных и собирать ее в новом, точном порядке, вплоть до кадра.
Она осматривает себя в зеркальце и подкрашивает губы ярко-вишневой помадой, зная, что в этом она похожа на любую другую молодую женщину, которая едет в троллейбусе по Виа Венето в надежде, что ее увидят и на нее обратят внимание, иногда, в отчаянии, даже надеясь на предложение руки и сердца. Нацисты не возражают и даже поощряют такое. Вот для чего женщины нужны на войне. Немецкие мужчины ясно дали это понять за несколько недель оккупации. Она благодарна, что до сих пор была избавлена от такого внимания. Она думает о холодной гладкости револьвера «беретта» и о том, что он и дальше будет оберегать ее.
Она смотрит в окно троллейбуса, ее монтажерский взгляд замечает все: черные тучи скворцов, закат за собором Святого Петра, заливающий Рим золотом, которого он не заслуживает. Ее сердце разрывается от боли за свой народ. Они позволили разорвать себя на части и стали слабыми и неуверенными, как обрезки пленки, которые обретут смысл только после того, как их снова соединят. Она хочет объединить свой народ. Для этого потребуется призыв, широкий жест, в котором так хороши ее возлюбленный и ГПД. Такой жест никто не сможет проигнорировать.
Она хочет, чтобы Нино гордился ею. Когда все это закончится, она хочет снова снимать с ним кино. Конец, должно быть, уже близок: союзники наступают, а шаткая власть Муссолини осталась только на севере. Немцам не сладко, приходится управлять страной, которая им сопротивляется. Средняя сестра, Рената, присоединилась к ней в качестве staffetta[4 - Курьер (итал.).] и передавала сообщения между партизанами Сопротивления и союзниками. В последние недели американские и британские войска прорвали две линии фронта Вольтурно и Барбара, продвигаясь на север, чтобы освободить Рим. Такие девушки, как она и ее сестра, – такая же часть Сопротивления, как и мужчины, в стране, где женщины не могут голосовать. Никто не заподозрит, что юные красавицы прячут шифрованные послания в швах юбок и в каблуках туфель. Никто не заподозрит, что у такой девушки, как она, есть оружие.
Сегодня вечером ее цель – командир СС фон Шульц, человек, ответственный за превращение жилого дома по соседству со школой-интернатом для мальчиков в тюрьму. Партизаны, антифашисты, заслуживающие доверия гражданские лица, включая врачей, монахинь и духовенство: существует подпольный мир, который пытается найти способы защитить евреев и беженцев, в то время как немецкие оккупанты хотят найти место для пыток и уничтожения. Она же уничтожит фон Шульца.
Оберфюрер должен покинуть отель ровно в 19:55 и сесть в ожидающий его автомобиль, чтобы поужинать в «Казина Валадье» – роскошном ресторане, расположенном на вершине холма Пинчьо. Фон Шульц известен своей безжалостной точностью, поэтому время указано так четко. В этот час на Виа Венето будет многолюдно из-за немцев, которые захватили самую оживленную улицу Рима, – она знает это, потому что отрепетировала все неделю назад. Ее миссия проста. Убить нацистского командира, прячась в сени Порта Пинчиана, что через дорогу, на расстоянии десяти метров, а затем проскользнуть обратно через древнюю арку в парк Боргезе. В роще за маленьким детским кинотеатром «Тополино» для нее спрятан велосипед. Она поедет на синем велосипеде в темноте, пока не увидит Нино, готового в грузовичке отвезти ее через Тибр и подняться на холм к обители каноссианок.
Она укроется в монастыре до тех пор, пока не закончится активная фаза поисков убийцы фон Шульца. Монахини не знают, что она убийца, – они охотно обеспечивают укрытие всем staffette на пути между городом и горами, передавая зашифрованные сообщения в подпольную церковь и никогда не задавая вопросов. Сестры, в свою очередь, были выбраны потому, что они никогда не проболтаются – даже под самым жестоким давлением. Из монастыря она отправится проселками, минуя немецкие блокпосты, и будет идти всю ночь, пока не доберется до безопасного места. Она никогда не сможет вернуться домой. Она не имеет права так рисковать жизнью своей семьи.
В конце концов она получит новые приказы, новые боеприпасы, новые послания для передачи. В ее сердце нет страха. В страхе нет смысла. Страх привел к тому аду, в котором они оказались. Все, что она чувствует, – это гнев, а все, что можно сделать с гневом, – это действовать. Каждое действие будет стимулировать следующее, а за ним и еще одно, пока наконец не настанет день, когда все эти действия не сольются, подобно потоку, в гремящее целое, сила которого приведет их к победе. Ее народ должен найти способ двигаться вперед вместе, иначе весь мир будет потерян навсегда. Это их долг перед мертвыми.
Троллейбус подъезжает к гранд-отелю «Флора» с южной стороны города. Через открытое окно она видит немцев во внутреннем дворике, они слоняются без дела в отглаженной форме и начищенных сапогах – громогласные, самоуверенные и невыносимые, хлещущие пиво и дымящие сигарами в голодающем городе. Иногда среди них попадаются молоденькие римлянки с копной кудрявых волос до плеч – как раз такие нравятся этим мужчинам. Каждая хочет выглядеть привлекательной для немцев, но не слишком сильно. Ровно настолько, чтобы подыграть им, чтобы они чувствовали, что в мире, который они украли, все идет как по маслу, все именно так, как они хотят. Фашисты такие же, пусть и хотят разного, и поэтому эти две фракции не могут долго сосуществовать. Что-то должно сломаться.
Она осторожно смотрит на маленькие наручные часики, затем встает и исчезает в толпе пассажиров, собирающихся выйти. В городе и стране, где мало что меняется, троллейбус всегда приходит вовремя. Она начинает ритмично считать в уме. Она должна быть через улицу, как раз когда командир выйдет через вращающиеся золотые двери отеля.
Un-o… du-e…[5 - О-дин… Два-а… (итал.).]
Она не боится. Нет места для страха.
Ot-to… no-ve…[6 - Во-семь… Де-вять… (итал.).]
Она будет видеться только с Нино. Он поможет ей оставаться в безопасности. Он всегда приходил на помощь.
Do-di-ci, tre-di-ci…[7 - Две-на-дцать, три-на-дцать… (итал.).]
…и мотор.
Глава 1
Театр Олдвич, Лондон
10 декабря 1954 года
Одиннадцать лет спустя
Вечер премьеры для Вивьен прошел как во сне.
Опасения не сбылись, а запасные варианты, отработанные на репетициях, не понадобились. Зрители смеялись в нужных местах и плакали в финале. В том сезоне на лондонской сцене дали четыре представления единственной пьесы, написанной женщиной, сопровождаемые продолжительными аплодисментами даже после того, как тяжелый красный бархатный занавес опустился.
Вивьен все еще слышала рев толпы, стоя на втором этаже «Санвайза», книжного магазина в Блумсбери, который обеспечивал ее писательскую деятельность. Как крупный акционер, она каждый год получала от магазина небольшие дивиденды и несколько дней в неделю проводила за кассой. Она любила это время – неторопливую, не-уверен-даже-зачем-я-сюда-заглянул энергию по сравнению с шумом утренних клиентов, которые приходили с набором причудливых запросов. Табита Найт, их самая молодая сотрудница, была более искусна в общении с такими людьми благодаря своему невинному лицу и сдержанным манерам.
Было уже далеко за полночь, и рецензии на «Эмпиреи», вторую пьесу Вивьен, вскоре должны появиться в газетных киосках по всему Вест-Энду. Алек Макдоно, ее верный редактор, выскочил из дома во время вечеринки, чтобы прихватить стопку газет. Ее первая пьеса была поставлена двумя годами ранее, но не удостоилась должного внимания ни зрителей, ни критиков, однако премьерный показ приняли, несомненно, очень хорошо. Вивьен испытывала странную смесь предвкушения и страха, которая свойственна автору. Результаты многолетней работы теперь покоились в перепачканных чернилами руках горстки прожженных критиков.
Пока Вивьен стояла в углу, нервно потягивая бренди из хрустального бокала, сэр Альфред Джонатан Нокс наконец сделал свой ход:
– Как вы думаете, вы продолжите писать?
Вивьен повернулась к нему, удивленная фамильярностью его вопроса. Они познакомились накануне вечером: ее подруга Пегги Гуггенхайм расхваливала его филантропические усилия за кулисами, в то время как он был явно смущен.
– Я имею в виду… – Он прочистил горло, и она заметила, что его руки засунуты в карманы черного смокинга. – Я только хотел сказать, что если вы остепенитесь…
– О, я никогда не остепенюсь.
– Простите?
– Я могла бы выйти замуж – в конце концов, большинство женщин так и поступают, – но это не будет означать, что я остепенюсь.
За прошедшие годы Вивьен не раз разбивали сердце, но наблюдать за тем, как мужчина пытается сказать на эту тему хоть что-то связное, было особенно обескураживающе. На простом, но достаточно приятном лице сэра Альфреда замешательство быстро стало озабоченностью, и он, казалось, был готов сменить тактику. «Сейчас о детях заговорит», – с гримасой подумала она, но тут же пожалела об этом. В конце концов, он был прекрасным примером гражданского поведения, известным всей стране благодаря промышленным успехам и филантропической деятельности.
– Дети приезжают в Девон на выходные, чтобы покататься верхом, взять другие уроки и осмотреть окрестности. В течение многих лет мы – то есть я и моя покойная жена – делали все возможное, чтобы у них был дом, так сказать, собственное место, где они могли бы, э-э, остепениться.
Вивьен невольно рассмеялась про себя, услышав, что он снова употребил это слово. В то же время она чувствовала себя ужасно. Ей следовало бы рассмотреть такого кандидата, как сэр Альфред, такого щедрого, милосердного и стремящегося угодить. Почему его доброта так раздражает ее? Она склоняется к тому, что его доброта – своего рода маска, призванная отвлечь внимание от его настоящих желаний. Конечно, он хотел помочь детям, находящимся на его попечении, но он также хотел, чтобы люди вспоминали об этой щедрости, когда думали о нем: иначе зачем бы ему так говорить? Больше всего на свете он хотел, чтобы о нем думали. Ему явно нужна была другая жена. Но если Вивьен когда-нибудь выйдет замуж за такого человека, как сэр Альфред, ей, несомненно, придется продолжать писать, учитывая ограниченный круг общения.
Послышались шаги Алека, поднимающегося по лестнице. Он достиг лестничной площадки, и Вивьен, стоя на другом конце комнаты, сразу заметила выражение разочарования и тихой паники на его лице.
– О боже, – пробормотала она, в то время как ее наставница, леди Браунинг, подошла, чтобы взять у застывшего в дверях Алека газету.
Все женщины – а по второму этажу книжного магазина, как обычно, слонялись в основном женщины – наблюдали, как леди Браунинг опытной рукой открыла «Дейли Мейл» на нужной странице, а затем беззвучно проговаривала слова, шевеля губами.
– Невыносимые зануды! – Она отбросила газету и сердито ткнула пальцем в Алека, который беспомощно пожал плечами, как самый близкий к ней представитель мужского пола. Несколько других присутствующих мужчин уже предчувствовали надвигающуюся опасность и готовились к отступлению, но из-за позднего часа и джентльменского долга перед спутницами оказались в ловушке.
– Я не хочу это читать, – снова пробормотала Вивьен, в то время как Пегги Гуггенхайм подошла, чтобы забрать газету. Давний покровитель магазина, знаменитый коллекционер произведений искусства, она прибыла в тот день из Венеции как раз к премьере Вивьен и рождественскому светскому сезону. – Нет, подожди. – Вивьен опустила взгляд на свои дрожащие руки, и ее длинные темные волосы упали на лицо, словно занавес. – Прочти мне.
– «В „Эмпиреях“ изображена группа крестьянок, которые сами защищают себя во время войны и попадают в утопическое общество, которое они упорно отказываются разрушать. Это подчеркивает их политические взгляды. Представления мисс Лоури о счастливом финале, возможно, и оставляют желать лучшего, но, к сожалению, являются единственным положительным аспектом этой грубой и сырой работы второкурсницы».