Укус анаконды

Он, в отличие от Анны, уже полностью овладел собой. Горемыкин положил на стол талмуд с уголовным делом, и Анна в ужасе увидела, как за эти полсуток дело распухло… «Ну, Аня, суши сухари! – мысленно сказала она себе.

– Ну а потерпевшие-то кто? – насмешливо спросил адвокат. – Тот же самый, или еще какие олигархи?

– Пять эпизодов с Литровским, он дал показания, что Анна Сергеевна вымогала у него деньги с марта, и три – с депутатом областной Думы Сергеем Вадимовичем Морозовым.

– Это уже не смешно! – взорвалась Анна. – Каким образом я у него-то вымогала деньги? Да знаете ли Вы, что они с Литровским – одноклассники и друзья детства!

– Это не имеет значения! – с гордостью от осознания собственной значимости и оттого что удалось возбудить так много уголовных дел, заявил Горемыкин и как-то даже распрямился, перестал быть таким повисшим. – Если к нам поступили заявления, мы обязаны провести проверку и возбудить уголовные дела.

– Чем подтверждаются эти заявления? – спросил Сергей.

– Показаниями свидетелей, вернее, свидетеля.

– Одного? Я даже сейчас угадаю: Кириллова Василия Евгеньевича?

– Совершенно верно, – ответил дознаватель. – Но опять же это не имеет значения. – Гражданин Кириллов – такой же гражданин России, как и все остальные, и имеет полное право…К тому же не я, а прокурор подписывает возбуждение…

– Слушайте, хватит! – перебила дознавателя Анна, и, несмотря на то, что адвокат довольно сильно держал ее за плечо, с силой поднялась из-за стола.– Мне Ваше словоблудие уже надоело! Скажите лучше, сколько Вам заплатил Литровский за то, чтобы меня посадить?!

– Вряд ли Литровский станет размениваться на такие мелочи, как дознаватель Горемыкин! – в издевки пошел уже адвокат. – Он заплатил самому начальнику полиции Баранову, а господину Горемыкину досталась разве что бутылку коньяка! Такие как он – простые исполнители…

– Вернее, шестерки! – сорвалась на крик Анна. – Вы, господин дознаватель, обыкновенная шестерка, такая же, как Вася Кириллов! Убирайтесь вон, я не буду давать Вам никаких показаний по Вашим липовым оплаченным делам!

Горемыкин, похоже, испугался. Здесь, в изоляторе временного содержания, задержанные (если, конечно, они в здравом уме и не разухабисто-пьяные) испытывают перед дознавателями и следователями священный трепет. Но эта журналистка мало того, что явно показывает, что он ей активно не нравится, да еще и за что-то активно презирает его, давая понять, будто бы он находится на какой-то более низкой ступеньке интеллектуально-духовной лестницы, да еще и позволяет себе говорить ему такие слова как «убирайтесь!»… Что-то здесь не так, что-то срывается в этом хитроумном плане, который вкратце довел до него начальник полиции Баранов… Слишком уж не похожа эта красивая, несмотря на полуторасуточное выматывающее пребывание в ИВС, высокомерная мадам на сломленную духовно и физически (а в плане было именно так) женщину…

Адвокат взял постановления о возбуждении уголовных дел. Три было по известным Анне эпизодам: заявления о том, что ей господин Литровский через господина Кириллова под угрозой распространения порочащих сведений передал в июне и в июле по десять тысяч рублей, и третье – в августе, как раз то, за что она сейчас сидит в ИВС. Еще два – в апреле и марте. Май они почему-то пропустили. Но именно в мае вышла статья «Загадки «Гермеса». Видимо, они тоже не дураки, решил адвокат, дело стряпают так, что Анна вымогала деньги до мая, а потом они отказались якобы платить, так она написала статью и снова стала вымогать, так они испугались и опять стали платить… А еще три эпизода с депутатом областной Думы Сергеем Вадимовичем Морозовым – так это вообще смешно. Про Морозова среди областных журналистов не писал разве что ленивый! Такого депутата и директора завода (он был генеральным директором и держателем более чем половины акций Рыбацкого мясокомбината) в Рыбацком еще не было! Мало того, что он не ходил ни на заседания думы, ни на заседания комиссий, он еще и собственный-то завод сумел развалить дважды! Первый раз – лет семь назад, когда предприятие было объявлено банкротом, и все активы перекачали во вновь созданное. Кажется, трудись, гендиректор, в поте лица, вот тебе предприятие без долгов, к тому же мясокомбинат!.. Но Морозов умудрился еще раз разорить предприятие, почти год коллектив не получал заработную плату, и вот – снова процедура банкротства. Причем, в отношении Морозова возбуждено два уголовных дела, одно – по сокрытию налогов, второе – по невыплате заработной платы. И еще собирались возбудить по умышленному банкротству… Об этом писали абсолютно все, прошли сюжеты на ТВ, причем, даже на центральном, и Анна была просто в шоке от сообщения о том, что она якобы вымогала у Морозова деньги под угрозой распространения о нем порочащих сведений…

Сергей Андреевич задумался. Горемыкин сидел весь красный, а Анна взирала на него в полном недоумении.

– Интересно, – задумчиво произнес, наконец, адвокат. – Сегодня суд решает вопрос о мере пресечения моей подзащитной, а Вы тут возбуждаете несколько уголовных дел вдогонку, причем, два – по уже известным эпизодам, два – с тем же потерпевшим и тем же свидетелем, еще три – с другим потерпевшим, явно липовым, да еще другом первого потерпевшего, да еще с тем же свидетелем… Не кажется ли Вам, что это дурно пахнет фабрикацией и липой?

– Я бы Вас попросил, Сергей Андреевич, выбирать выражения! – батюшки- святы, откуда только у повисшего дознавателя появились такие гордые нотки в голосе!

– Ну ладно! – Пименов хлопнул в ладоши, как бы подводя итог. – Все ясно. К счастью, те времена, когда возбуждали уголовные дела по нескольким эпизодам одного дела и держали благодаря этому дополнительно людей в ИВС и СИЗО, уже прошли. Все решит сегодняшний суд. Никаких показаний мы давать сегодня не будем, пишите протокол, что мы отказываемся от дачи показаний.

Горемыкин быстро застрочил. Видно было, что ему стало все это неприятно, его уловки «клиенты» отгадали легко, и не очень-то удобно находиться в одном помещении с людьми, видящими тебя насквозь…Баранову хорошо, он сказал «фас», и ждет результатов, а бедному Горемыкину нужно за все отдуваться, да еще эта мадам, не дай Бог, выйдет на свободу, по глазам видно, что она уж так на нем отыграется в своей прессе!..

… Анну снова отвели в камеру. Смена была уже другая, не та, вредная, но и не такая хорошая, как в первый день. Но, однако же, в легком чуть веселом подпитии благодаря коньяку, с утра преподнесенному им Анниным супругом…Уже принесли обед, и Анна с удовольствием отметила плоды своего «коньячного» усердия: на дно миски с макаронами и жареной рыбой был запрятан еще один кусок рыбы, большой и, видимо, тщательно отобранный охранником специально для нее.

После обеда Анна снова стала думать. Ничего хорошего сегодняшние события ей не предвещали. Литровский, как и следовало ожидать, предпринимает все меры к тому, чтобы ее упрятать в СИЗО и изолировать не неопределенно долгий промежуток времени. Он все просчитал просто на «отлично»! Ненависть к журналистке Анне Кондратьевой со стороны прокурора, начальника милиции и даже председателя суда были очевидны, и рассчитывать на милость в такой ситуации не приходилось…

Что ж, осталось несколько часов. Надо привести себя по возможности в порядок, хотя у нее и отобрали вместе с сумкой косметичку и расческу, но хотя бы умыться и заплести волосы можно…

Едва Анна заплела косу, как дверь распахнулась:

– Кондратьева, на выход! – скомандовал не очень вредный охранник, которого Анна даже до сих пор не успела рассмотреть, так она была занята собственными грустными мыслями…

Из камеры ее на сей раз повели не налево, где находились охрана и комната для допросов, а направо, в конец коридора, где была комната с матрасами и бельем… Коридор упирался в массивную железную дверь. Охранник скомандовал совсем как в кино:

– Руки за голову, лицом к стене!

И Анна почему-то развеселилась от этих почти киношных слов и совершенно послушно, как опытная преступница, сложила руки за головой и повернулась лицом к стене… И боковым зрением увидела, как охранник снял с пояса связку ключей и самым большим, похожим на сувенирный, легко одним оборотом отпер массивную дверь… «Э-э-э, братцы, – подумала Анна, – да у вас тут все на соплях висит. – Ваше счастье, что ни у кого не возникает желания удрать отсюда, поскольку сидят здесь недолго… А так при вашей вечной готовности выпить вас развести как лохов ничего не стоит…» Подумала, и тут же осеклась, испугавшись собственных мыслей. А ведь и правда, если захотеть, то убежать отсюда не так уж сложно! Ну-ка, посмотрим, что там у вас за этой дверью?.. Ага, еще один коридор с дверями по бокам, похоже, какие-то подсобки, и коридор этот также упирается в железную массивную дверь… Ой, да эта дверь вообще закрывается на задвижку, вон как легко ее охранник отодвинул, и никаких ключей не применял… Правда, у двери Анну, гордо шедшую с руками за спиной, ждали несколько милиционеров, по всей вероятности, так называемый караул, сопровождающий задержанных в суд, в СИЗО и на какие-нибудь следственные действия… Ребята все молодые, очень приятные, видимо, парни, пришедшие из армии, крепкие здоровьем, но еще не определившиеся в своем жизненном пути и потому решившие пока временно послужить в Рыбацкой полиции. Вряд ли они пробудут здесь долго, судя по их довольно приятным лицам, надоест возить туда-сюда преступников, да и женятся, жены заставят зарабатывать, а не в карауле штаны протирать… Эх, бесперспективная это доля – провинциальная полиция! Тут или деградируешь окончательно, если пошел по недостатку ума, или, если умный и честный, семью потеряешь из-за маленькой зарплаты и больших нагрузок. Или начнешь откровенно брать мзду, и тогда через несколько лет из крепенького парнишки с открытым добродушным лицом превратишься либо в вечно как будто подвешенного и готового на исполнение любых приказов Горемыкина, либо в наглого сытого Коробкова, внешне вежливого и респектабельного, а в душе – гнилого и мелочного…

Итак, охрана по бокам, спереди и сзади, и дверь, которая запирается на задвижку. А за дверью – крыльцо, несколько ступенек вниз, и ждет машина, крытый фургончик для перевозки преступников… Анну, видимо, не одну погрузили в этот фургончик, потому что она слышал голоса явно не полицейские, вялые и полупьяные, а бодренькие рябята-патрульные их подгоняли: «Давай, давай поживее!»

Фургончик внутри был разделен на комнаты-клетушки, в каждой, везли, видимо, по одному -два человека. Анна была одна. Еще тот, самый первый охранник из самой хорошей смены, сообщил ей, что она в ИВС – единственная женщина, и больше, кажется, так и не привезли… В клетушке была привинченная к полу тубареточка, а на наружной стенке фургончика – глазок. Анна припала к нему, разглядывая через этот единственный источник связи с внешним и становящимся уже далеким миром улицу, увидела знакомую аптеку около здания милиции, небольшой сквер по дороге из милиции к зданию суда, даже краешек здания, где они арендовали комнатку для корреспондентского пункта…

Потом машина затормозила у каких-то дверей. «Обратный вход в здание суда! – смекнула Анна. – Скорей бы все это кончилось, уж на один конец! А там – посмотрим еще, кто кого…» У нее из головы не выходили две массивные железные двери, одна из которой запиралась самым большим ключом из связки, висевшей на поясе у подвыпившего охранника, а вторая – на простую щеколду -задвижку.

Но кончилось все очень даже нескоро! Анну провели в подвальное помещение суда, разделенное на клетки, и посадили в одну клетку с какой-то совершенно пьяной и размалеванной девицей усадили. Девица болтала без умолку, все рассказывала, что ее хотят лишить материнских прав, что она с каким-то Сашей безумно любят другу друга, а детей забрала мать и написала заявление в полицию, будто она скрывается и не выполняет родительские обязанности, а она совсем даже не скрывается, а просто живет с этим Сашей, с которым они безумно любят друг друга… И вот ее при какой-то облаве у подруги (в притоне, конечно же, решила Анна) поймали и привезли сюда, а теперь хотят отправить в СИЗО и припаять статью об уклонении от воспитания и даже избиения детей, а она совсем их никогда и не била, мать все врет, ну и так далее, тому подобное… Анне эта болтовня надоела, тем более что перегородки в клетушках были фанерные, и слева, и справа сидели такие же как эта девица полупьяные и наверняка что-то действительно совершившие девки и парни, стоял матюжный галдеж, все было слышно. А спереди галдели конвойные, в общем, здесь было в сто раз хуже, чем в ИВС, и Анна уже даже заскучала по своей теплой одинокой камере…

Анна стала абстрагироваться от окружающей обстановки и сосредотачиваться на своих недавних мыслях. Она немножко представляла себе план здания рыбацкого УВД, и, если она верно мыслит, то железная дверь со щеколдой выходит во внутренний двор. Когда-то, когда криминогенная обстановка в Рыбацком была средненькой, а о терроризме в России знали только из газет, печатавших репортажи о борьбе палестинцев с израильтянами, проход с улицы во внутренний двор был свободным. К зданию УВД, имеющему форму буквы «П» «палочками» назад, «перекладиной» вперед, был вплотную сзади приделан бетонный забор, окружающий здание с трех стороны, кроме фасада – «перекладины» буквы «П». Но между правым от фасада крылом и забором был когда-то широкий проход. Потом, когда боевики захватили здание налоговой полиции на Северном Кавказе, на этом проходе повесили огромные ворота, запиравшиеся на замок, и поставили дневную охрану. А вот была ли там ночная охрана? Анна решила, что вряд ли. Зачем, если вечером из ворот никто никуда не выходил, все задержанные мирно спали по своим клеткам в ИВС и в дежурке, а полицейский пост все равно есть на центральном входе? ИВС, как поняла Анна, находился в левом крыле здания, занимала левую «палочку» буквы «П», и крылечко, с которого она спускалась в фургончик для арестантов, находилось напротив милицейского гаража. Он, скорее всего, тоже запирался на ночь. И если спуститься с этого крылечка, повернуть направо и тихонечко скользить вплотную к стене, то можно незамеченной добраться до ворот. Но вот если они будут заперты, что тогда? Кончено, можно попытаться через них перелезть, уж в чем-в чем, а в ловкости Анне не откажешь… В детстве она брала штурмом любые преграды. Принцип прост: сначала забираешься на сам запор, ведь не ползти же по голой стене ворот, потом встаешь на запор (он, как правило, мощный, выдержит не только ее), дотягиваешься до верхнего края, подтягиваешься и перемахиваешь… Все это не так уж сложно, только бы не было охраны… А дальше – дело техники, здание милиции в самом центре города, так что затеряться там – пара пустяков, самый лучший сыщик не отыщет.

…Уже все соседние клетушки опустели, а Анна все ждала и ждала. Это не предвещало ничего хорошего. Судья явно оставляла ее напоследок, а напоследок, как известно, оставляют самое трудное и неприятное. Наконец позвали и ее. Под конвоем, руки за спиной она прошла по зданию суда и вошла в зал заседаний. Ее посадили за перегородку, конвой встал по бокам, как около убийц и маньяков в детективных фильмах… Сергей уже был в зале, он сразу бросился к ней и зашептал:

– Слушай, тут такое дело… Судью опять поменяли. Стал Миша Лунин, а он – приятель Долгорукого. Дело пахнет керосином. Дознание вышло с ходатайством поместить тебя под арест, ну, в следственный изолятор то есть, на два-три месяца, но прокурор испугался – это же незаконно, а ты как-никак не последнее лицо в городе, да и в области! Однако все равно пошел у них на поводу и написал на их ходатайстве «прошу продлить содержание под стражей на 72 часа», то есть, опять в ИВС. Это плохо, но это лучше, чем СИЗО. Честно говоря, после того как мне сообщили, что Литровский приходил к председателю суда и после того, как этот придурок Горемыкин возбудил еще семь уголовных дел, я предполагал, что будет жарко. Уголовные дела и возбуждались специально, чтобы поселить у судьи недоверие…Уж не знаю, на что решится Миша Лунин.