Рассказы, от которых тепло

Павел задался вопросом: «Зачем ей камень понадобился?» Однако спорить с женщиной не стал. Может отстанет, надеялся он.

– Ещё этот принеси и тот, и ещё! Давай, давай!

– Ну, раскомандовалась, старуха! Явно сумасшедшая! – отметил про себя Павел, но ему уже стало интересно, для чего ей нужны камни.

– Не мне, а тебе! Я и спрашиваю: зачем тебе носить за собой эти камни? – женщина явно читала мысли Павла, отчего ему стало немного не по себе.

– Не понимаешь? Смотри: этот камень – твои обиды. Другой – злость. Третий – гордыня. А остальные сам назовёшь, – сказала старуха, перекладывая сухую руку с камня на камень.

Павел понимал, о чём идёт речь. Прошлые обиды крутились часто в голове, злость на некоторых людей, события, и даже на самого себя не отпускала. О прощении и речи не было. От слов женщины сердце то сжималось, то билось чаще, подкатывал ком к горлу. Пока Павел «просматривал» киноплёнку с не самыми лучшими кадрами из жизни, старуха села на берег, скрестив ноги, и запела. Павлу такой поворот событий показался, мягко говоря, неожиданным, но почему-то захотелось послушать её пение, и он тоже сел рядом.

Язык, на котором пела женщина, был незнаком Павлу. Но мелодия, интонация передавали смысл необычной песни. Она пела про жизнь, про то, что плохое сменяется хорошим. «Так бывает всегда. Учись у природы – она мудрый учитель. После шторма всегда бывает штиль. Иди смело, проявляйся в этой жизни. На то она тебе и дана…». А ещё она пела про горы, леса и поля, про свободный полёт орла над землёй, пела песню моря…

Павел, закрыв глаза, слушал эту долгую песню, от которой поднималась душа над землёй и уносила в разные уголки планеты, наблюдая её необъятную красоту. Неизвестно, сколько времени продолжалось пение женщины, но, когда он открыл глаза, то, к своему удивлению, никого рядом не обнаружил. Оглянулся вокруг, и, позади вдалеке увидел уходящую фигуру, седые волосы которой развевались на ветру. «Не успел попрощаться.» – сожалел Павел.

Он ещё долго сидел на берегу, смотря вдаль. Тёплые лучи солнца падали на его плечи, как-то по-особенному согревая, и, будто, обнимая их. Морские волны то накатывали, то отступали от прибрежных камней, мелких и не очень, создавая приятный шум, вместе с которым сердце Павла освобождалось от груза прошлого.

Старая игрушка

На комоде, ещё времен шестидесятых годов прошлого столетия сидел, свесив ногу, арлекин Тимоша – старая игрушка. Сохранился он хорошо, хоть и был сделан позже – в восьмидесятых. Раньше вещи производили, что называется, «на совесть». Арлекин переговаривался с элегантной, современной и статной вазой.

– Мадам, Вы сегодня просто восхитительны! – сделал комплимент Тимоша.

– Не то, что старая рухлядь. – надменно ответила ваза.

– О, да, ваше высокомерие! – арлекин за словом в карман не лез и сразу нашёл что ответить горделивой собеседнице.

– Хм! – возмущенно произнесла ваза, едва успев договорить.

Тотчас предметы в комнате замерли, а разговоры прекратились. Так было всегда. Причина этому – сигнал будильника, вместе с которым вставала Маша – хозяйка арлекина, вазы, комода и всего того, что находилось в этой квартире, да и самой квартиры тоже.

Маша, полусонная, с лохматой головой собиралась на работу. Каждое её действие было выучено Тимошей наизусть: сначала она брала полотенце и отправлялась в ванную комнату, из которой позже доносилось гудение фена, потом Маша выходила с пышной прической, жевала бутерброды на ходу и варила кофе. После садилась за столик с зеркалом, красилась, обувалась в прихожей, и, почти закрыв дверь, возвращалась, обутая, вспомнив, что забыла выключить утюг или плиту, хотя, на самом деле утюг и плита были выключены Машей «на автомате». Последнее смешило Тимошу несмотря на то, что повторялось это почти изо дня в день.

– Какая ты взрослая стала Маша! – восхищался арлекин, – такая важная! И зовут тебя по-новому – Марья Ивановна! Ты теперь бухгалтер, уважаемый человек! Каждый будний день по вечерам перекладываешь свои бумажки, пишешь карандашом какие-то цифры, что-то печатаешь, стучишь по клавишам до самой полуночи… Бумажки, бумажки, вон, все полки в серванте завалены бумажками, а когда-то там стоял хрусталь. А на выходных ты куда-то уезжаешь, возвращаешься только глубоким вечером в воскресенье. И так уже десять лет. Разве это жизнь, Маша?

Маша работала, приходила домой, вновь работала и ложилась спать. Когда она засыпала, предметы в комнате оживали, переговариваясь между собой.  На следующий день Тимоша, незадолго до звонка будильника продолжил свои ностальгические рассуждения:

– Какая ты серьёзная стала, Маша! – с упреком отмечал он, – за последние десять лет я видел улыбку на твоём лице только два раза: когда ты получила должность главного бухгалтера и когда тебе привезли компьютер.

– Помнишь, Маша, как в три года ты пошла первый раз в детский сад и отказывалась заходить в группу без меня. Я тогда болтался у тебя подмышкой. Признаюсь, я немного боялся детского сада, но знал, что всё будет хорошо, если мы вместе.

– А ещё помнишь, когда тебе было три с половиной, зимой, мама везла нас на санках, обитых войлоком, а мы ловили снежинки ртом. Ты после заболела, правда, но я был рядом и следил за твоей температурой. Ох, и напереживался я тогда, Маш!