Листьев медь (сборник)

– Но ведь в прежние времена коммерция – это было нечто оскорбительное, почти криминальное. И вот появилась возможность, и некоторым захотелось поерничать, что-то такое всем доказать, походить по лезвию ножа.

Кокконен передернул плечами и переложил зернышко переводчика в другое ухо, и тут Анпилогов поднял глаза к дорогим потолочным панелям и продолжил свою речь:

– И – как редкое исключение – некое такое созидательное, социально – миссионерское…

Писака Максим, или, как его там, покрутил в пальцах пульт, красный диодик на диктофоне издох.

«Ах ты, бутер-итер, хамло ты эдакое, надоело ему меня записывать», – выдавил в себя Анпилогов и добавил:

– Тем не менее, элемент тщеславия и необходимости самовыражения играл, конечно, основную роль. Но материальная неустроенность и дискомфорт, который мои нынешние сотрудники имели в тех самых организациях… Хотя, кто станет спорить – прежние структуры по всем своим стандартам, конечно, были эффективными. – Леник задумчиво сощурился, вскинул голову и глянул в окно, обрамляющее большую голубую воду. – И я всегда с большим сожалением вспоминаю те каноны и ту философию организации, в которой я раньше работал, полагая, конечно, что она слишком анахронична. Но, извините, и мастерство интриги здесь было – на самом высоком уровне…

5

Имитация

– Явич! Явич! Либо они мне дают объект – либо нет. Ты не знаешь, только догадываешься? Ладно. Я пообещаю в главке выдать им начальника комплекса со всеми его потрохами. Я все, что за ним было, знаю. Что, нет? Ошибаешься, Явич, предоставлю им всю документацию. Я тебе буду потом – не как тупой бутербродус! Я те разберусь! Не кряхти, Федор Иванович, мы с тобой еще поваландываемся!

Леник очень рассчитывал, что хотя бы через месяц он сумеет выбить неплохую загрузку для отдела, нужно было только слегка надавить на начальника комплекса Кэтэвана Ламидзе, хотя бы пошантажировав его Горчишным домом, но пока это не совсем удавалось, и доходили слухи, что Кэтэван собирается отдать заказ на имитацию нагрузки изделия КЛ14 в пригородный авиационный НИИ. Анпилогов немного надеялся, что его старый знакомый, бок о бок с которым он провел немало лет, откликающийся на кличку Явич, в прошлом – лицо высокопоставленное, хоть что-то посоветует ему. Но тот отнекивался. Леник разработал уже ряд планов по уговорам Кэтэвана, но практически все начинания в отрасли были пока приостановлены, и причина крылась не только в отсутствии топлива, причину понять было нельзя, хотя Леник многое подозревал, но никак не мог проверить. А то, что говорили в курилке, было настолько немыслимо и глупо, что не хотелось и слушать.

Во-первых, военпред прозрачно намекал, что «постоялец возвратился» и «вполне принят», во что Анпилогов так сразу не поверил – ведь совместно правившие чуть ни тридцать лет Нифонтов и Петруничев в конце капели и как раз перед сухостоем расстались, первый отправился в северный городок Нифонтовск, а второй и нынче сидит за красными башнями. А во-вторых, что уж и вовсе показалось Ленику невероятным, связист из корпуса руководства заявил, что Леник нынче окажется на коне, так как его бывшему заключенно-подопечному Явичу удалось доказать свою старую идею, за которую его когда-то и упекли на Ледосторов.

Положив черную округлую телефонную трубку, Анпилогов вытащил сигарету и принялся медленно пожевывать ее, оглядывая помещение отдела.

6

Первая территория отдела имитации – большая комната с эркером, выходящим на бывшее летное поле, была заставлена непомерно большими деревянными письменными столами и стульями с потертыми дерматиновыми спинками и сидениями. Начальнику отдела Анпилогову со своего места в углу комнаты было хорошо видно всю территорию. Стойки дискретной машины Обь – низкие, светлые, никого не загораживали, и перед столом начальника было пустое пространство, куда он иной раз вызывал сотрудников – поговорить.

У окна – и что за поза у нее такая? – как обычно стояла Ульяна и, разложив на широком гранитном подоконнике пустографку, рассеянно ее заполняла. Снаружи, буквально впритык к окну, рос густой клен. Крупные его листья, местами еще темно зеленые, а частично принявшие медный цвет осени, лежали прямо на подоконнике.

Леник, вообще-то, понимал, почему девчушка не хочет всаживаться, втесываться в свой старый стол, принадлежавший за долгую жизнь многим сотрудникам, исписанный еще фиолетовыми чернилами и порезанный местами от скуки перочинным ножом.

Уля совсем недавно закончила считающийся перспективным техникум типа «Л», и ее распределили сюда, в отдел имитации, а работы у отдела (впрочем, как в последнее время, негласно именуемое сухостоем, во многих КБ и институтах) нет уже весьма давно. Что поделать – с топливом скверно.

Девчушке скучно, она не привыкла к изощренному проведению рабочего времени, она не хочет втягиваться, даже и за стол садиться не желает.

Стол Ульяны находился перед рабочим местом Коли Демуры, и Леник не совсем без задней мысли ее туда посадил, поскольку Колю считал очень полезным человеком для работы в отделе, и ему хотелось Колю как-то устроить, что ли… Себя-то Леник в последние годы как-то подустроил: сочетался с женщиной, имевшей неплохую квартиру в центре столицы – на Набережной, напротив строящегося Дома властей – правда, у женщины были дети от прежнего мужа. Но Леник вырос в многодетной семье, где некоторые сестры-братья были приемными, да и себя он считал приемышем. И там, в этой квартире, оказалось привычно, шумно и не без громких скандалов. Правда, ему не очень нравилось, что жилплощадь этой женщины на втором этаже: неплохо бы и повыше.

Уля, пока не сумевшая «осесть», все стояла перед подоконником, вырастая тонкой спиной из пышной юбки, словно стебель с темной головкой. Демура смотрел на нее все как-то со стороны, например, стоя в эркере – пятиугольном выпуклом окне-балконе. С этой точки, наверное, хорошо был виден улин подоконник.

Уля тоже бросала взгляд в сторону эркера и видела большие, выступающие надо лбом, светлые крупновьющиеся волосы Демуры, которые словно бы поддерживали в приподнятом положении внутренние пружины. Солнце, заполняющее эркер, заполняло и эти, приподнятые надо лбом волосы.

7

Демура

После Коля Демура часто впоминал этот вечер – даже не оттого что произошло тогда, а оттого, что он впервые ощутил то самое состояние, которое позже назвал «идеальным газом».

…Иногда он и не соображал, зачем стоит здесь и погружался в приятное простостояние, но когда приходило осознание – от головы до ног нечто проваливалось по телу вниз, взрывалось, поднимаясь обратно к холодному лбу облаком легкого шипучего идеального газа.

Коля достоялся, взял синюю пачку абонементов и вышел на улицу. Миновал оклеенный одинаковыми афишками забор, маленькую мастерскую и только у качающейся на воде баржи-ресторана понял, что идет не ту сторону.

На другой день он положил синюю пачку на стол Майке Городошнице. Она сидела, как всегда, уткнув ручку в пустой лист бумаги.

– Это что, билеты в Австралию? Там сейчас весна… – сказала она хриплым голосом, словно только что проснулась.

Демура по возможности спокойно объяснил, куда приходить, чтобы посмотреть фильм. И добавил, что это рядом с его домом: подошел, взял на всех, народу почти не было…

В хорошо известном людям и малозаметном с виду доме культуры крутили старые знаменитые фильмы, которые нигде больше посмотреть было нельзя: от немых, в которых словно бы говорили затененными глазами немыслемые красавицы – до красавиц иных – завитых, щипанных, с огромными плоскими довоенными плечами.

– Надо подумать, надо подумать… – но Майка взяла себе стразу три – на себя, пожилого отца и свою давнюю подругу.

Сотрудники подходили по одному, крутили головами, совали Коле бумажки и мелочь.

И она, слава Богу, тоже подошла. Демура рассчитал, чтобы всем хватило, и остался один лишний. Она подошла, убрала волосы за уши, подколола шпильку, медленным мизинцем потрогала синюю бумажку и прошептала:

– Только у меня сейчас нет денег.

– Потом отдашь, – отозвался Коля.

– И я не знаю, может, я потом не смогу.

– Абонемент только на один месяц.

Она подцепила бумажку двумя пальцами и понесла к сумочке, а Николай негодовал: «Ведь запросто потеряет».

Он объяснил ей, как туда ехать. Объяснил подробно, даже нарисовал, а она пристроилась, перегнувшись, у его стола, опираясь на острые локти, и отрывала от кривого чертежа мелкие клочки бумаги, мусолила их небрежными пальцам, совала в рот и жевала. Встретиться у метро он ей не предложил.

В день первого фильма он с утра придирчиво осмотрел ее. Она пришла на работу в стареньком коротком платье, темно бордовом. Видимо, не успела подколоть пучок, почти до подола платья свисала мягкая, свободная коса, которая никогда не казалась тяжелой на ее подвижной голове. Николай подумал, что от этого вечера она ничего не ждет, и смирился.

Придя в де-ка пораньше, он устроился в буфете, купил бутылку пива и принялся наблюдать за обшитой лакированными деревянными рейками дверью. Здесь он ее не дождался, зато пришедшая, наконец, Майка потащила его в зал и все старалась усадить рядом со своей подругой.

Потом бледный мальчик в свитере прочитал со сцены лекцию о блиставшей несколько десятилетий назад заокеанской кинозвезде, и потушил свет.

Коля ничего не понимал, и уже не мог разглядывать зал, вертя головой. Потом в фойе послышались возгласы вахтерши, блеснул свет, и заскрипело кресло в соседнем ряду. Демура тут же рванулся туда, нашел, где скрипнуло, и позвал в темноту: «Ульяна!»

Темная быстрая фигура, спотыкаясь о колени соседей, пробралась к нему.

– Автобуса долго не было.

– Я вот здесь… Я здесь ждал. Придешь ты или нет.

– О-о-й! – протянула Уля. – Погляди!

Николай повернул голову к экрану, но поначалу ничего не видел, потому что не хотел, но пятно экрана разгладилось, сфокусировалось и обернулось широким глазастым лицом, гладкими волосами и веткой жасмина. Все это, зашуршав, обтянулось белым атласом и своенравно скрылось среди черных фраков.

Это еще что? Он снова отвернулся от экрана. Уля сидела, запрокинув голову. Действие на экране затянулось. Коле казалось, что медленно движутся там специально: тягуче сближаются, протягивают руки, бьются взглядами. А белесая женщина с гладкими волосами и веткой жасмина жестко смотрела с экрана, и все тянула, тянула…

Коля провел ладонью по подлокотнику кресла и на самом его обрыве наткнулся на улину руку. Уля быстро работала пальцами – скручивала и раскручивала билетик. Он забрал ее руку, притянул к себе и положил себе на грудь возле края воротника. Как теперь сидела Уля, неудобно протянув руку в сторону, в темноту – он не знал. Кисть у нее была влажная, у него – сухая. Он легко заскользил по ней ладонью, потом забрался в горячую ямку между пальцами и там, в морщинах кожи, среди горячих и мокрых линий жизни, любви и смерти, его палец…… продолжал свое дело. Уля сидела тихо, и нельзя было понять, куда она смотрит, уж очень далеко была запрокинута ее голова.