В ожидании Синдбада

– Да, да, конечно, – крикнула дочь уже с лестницы.

Вероника Анатольевна Одинцова свою работу знала и любила. Хотя специально к ней не готовилась. Она вообще должна была заниматься совсем другим делом. Но жизнь сделала кульбит и аккуратно вернула Нику туда, откуда она когда-то уехала. Ника по этому поводу не переживала – она не считала перемену географической точки свидетельством успешной карьеры. Она никогда не обманывалась этим самым «в столицу уеду – стану человеком». Ника Одинцова являлась провинциалкой в самом хорошем смысле слова. Она искренне считала, что Славск, городок маленький и старинный, вполне может обеспечить человека всеми нужными эмоциями. Ну, в оперу, на балет или в музей можно и съездить – благо столица близко. И вернулась Ника в родной город не потому, что в Москве стало плохо или не нашлось места, а потому, что душа попросилась на берег реки Славки, где в густых кустах чирикали меленькие птички. После всех событий – замужества, работы, развода – Москва казалась местом знакомым, не страшным, но все-таки не родным. Здесь надо держать фасон, хотя никто не мог оценить эти усилия. Славск же был ласковым городом, приютившим жалеючи и ничего не требуя взамен. Ника, приехавшая однажды проведать маму, взяла да и осталась. Потом задним числом уволилась, объяснилась со знакомыми, попрощалась с московскими друзьями. За ее спиной сплетничали и недоумевали. Никто, наверное, и не понял, что Ника уезжала с удовольствием. Так в детстве возвращаются домой из летнего лагеря – повзрослевшими, с новым опытом, с новыми ошибками, слегка высокомерными, но в душе соскучившимися и преданными.

До музея десять минут ходьбы. Город стал больше – помимо комбината, здесь теперь построили еще и два швейных предприятия. Но Ника Одинцова жила почти там же, где и раньше, – только чуть ближе к реке. И до работы она шла пешком. Зимой этот путь был красив, а летом – приятен. Старые деревья давали тень и прохладу.

– Доброе утро, Вероника Анатольевна, – поздоровалась с ней одна из ее сотрудниц.

– Доброе, – улыбнулась Ника и, вспомнив наказ матери, попросила: – Зайдите ко мне. Еще раз пройдемся по всем документам.

По дороге к себе в кабинет Ника обошла залы, проверила температуру воздуха, влажность, на всякий случай подергала окна. «Впрочем, все равно все зависит от сигнализации!» – напомнила она сама себе и направилась на рабочее место. Проходя через центральный зал, она привычно взглянула на небольшую картину в дорогой раме. Картина висела особняком, освещенная специальными галогеновыми лампами. На бледно-салатовой стене она сверкнула золотым огнем – казалось, кто-то украдкой плеснул дорогой краской. Взгляд в ту сторону стал обычаем. Когда-то он сопровождался вздохом отчаяния, сожаления, потом появились нотки обреченности. Сейчас он нужен для того, чтоб проверить наличие шедевра на стене и безмолвной констатации: «Это же история в моей жизни». И в этом уже не осталось никаких эмоций.

Да, история была. Егор Бестужев, ушедший в ночь и пообещавший вернуться, пропал. Ника никогда больше его не видела, никогда с ним не разговаривала. Она ничего не смогла узнать от его матери – та в город больше не вернулась. Поговаривали, что, погостив у родственников, она уехала за границу. И что сын уехал вместе с ней. Некоторые считали, что это всего лишь слухи. Первое время Ника ждала, понимая, что расспрашивать сейчас ни о чем нельзя – нельзя привлекать внимание. Потом она уехала в Москву поступать, и там как-то все завертелось – Егор Бестужев и все связанное с ним вдруг ей стало казаться чем-то совершенно нереальным. Ника вдруг стала думать, что трагедия семьи Бестужевых не имеет никакого отношения к ней. Просто так совпало, что Егор и она дружили, Калерия Петровна была влюблена в его отца и в тяжелую минуту смогла выручить Егора. То, что случилось тогда между ними, Ника перестала воспринимать как что-то знаковое. «Так сложилось!» – твердила она себе и старалась не думать об исчезновении Егора. Ей казалось, что с ним все в порядке, просто отпущенное им время истекло. И наступил черед других событий. Как долго она любила его в воспоминаниях – трудно сказать. Во всяком случае, ухаживание аспиранта по имени Иван она восприняла с готовностью.

Как Ника ни любила родной Славск, но командировок она ждала. Кроме того, отношения с Калерией Петровной иногда достигали критической отметки, и лучшим выходом из положения было исчезновение из дома. Поездка, даже самая сложная и длительная, но которая все равно оканчивалась возвращением домой, походила на развлечение. И Ника всеми силами это развлечение продлевала. Начиналось все со сборов. Первым правилом, которое выполнялось неукоснительно, было завершение всех необходимых и, что важно, неприятных дел. Уезжать Ника предпочитала с сознанием выполненного долга – счета оплачены, бумаги подписаны, письменные распоряжения отданы. Все домашние дела – продукты и необходимые лекарства для мамы, оплата вперед всевозможных коммунальных услуг, – это тоже выполнялось. Ника обязательно затевала уборку и стирку в доме. И лишь завершив все дела, она приступала к сборам. Путешествовать Ника предпочитала в «полной боевой готовности». Для поездок был куплен дорогущий модный чемодан, напоминающий сейф, и к нему в пару дорожная сумка. Эти покупки стоили дорого – квартальную премию, но ни разу Ника не пожалела об этом. Когда она появлялась на вокзале или в гостинице, сразу становилось понятно – дама не только состоятельная, но и со вкусом к жизни. Ее багаж был не только дорогим и модным, но и удобным. Ника как музейный работник зарабатывала мало. Только в последнее время комбинат, об истории которого рассказывала большая часть экспозиции, вдруг стал щедрым и приплачивал сотрудникам приличные суммы. Ну и Министерство культуры выдавало премии. Иногда в рамках дозволенного музей устраивал коммерческие мероприятия. Ника следила за соблюдением законности, но полученные суммы исправно распределяла между сотрудниками. Она понимала, что на «культурные» деньги не проживешь. Одежда, которую она укладывала в свой роскошный багаж, была скромна. Что-то она покупала на распродажах, что-то шила мама, что-то передавала из Москвы Наташа Шевцова. Подружка в деньгах не нуждалась, ходить по магазинам обожала и иногда вспоминала про Нику. А та, по счастью худая, имела пристрастие к обуви – ее хоть и немного, но вся она отменная.

– Я все-таки правильно тебя воспитала, – заметила как-то Калерия Петровна, наблюдая, как дочь держит над паром дорогие замшевые мокасины.

– Ну не выбрасывать же их. Они почти новые, только два раза под дождь попали, – ответила Ника.

В поездку она всегда брала множество кремов, фен и щипцы для завивки волос, большой маникюрный набор и маленький сет для педикюра. Лак для волос, лак для ногтей, средство для укладки – без этого она из дома не уезжала. Иногда складывалось впечатление, что там, куда она едет, ее ожидают сплошные публичные выступления или свидания. Хотя на самом деле она большую часть времени проводила в запасниках, пыльных хранилищах или на совещаниях среди таких же, как она, безвозрастных, слегка потухших внешне женщин. Ника частенько обводила их взглядом и мысленно восклицала: «Господи, научи карьеру делать и бусы жемчужные носить!» Судя по коллегам, этот талант достался немногим.

Все эти привычки, помогающие быть в форме, были бы прекрасны, если бы они получили прописку в обычной жизни. Но нет. В обычной жизни Вероника Анатольевна могла до работы добежать в старых шлепанцах, а глаза накрасить к вечеру, если узнавала, что пожалует кто-то из городского начальства. В обычной жизни она имела вид блеклый, сосредоточенный, слегка рассеянный. И только в командировках она становилась другой женщиной – элегантной, наделенной вкусом и обаянием. Наверное, за это и любила поездки Ника Одинцова – за возможность побыть в чужом теле, в чужой шкуре, с чужим лицом. Она любила их за возможность помечтать, за обманчивую близость возможных перемен. Эти ее поездки стали побегом от реальности, с которой она срослась, но от которой уже ничего не ждала.

Итак, вечером она собирала вещи. Мать, Калерия Петровна, сидела тут же в кресле и внимательно следила за дочерью. Им обеим нравился этот процесс. В этом было что-то суетное, женское, но очень трогательное. Дочери, которая укладывала в дорогой чемодан множество «штучек», хотелось показать, что она не только умеет хорошо работать и руководить, но и следит за собой, понимает, что ее карьера требует внимательного отношения к себе. Ей хотелось, чтобы мама поняла, почувствовала, что там, куда едет сейчас дочь, существует свой дресс-код, что там свои, очень высокие требования к внешнему виду, что там обращают внимания не только на деловые качества, но и на умение «себя подать». Ника хотела, чтобы мать гордилась ею, гордилась ее статусом, а внешний вид, тело и есть выражение этого статуса.

– Ты Олегу позвонила? – спросила как бы между прочим Калерия Петровна, изучая этикетку на какой-то баночке.

– Позвонила, мама, – терпеливо ответила Ника.

– И что?

– Ничего. Поговорили.

– Ника, разве он плохой человек?

– Да кто ж его знает? – рассмеялась Ника. – Может, и хороший, но только мне не нравится.

– Послушай, как я погляжу, тебе никто не нравился. Все твои романы ничем не заканчивались. Только зря ты в подушку плакала и бегала на улицу звонить, чтобы я ничего не слышала! – Калерия Петровна применила запрещенный прием.

Но дочь не так-то легко вывести из себя. Тем более накануне отъезда.

– Мам, это жизнь. У меня она так складывается. Слушай, а ты помнишь, куда я дела фен? Я же только что держала его в руках? – Дочь отвлекла мать.

– Вот он, на кресле, под пакетом с косметикой. Дочка, зачем тебе и фен, и щипцы для волос? Только лишнюю тяжесть повезешь? – задала Калерия Петровна свой обычный вопрос.

– Ну, как же, – отвечала довольная Ника, – феном только высушу, уложить мои волосы феном нельзя. Щипцами придется накручивать. Вот еще крем для лица надо увлажняющий взять. Конечно, поезд – не самолет, но кожу все равно сушит здорово.

Калерия Петровна качала головой – лучшим она считала крем «Нивеа», он был жирным и годился для всего – для лица, рук и пяток.

Нике нравилось, что мама присутствует при сборах – так она приобщалась к современной жизни. И на ее расспросы она отвечала подробно – поезда теперь были скоростными и комфортными, и косметика стала «умной», и времени у современной женщины теперь хватало на все.

– Ну, да, – с готовностью соглашалась мать, – у тебя там столько встреч, конечно, надо приехать свежей, выглядеть хорошо.

– Ой, это дело двух минут! У меня есть такой крем с эффектом «золушки»…

– Каким?

– Понимаешь, вот нанесешь на лицо, и тут же кожа как после трехчасовой прогулки! Хочешь, мы сейчас тебя намажем?! – Ника кинулась к матери.

– Ну, господи, он же дорогой, зачем мне на ночь глядя! – отнекивалась Калерия Петровна.

По тону Ника чувствовала, что она действительно гордится дочерью: не только деловая выросла – месяца не проходит без командировки, но и симпатичная, современная, следит за собой. Калерия Петровна вздыхала: «Вот зачем-то развелась, а то жила бы в Москве. Может, внуки были бы». Вслух она ничего не говорила, а просто тайно молила всех святых, чтобы где-нибудь Ника встретила положительного мужчину. «Ну, ладно, не обязательно под венец идти, а просто для отношений. Теплых, добрых. Молодая же еще!» – повторяла она про себя.

Электричка в Москву уходила поздним вечером.

– Что же, Наташа тебя встретит? Поздно ведь, – беспокоилась Калерия Петровна.

– Конечно, она ведь машину водит.

– Молодец какая.

– Мне тоже надо, – вздыхала Ника, – вот, может, вернусь из командировки и пойду на курсы.

– Зачем? Мы машину не скоро купим, – вздыхала Калерия Петровна.

– Так зачем ее покупать, если водить не умеешь?! Научишься водить – и о машине можно подумать, – лихо отвечала Ника.

Она душой уже была за порогом. Она уже превратилась в успешную, бойкую, самостоятельную женщину, путешествующую с дорогим чемоданом в удобных стильных туфлях и отлично понимающую, что и как ей следует делать.

– Может, ты и права. Давай присядем на дорожку.

Они обе сели на диванчик в прихожей. Потом Калерия Петровна перекрестила дочь, поцеловала и произнесла:

– Удачи.

– Спасибо, мама. – Ника вышла за порог.

Москва встретила ее дождем. Наташа Шевцова, полноватая блондинка в стоптанных кроссовках и растянутых спортивных брюках, ждала на привокзальной площади.

– Промокла? – спросила она.

– Чуть-чуть, зонт в чемодане.

– Извини, отойти не могла, здесь стоянка запрещена. Машину на эвакуаторе куда-нибудь утащат, ищи потом.

– Что ты! Ничего, тут же два шага.

Подруги уселись в машину, Шевцова нажала на газ.

– Ты не гони, я хочу все-таки в Питер попасть!

– Я не гоню. Но что ты там забыла? Ты каждый месяц почти туда мотаешься?

– Ну, я не только туда езжу, – рассмеялась Ника, – но туда чаще всего. А что делать, город такой, музейный. Там вечно какие-нибудь совещания.

– Ох, темнишь! – рассмеялась Наташа.

– Ты как моя мама. Она тоже считает, что у меня там «отношения».

– Кстати, как Калерия Петровна?

– Хорошо. Я не даю ей скучать. А как у вас дела?

– Нормально! Сегодня всех разогнала, чтобы нам с тобой поболтать.

– Они не обидятся?

– Им не на что обижаться. Весь дом, а вернее, все дома на мне.

– Ты – молодец. И главное, тебе это нравится.

– Что именно?

– Тебе нравится управлять всеми этими детьми, внуками. И мужем – тоже.

– Нравится, – Наташа стала серьезной, – мне нравится, когда вокруг много жизни. Раньше все больше наоборот было. Сама знаешь.

– Это в прошлом. Так давно, что уже кажется чем-то чужим.

– У меня нет такого ощущения.

– Извини. Я хотела тебя утешить. Успокоить.

– Знаю, – Наташа улыбнулась, – а ты отлично выглядишь. В тебе появился…

– Стиль. Это мне тут недавно сказали.