Территория Холода

По правде говоря, я ждал чего угодно, кроме того, что проснусь посреди ночи от жуткого холода.

Лежу в своем укрытии и не кажу носа наружу, стискивая челюсти, чтобы не стучали друг об друга. Пальцы ног уже ноют, руки кажутся окоченевшими, а кончик носа, по моим ощущениям, покрывается инеем. Если б я не был знаком с директором этого жуткого места, то, наверное, все еще недоумевал бы, как может администрация школы-интерната допускать, чтобы дети жили в таких условиях. Но я со Сверчком познакомился, и, судя по его виду, он готов закрыть глаза на что угодно, лишь бы жить в полной уверенности, что в школе все хорошо.

Если переживу эту ночь, надо будет надыбать себе с одной из пустых кроватей дополнительное одеяло – все равно лежат бесхозные. А если придут еще новички… ну отдам. Если эти новички мне понравятся, конечно.

На мгновение меня опьяняет злорадное чувство власти и превосходства над всеми, кто заселится в тридцать шестую после меня. Уже в следующую секунду понимаю, что никакого толку в этом деланном могуществе для меня нет. Когда я стану по сравнению с новичками старожилом, я знаю, как буду это использовать: нарушать дурацкие традиции интерната и не соблюдать однодневный бойкот; рассказывать, как все устроено; может, даже к воротам ходить, встречать и провожать новеньких до ученического корпуса. Я знаю, что буду вести себя так, не потому что мне есть дело до каждого новенького, а потому что я могу это сделать. И, если не сделаю, то буду чувствовать себя полной сволочью. Почему-то.

Тоскливо вздыхаю и замечаю во тьме одеяльного кокона призрачные завитки пара.

Так, ну это уже совсем ни в какие ворота! Получается, что даже здесь, под одеялом, температура, как зимой?! Никуда не годится.

Переполняюсь решимостью встать, разбудить Сверчка прямо сейчас и заставить его столкнуться лицом к лицу с одной из школьных проблем. Захочет прятаться за Майора – его дело. Насмотрелся я уже на этого типа, пугать меня ему нечем!

Разминаю окоченевшие пальцы, хватаюсь за край одеяла, тяну его вниз, чтобы не вышло неловкости при слишком резком движении…

… и замираю.

У кровати напротив меня, где скрывался самый таинственный из моих соседей, будто вырос силуэт из инея. Очертания силуэта неясные. Больше всего они напоминают человека, изображающего привидение с помощью простыни, с той лишь разницей, что и простыня, и человек – прозрачные, а сверху их будто припорошило поблескивающим голубовато-серебристым снежком.

Хочу заорать, но холод сдавливает горло. Я даже дышу с трудом, какой уж тут кричать!

Таинственный мираж медленно склоняется над соседом.

Я замечаю, что не один являюсь зрителем этого жуткого действа: трое моих соседей тоже наблюдают за призраком-из-инея, глаза у них безумные, широко распахнутые и блестят от слез. Губы подрагивают.

Призрак-из-инея тянется к спящему соседу. Это даже не похоже на протянутую руку, это просто перемещение полупрозрачной поблескивающей массы по направлению к человеку. Парень будто чувствует это приближение и высовывает голову из-под одеяла. В черно-сизом мраке комнаты и свете голубоватых искорок его лицо похоже на посмертную маску покойника. Призрак-из-инея продолжает тянуть к нему кусок своего аморфного тела, и парень выгибает спину, а из его груди вырывается беспомощный хрип.

Будь я проклят, если это не один из самых жутких звуков в мире!

Это должно было заставить меня остолбенеть окончательно. Возможно, даже заплакать от ужаса. И я бы так и сделал, если б уже не слышал подобный хрип в этот злополучный день.

Слова Пуделя звучат у меня в ушах назойливым эхом болезненного прошлого.

Холода дождаться, – вспоминаю я, выдыхая очередное облако пара. Он об этом говорил? Этого он хотел дождаться вместо того, чтоб топиться? Эта штука, стало быть, убивает?! И о ней здесь знают?

Шокирующие мысли и воспоминание о едва не утонувшем парне, которого это место довело до попытки самоубийства, взрывают во мне снаряд жуткой злости, и я резко поднимаюсь с кровати, вставая носками на пол, больше напоминающий снежный наст.

– Эй, тварь! Пошла вон! – рычу я, царапая изнутри оледеневшее горло.

Получается вряд ли грозно. Мое верещание больше напоминает истерический визг, чем звериный рык, и напугать способно разве что того, кто опасается умалишенных. Но я уповаю на то, что это сыграет мне на руку.

О том, как буду отступать или спасаться, если эта штука нападет, я не думаю. О том, зачем вообще решил связаться с ней вместо того, чтобы затаиться, – тоже. Где-то в дальнем уголке сознания до меня доходит, что с инстинктом самосохранения у меня отношения натянутее некуда.

Тем временем призрак-из-инея на меня не реагирует, но я, не ценя свою удачу, хватаю с кровати подушку и запускаю ее прямиком в сгусток серебристо-голубых снежинок. Подушка пролетает насквозь, ударяется о стену, кашлянув облаком перьев, и падает.

Сосед издает еще один хрип. Кто-то из остальных обитателей комнаты начинает поскуливать от страха, кто-то отчетливо стучит зубами. И я пытаюсь понять, откуда я выискался такой смельчак, что лезу наперекор какой-то неизвестной твари.

– Отстань от него! Уходи! – вылетает из моего горла.

Никакой реакции. Похоже, этому существу, чем бы оно ни было, на меня наплевать, как и на всех остальных в комнате. Оно пришло только за одним из нас. А этот один, как назло, хрипит и не выказывает никакого сопротивления.

С безумным криком бросаюсь вперед и начинаю бешено трясти соседа и бить по щекам, пока не стало слишком поздно.

– Отгоняй его! – командую попутно. – Отгоняй, ему на других плевать! Гони его сам! Да очнись же ты!

Не очень-то рассчитываю на отклик, поэтому сразу откидываю одеяло парня в сторону и стаскиваю его с кровати, пытаясь увеличить расстояние между ним и этим медлительным… призраком (или Холодом… или как там его еще кличут?). Угловатое тело парня тяжело и нелепо падает на пол, и я опасаюсь, как бы он не переломал себе все кости. Широко распахнутые немигающие глаза наводят на мысль, что сосед мой уже одной ногой в могиле, но я отказываюсь об этом думать и, кряхтя и ругаясь, оттягиваю его дальше, заставляя подняться.

– Вставай! – пытаюсь мотивировать его, но на поверку получается истерическая мольба. Замечаю, что хрипы стихли, и перестаю тянуть парня прочь от Холода, надеясь на хоть какое-то содействие с его стороны. – Давай к двери! Скорее!

Парень, хвала моей удаче, и вправду начинает двигаться. Заторможенно, непозволительно скованно, но все же ковылять на четвереньках в сторону спасения.

Нетерпение готово взорваться во мне атомной бомбой. Не знаю, на сколько меня хватит продлевать соседу фору, но стараюсь, как могу. Холод по-прежнему стоит у кровати и покачивается, будто мои безумные действия привели его в замешательство. Сейчас я его понимаю, как никто! Меня собственные действия тоже привели в замешательство, и я, кажется, только начинаю осознавать, что вообще делаю.

От осознания становится страшнее…

Больше всего меня тянет включить свет, как будто при свете страхи могут рассеяться. Сам не знаю, почему, но решаю, что это хорошая идея.

Вытянутый из-под одеяла сосед стонет и поднимается на непослушные ноги. Я позволяю ему обогнать меня и подгоняю его вперед легким толчком в спину.

– Быстрее! – кричу.

Холод, похоже, соображает, что к чему, и тоже начинает двигаться. Я чувствую, как мороз перемещается по комнате чуть ближе к нам, и снова подталкиваю соседа.

– Давай же!

Знаю, что легко могу вырваться вперед, но тогда – я в этом почему-то уверен – Холод доберется до него, и все усилия будут тщетными. Сейчас мое тело выступает хлипкой баррикадой между ним и его целью.

До выключателя остается каких-то четыре шага, и я все-таки решаюсь ускориться, чтобы их преодолеть. Движение Холода леденит мне затылок, и я улавливаю, как он делает рывок, чтобы все-таки схватить несчастного парня. Я не понимаю, почему этого нельзя допустить, но интуиция вопит, что даже одно касание будет для него фатальным.

– Осторожно! – кричу я.

Где-то на подкорке уже понимаю, что кричать бесполезно, и тело вновь бросается назад, чтобы снова подтолкнуть парня к двери. Толчок получается отчаянным и донельзя грубым. Сосед падает на четвереньки, а бесформенная рука Холода приземляется прямо мне промеж лопаток.

Комната безумствует криками – уж и не разобрать, чьими, но один из них, я уверен, мой собственный. Спина и грудная клетка вспыхивают колючей ледяной болью, будто меня с размаху швырнули об воду. Уши наполняются гулом, звоном и неразборчивыми выкриками. Кажется, что их так много, что я не могу разобрать ни единого слова.

Мне больно.

Чувствую, как ударяюсь коленями о пол и давлюсь стоном.

Так и не успел свет включить, – почему-то с обидой промелькивает в голове. Хочется заплакать и уснуть, свернувшись калачиком. Я стремительно леденею в своей борьбе, которая с каждой секундой кажется мне все более бессмысленной. Силуэт соседа мутнеет перед глазами – то ли от слез, то ли от боли. Я знаю, что могу замерзнуть насмерть… и почему-то чувствую, что это будет не больно, как только я поддамся и перестану сопротивляться, пытаясь себя отогреть…

Не знаю, где сейчас Холод, но понимаю, что у меня не хватает сил отслеживать его перемещения. Осознавая глупость ситуации, я уже готовлюсь к очередному касанию, которое уж точно заморозит меня насовсем.

Дверь тридцать шестой резко распахивается.

Свет ярким потрескивающим солнцем сжигает комнату. Глаза невольно закрываются от слишком теплого, слишком слепящего сияния. Холод, окутывавший все пространство от пола до потолка секунду назад, рассеивается. Я запрокидываю голову, думая, что сейчас сгорю, но горит у меня только щека…

Буря криков в ушах увядает до монотонного назойливого звона. Мотаю головой, пытаюсь продышаться и трогаю щеку, которую начинает неприятно щипать. Открываю глаза и вижу ошарашенное лицо Старшей прямо над собой. Удивляюсь, что она настолько выше меня, а затем соображаю, что стою на коленях. Утром я бы все отдал, лишь бы эта девчонка никогда не увидела меня в таком положении, но сейчас мне слишком тяжело собрать себя в кучу, чтобы беспокоиться о таких пустяках.