Витязь. Содружество невозможных

Везде какие-то люди – немного, но и их достаточно. Гламурная парочка, одетая почти как Тайтингиль, целуется у окна; белошвейка греет турку в песке на бывшей кухне; стучат машинками две мастерицы постарше; тощий подросток, крашенный в оранжевое и черное, прилежно утюжит переливающийся лоскут на огромном столе.

– Ирмочка, Ирмочка, сколько лет, сколько зим!

И Лев Абрамович.

Ирма ощутила, что к глазам подступают слезы. Вот так, Москва. Вот так. Кое-где – традиции твои живы еще. Как же хорошо…

Бросилась вперед, дала старому еврею себя обнять – он всегда так обнимал, двумя руками и где-то на уровне талии-ягодиц, прижимая даже не к похотливому сгорбленному телу, а сразу к душе. И все ему прощалось – нос картошкой, брови неухоженного эрделя, зашморганная рубашечка с заплатками на рукавах, клочковатая жилетка из овчины, вытянутые на коленях треники, растоптанные матерчатые «ни шагу назад»…

Руки портного дрогнули и налились неожиданной сталью. Ирма шарахнулась, оторвалась – под свисающей с трехметрового потолка люстрой-абажуром Тайтингиль стоял прямой, словно выточенный из куска золота, засыпанный волосами, облившими плечи, и смотрел прямо на старого еврея.

На Льва Абрамовича.

– Дверг, – сказал эльф ровно, с удивлением. – Дверг, подгорный, ты!

Лев Абрамович бросил Ирму и, расставив руки, пошел чудноватой присядочкой к витязю.

– Светлейший! Батюшки мои, великие праотцы! Дождались, дождались чуда! Заступник… – Из глаз потекли слезы, и портной, точно так же, как и Ирму, крепко обнял витязя за бедра, вжавшись щекой в Бэтмена.

Нолдоринец смотрел сверху на сивую макушку и не вырывался.

– Беда у вас тут, дверг?

– Беда, светлейший. Никто уж не надеялся, – всхлипнул в дешевый трикотаж Лев Беспрозванный. – Все утеряно, утрачено, что делать, никто не знает, растерялись все. Да и вериться уже перестало – наша семья одна из последних. А ты пришел, значит…

– Э-э-э, – сказала Ирма.

– Детка, – с чувством объявил Лев Абрамович, отпуская Тайтингиля, – витязя светлейшего одену бесплатно я, и тебе, тебе презент; придумывай, что ты хочешь. И ступайте за мной.

Извитая, угловатая старомосковская квартира обладала черной лестницей, ведущей вниз. Пройдя закоулки своего швейного мирка, Беспрозванный отпер замок, открыл крашеную-перекрашеную дверь и широким жестом пригласил Ирму и Тайтингиля спускаться в переплетение узкой лесенки, охваченной летящими перильцами.

По пути вниз по лестнице голова у Ирмы закружилась. «От запахов, что ли? Какие тут странные запахи…» – мельком удивилась она. Наверху пахло обычно, старой московской квартирой. Нижний ярус, огромный полуподвал был насыщен странными, диковинными ароматами.

Удивленная, ошеломленная Ирма оглядывалась по сторонам. На стеллажах из сияющей сосны лежали штуки бесценных тканей, свитки, тяжелые книги, поблескивал металл и порой сверкали драгоценные грани камней. Мебель, обстановка – все было здесь неуловимо иным. Даже не старинным, а, казалось, вовсе нездешним. Низкие широкие диваны и вазы причудливой формы. И шкатулки на стеллажах, шкатулки, стоящие между рулонами ткани и всевозможными фигурками.

Тайтингиль шел как ни в чем не бывало. Создавалось ощущение, что все здесь ему знакомо. Мимоходом откинул тонкими сильными пальцами пару крышек – в шкатулках и сундучках засияло злато.

Лев Абрамович проследил за его снисходительным взглядом, покивал и сказал, обращаясь скорее к Ирме:

– Вот так, детка, надо же иметь какие-то твердые накопления… убеждения, а не только циферки на карточках и бумажках.

В подземелье Ирме сделалось нехорошо, но нехорошо по-особому – сладко, непривычно, и поэтому она никак не обозначила свою дурноту.

Откуда-то появилась широкая фигура в платье до пола; Ирма рухнула на мягкий, почти восточный диван. Тайтингиль спокойно сел рядом. Женщина (Ирма никогда не видела постоянных дам возле прославленных портных, они что же, прятали их вот тут, в подземелье?) поставила поднос, чашки дымящегося травяного чая, мацу, мед, орехи.

– Ты выпей, – ее голос тек низким контральто, обволакивая слух Ирмы, – ты выпей чая, девочка, тебе станет полегче-е-е…

Ирма пригубила чаю и после пары глотков вовсе потеряла контроль за происходящим.

Эльф – ел. С видимым удовольствием брал хрупкую мацу, макал листочки в тягучий янтарь меда, закусывал орехами и сыром. Пил травяной отвар, не принюхиваясь и не корча обычные брезгливые гримасы.

Ирма слушала обрывки голосов, слушала как через стену, через вату, в голове у нее шумело.

– Мне тебя, светлейший, и измерять не надо… Одежда будет тебе и впору, и удобна. – Лев Абрамович чуть всхлипывал.

– Какого вы рода? – невозмутимо спрашивал эльф.

– Древний род наш – род Чернобородов. Нас так мало осталось тут, и вообще мало осталось, всего несколько семей. Давно прошли мы сюда, спасаясь от Претемного, давно попали на эту складку Эалы, на Землю, тайным драконьим путем; давно, витязь. Вот, живем…

Чернобородов? Ирма оглядела клочковатую сизую бородишку портного и снова вернулась ушами в разговор. Ушами, не рассудком: рассудок плыл, плыл… Она пригубила еще травяного чая.

– Я беду вашу знаю, – говорил Тайтингиль. – Врага почуял уже. Теперь знаю, кто он. Сильный воин орочьего племени. Найду и убью.

Портной всплеснул руками.

– Орк? Что ты! Орки – это пустяк, тут есть и они, немного, но есть. Неопасны совершенно; некоторые бежали, думается, в те же годы, что и мы. И от той же войны. Несладко же обеим сторонам пришлось, горы Восточного Морума залиты были кровью всех цветов. Живут, выживают как могут. Женщина одна… – Лев Абрамович потянулся к острому уху эльфа. – Орчиха… в Государственной думе! Тоже обшиваю… должна же человеком выглядеть… Орки! Чтобы я так жил! Я их почти люблю. Много хуже у нас дела. Помнишь ли ты, эльф, древние сказания о Темных Противниках? О Первозданном Хаосе, ошибке Создателя?… Та, она… Сама! Сама здесь, ты понимаешь, витязь? Вот то-то и оно… А если Сама обоснуется здесь и начнет плести, то и нам, и всему миру этому придет конец. И ведь уже не сбежишь…

– Сама-а? – нахмурились светлые брови. – Рожденная Мраком? Ты не путаешь, дверг? Сколько раз ее изгоняли из Эалы…

Лев Абрамович невесело покачал головой.

– Хотел бы я путать такие вещи… Изгоняли – да не уничтожили. Мы сперва не поверили же, не поверили, но начали расследовать… анализировать. Расскажу тебе: племянник мой, дверг лишь на четверть… – Его голос снизился до шепота, и Ирма различала лишь отдельные слова: – Искали долго… нашли один скелет, а на скелете…

Тайтингиль кивал – молча.

– О чем? О чем вы говорите? – спросила Ирма сквозь силу.

– Ирмочка, ты отдыхай, золотая моя, – растревожился Лев Абрамович. – Сара, еще чаю гостье! – Отчего-то это прозвучало резковато. – А ты что же, светлейший? Как ты здесь?

Тайтингиль встал, почти коснувшись сияющей главой потолка подвала подгорных двергов – гномов. Простер руки.

– Здесь на небосклоне те же, любимейшие звезды Эалы, эльфийские звезды, воспетые и обласканные. Нерушимая воля Творца, Создателя Всего, дверг. А звезды, оказалось, живые, трепещут. Я хочу вернуть эту жизнь в угасающую судьбу эльфов. Хочу прикоснуться к небосводу… Хочу ступать по звездам, хочу иной складки бытия, где наш народ будет жив, горд и прирастать детским смехом. Я против Чертогов Забвения с их блаженным вечным сном. Я не хочу уходить туда – чтобы после не осталось ничего, и даже памяти… Понимаешь?

– Понимаю, – тихо шепнул портной. – Наступишь на нашу Москву, на нашу Землю, наступишь – и к звездам. Так, витязь?

– Так, благородный дверг.

Тайтингиль и Лев Абрамович говорили бесконечно долго. Это была задушевная беседа, в которой Ирма не понимала ни слова. И некогда было понимать – ее постоянно отвлекали шитьем. На колени плавной волной ложились ткани, кружева, эскизы; чай подливался заботливой рукой, она что-то выбирала, комментировала цвета и фасоны. Мозги шевелились с трудом, соображалось медленно, заторможенно – отчего? Зачем она пришла сюда? Заказать одежду для Тайтингиля, потому что на высоченного эльфа в магазинах ничего невозможно было найти… Но почему теперь и ей собирались шить платье на бал? На какой бал… выпускной у Алинки уже был, а ее собственные балы канули в далекое прошлое. И морщинки у нее, как ни закалывай их коллагеном… В итоге Ирма рыдала на совершенно необъятной груди неизвестной ей Сары, по очереди рассказывая обо всех козлах, пропахавших борозды в ее судьбе…

Лучше мальчики-эльфы, молоденькие косплейщики с горящими глазами и сладкой плотью, наивные мечтатели с крепкими красивыми телами, с длинными волосами! Подхватила на вечер, поиграла в сказки, и до свидания.

Она так хотела и с этим. Оказался – настоящий эльф. Он настоящий… Вечно юный и такой сильный, грозный. Или не эльф? Кто? Архангел?

Тайтингиль.

На нее смотрели внимательные серые, переливающиеся аквамарином и аметистом одновременно глаза под светлыми ресницами; эльф беседовал с двергом и поглядывал на нее. Поглядывал, временами плотно сжимая губы, сухие, похожие на шрам, губы, кривящиеся на узком благородном лице.

Она ловила на себе этот взгляд и думала: «Я засыпаю? Я сплю?» И снова прихлебывала травяной чай с густым, душноватым ароматом. И засыпала опять.