Убийство в новогоднюю ночь

– Новый хозяин? – удивленно повторила Климова.

– Да, – кивнула Мелихова.

– Может, хозяйка?

– Я на слух не жалуюсь! Отчетливо слышала, как Дианка сказала – хозяин.

– Неужели и правда Ефим надумал все переписать Захару?! – переполошилась Мария.

– Только ведь пока завещания нового нет. А по старому завещанию никто не обижен.

– Откуда ты знаешь, что нового нет?

– Нотариус не приезжал.

– Вдруг ты прошляпила его приезд?

– Не могла я прошляпить!

– У меня уверенности в этом нет. Ефим всегда был хитрым. Мог всех обвести вокруг пальца.

Мелихова пожала плечами, давая племяннице понять, что верить или не верить, решать ей.

– Что же делать? – сцепила руки в замок Климова.

– Надо старое завещание сохранить, – уверенно проговорила тетка.

– Ты что же, предлагаешь убить Ефима? – дурным голосом воскликнула Климова.

– Упаси господи! – перепугалась Мелихова.

– Что же делать тогда? – Мария вскочила на ноги и забегала по комнате.

– Думать, Маша, думать, – сказала тетка и, поджав губы, сложила руки на груди.

«Ни дать ни взять Наполеон на пенсии», – подумала, взглянув на нее, племянница.

– Если Ефим все перепишет на Захара, – подлила масла в огонь Мелихова, – то потеряешь не только ты, но и Лопыревы. Да и Федотова тоже.

– Аньке до лампочки! Она за деньгами Ефима не гонится. Живет всю жизнь с мужем, как сыр в масле катается.

– Конечно, чего ей не кататься, муж-то у нее всю жизнь шишкой был.

– Теперь он на пенсии. Но они уж точно не бедствуют.

– Они да. А я горемычная всю жизнь от чужих людей завишу.

– Тетя, не ной! Мне ты родная!

– Тебе-то да. – Ольга Геннадьевна хотела уже сказать племяннице, что та и сама сбоку припека. Но вовремя прикусила язык.

Не догадываясь о мыслях тетки, племянница сказала:

– И к тебе Ефим, как к родной, относится.

– Пока жив, – вздохнула тетка. – А как не станет его?! И Сонечка моя, сиротинушка, без всего останется.

– Что ты плачешься заранее, – нахмурилась Климова, – Соньку твою без содержания Ефим не оставит. Не зверь какой-то.

– Оно так, конечно, – пожевала губами Мелихова, – но ведь Соньку не только поить, кормить, одевать, обувать надо, еще и образование девке надо приличное дать.

– Пусть учится хорошо, – отмахнулась от нее племянница, – и на бюджетное поступит.

– Тебе легко говорить, – упрекнула Климову тетка.

– Да об этом говорить вообще еще рано! Сонька твоя даже в школу еще не пошла. Сколько еще может воды утечь! А ты сейчас уже ноешь!

– Ты, Маша, только о себе думаешь! А я ведь не вечная. Мне уже семьдесят пять скоро.

– Теть Оль, успокойся, – Мария опустилась на диван, – обо всех я думаю, обо всех.

– Дай-то бог, – смиренно проговорила тетка.

Захар тем временем пил на кухне чай с бутербродом, какой он любил с детства, – на большой кусок белого хлеба был намазан толстый слой сливочного масла. А сверху посыпан сахаром.

Конечно, у брата Ефима имелись всякие плюшки, ватрушки, пирожки, кексы, пирожные. Но Захару захотелось именно хлеба, намазанного маслом. Старая кухарка с радостью соорудила ему такой бутерброд и чаю крепкого налила, еще и приговаривала при этом:

– Кушайте, Захарушка, кушайте. Если что, я вам еще чайку подолью.

А потом сидела напротив него и с любовью смотрела, как он ест.

Захар же был доволен тем, что приехал к брату. Ефим, вопреки его опасениям, обошелся с ним ласково, ничего у него не выспрашивал, не корил за неправильный образ жизни, не пытался направить на путь истинный. Только смотрел на него как-то странно, то ли задумчиво, то ли жалеючи. А напоследок пообещал, что все у него, у Захара, будет теперь хорошо.

Младший брат не понимал намеков старшего, да и не пытался вникнуть в них, разгадать их. «Лишь бы не бранил и в душу не лез», – думал Захар. После чая он пошел прогуляться и нос к носу столкнулся с Дианой Овчинниковой. Захар уже собрался было заговорить с ней, но женщина сделала вид, что торопится, и молча проскользнула мимо Захара.

«Это она, наверное, переживает, что не сказала брату, что я приходил к нему, когда он спал». Надо было, наверное, успокоить ее, сказать, что Ефим сам присылал за ним горничную и они с братом душевно пообщались. Брат на прощанье даже обнял его, чего не случалось уже несколько последних лет. Но пока Захар думал, Овчинникова уже скрылась в доме. «Всегда-то она в заботах и делах», – пробормотал себе под нос рассеянно улыбающийся Захар.

Анна Федотова тем временем сидела в гостиной возле настоящего, не электрического камина и читала сказки Шарля Перро внучке Ольги Геннадьевны Сонечке. Девочка забралась с ногами на кресло и внимательно слушала, время от времени задавая типичные детские вопросы – зачем и почему. Анна Даниловна терпеливо объясняла. И Сонечке очень хотелось, чтобы тетя Аня как можно дольше не уезжала.

Федотова и сама бы с удовольствием погостила в доме Ефима Масальского подольше, но дома ее ждал муж. Супруг Анны с самого начала категорически отказывался сопровождать жену в поездках к мужу покойной Люсьены. Он не понимал привычки жены посещать уже давно утешившегося вдовца. Но и не отговаривал ее от нечастых, в общем-то, поездок.

Анна понимала чувства мужа, но даже себе самой не могла объяснить, зачем она ездит к Ефиму. Иногда ей казалось, что таким образом она отдает дань памяти своей подруге. А порой укоряла сама себя за то, что занимается глупостями.

Волей-неволей ей приходилось поддерживать отношения и с младшей сестрой Люсьены Светланой. Не могла она отказать Лопыревой от дома, хотя муж ее, Иван Васильевич Федотов, Светлану на дух не переносил. Анна и сама не одобряла ее поведения. Но терпела. То ли по привычке, то ли все по той же памяти о Люсьене.

Симпатию Анна Даниловна испытывала к Дарье Лопыревой, дочери Светланы, которая с самого начала росла светлым человечком, искренним и не приемлющим лжи. Мать пыталась переломить дочь, но, к счастью, ей это не удавалось.

И еще Анне нравилась Сонечка. Будь ее воля, она бы увезла ребенка с собой. У них с Иваном детей не было и внуков соответственно тоже.