Вера

Бабушка должна была знать наперечёт и всю родню с обеих сторон. Уж коли она не забыла своего сына, которого не видела многие годы, то должна была иметь о нём какие-то сведения. Она должна была многое знать из того, о чём в её окружении даже не догадывались.

Вера с огромной радостью отказалась бы от подаренного дома, если бы появился хотя бы минимальный шанс повидаться с бабушкой и пообщаться с ней. Теперь уж не увидеться, конечно. Так пусть дом остаётся. Может, в доме том есть что-то, что расскажет Вере о бабушке, её мыслях и о том, что она знала, да не имела возможности Вере рассказать.

– Вера, а ты останься, – велела Фрида Генриховна после того, как сказала общее «до свидания», после которого все ушли из кабинета немецкого языка.

– Я хочу сказать тебе две вещи, – сказала Фрида. – Во-первых, если тебе понадобится друг, ты всегда можешь придти ко мне. Ты ведь знаешь, где я живу?

– Нет, не знаю.

Фрида продиктовала ей адрес.

– Не записывай, просто запомни. Там ещё на углу магазин тканей, а в соседнем доме хозяйственный. А в моём доме – арка.

Во-вторых, я попрошу мужа найти юриста по завещаниям в сфере недвижимости. Если хочешь, он всё узнает про завещанный тебе дом и про то, как тебе войти в права наследства.

– А мне не слишком мало для этого лет?

– Это он тоже выяснит.

– Спасибо.

– Иди. И будь осторожна.

– Спасибо. До свидания.

Вера не оглянулась, потому что знала, что у неё есть большой шанс расплакаться от внезапной доброты человека, на чью заботу у неё не было абсолютно никаких прав. Это ведь не дядя Митя, для которого детдомовцы практически вторая семья. Это просто учительница, для которой Вера ничем бы не должна отличаться от других детдомовцев с более сложными судьбами и характерами.

К дяде Мите вечером она не пошла. Ей надо было подумать. И она сидела на своём читальном месте, держала в руках книгу, но читалось ей плохо. Она думала: почему неизвестная, ни разу не виденная бабушка подарила ей этот дом, именно ей, а не кому-то другому, ведь было же кому. Почему при жизни ни разу не дала о себе знать, ни разу не приехала, даже письма ни одного не написала. Что там творится, в семье с отцовской стороны, что она таилась столько лет?

***

И Фрида Генриховна, и дядя Митя оказались просто провидцами. Гость пошёл косяками: поштучно, попарно, группами, ежедневно, всю неделю и весь месяц Веру то и дело вызывали к директору, поскольку к ней приехали гости. Правда, эти гости на Веру обращали внимания мало, вопросы у них были, преимущественно, к директору. Но каждый из незваных гостей окидывал Веру столь оценивающим взглядом, что она чувствовала себя преступницей, которой уже светил эшафот или костёр. Причём без права на помилование.

– Что же ты молчала, Григорьева, что у тебя такое огромное количество родственников? – полушутливо, полу-встревоженно попенял Вере Ростислав Романович.

– А я понятия не имела об этом, – вполне серьёзно ответила она. – Не подозревала даже.

– Теперь будешь знать. Это просто цыганский табор какой-то! Едут и едут: я уже со счёта сбился. И все хотят непременно с тобой познакомиться. Ты как, тоже хочешь знакомиться?

– Не очень, если честно. Отца уже скоро десять лет, как нет, но все эти годы что-то их моя участь не тревожила.

– Думаешь, дело в наследстве?

– Уверена. – И, поколебавшись, добавила:

– Некоторые умные люди даже предупредили меня, что так и будет: объявится тьма родственников, которые начнут меня убеждать в своей жаркой любви. Чтобы я подарила дом им.

– Ты не обязана встречаться ни с кем. Не хочешь, скажи. И я буду отправлять их обратно прямо от ворот.

– Я не знаю, как правильно. Я только знаю, что не будь этого дома, они обо мне ещё сто лет не вспомнили бы. А то и двести.

– Очень на то похоже.

И, задумавшись, директор сказал решительно:

– Иди к себе. Нечего им тут делать!

Вера с облегчением поблагодарила его и ушла: РОР вполне мог отправлять всех не званных и нежданных визитёров восвояси, поскольку номинально видеться с Верой было позволено лишь людям, указанным в её личном деле. То есть отцу, матери и братьям с сестрой. Но родителей уже не было, а братья и сестра сами были немногим старше Веры, жили в другом детдоме, в другом городе, путешествовать им в одиночку тоже не разрешалось, так что лелеять коварные замыслы по отъёму у нее наследства они могли вряд ли. Разве только материна сестра попробует. Хотя тоже сомнительно – у неё свой дом есть.

Отцова же родня должна была относиться к ней плохо. Настолько же плохо, как и к самому отцу. Вера подозревала, что отец так и не привозил к родным своей супруги, поскольку сам к родителям за неполных пять лет Вериной жизни не съездил ни разу. Да и раньше ездил вряд ли. А если и ездил, то ничего ни разу об этом не говорил.

Просто поразительно, сколько у Веры нежданно-негаданно родственников объявилось. Повод вот только для этого массового их появления нехороший.

Как следовало бы поступить людям, узнавшим о существовании племянницы? Допустим, действительно они о Вере не знали. А узнали как раз и именно из-за завещания. Как поступила бы Вера? Она бы объединила этих родственников и отправила бы к новообретенной племяннице самых достойных, чтобы пригласить её в гости. Не с целью отъёма дома, а именно для восстановления родственных связей. Погостила бы она у них неделю, со всеми бы и перезнакомилась. Ну, или с большинством. А ведь они едут в детдом не знакомиться, не родство возобновлять…

В подобном же русле, видимо, мыслил и директор. Из-за всей этой истории РОР вдруг обнаружил, что не столь формально, как он привык считать, относится к своим служебным обязанностям. Он вдруг догадался, что, кроме него, некому детдомовцев защищать от всяких «гостей» с нехорошими умыслами. А у него в этом плане есть огромные права и возможности. И он решил, что все эти свои права и возможности он реализует.

И не потому, что он как-то по-особенному относился именно к Вере. Он ко всем этим детям, не имевшим иного, кроме него самого, защитника и руководителя, оказывается, относился, как относился бы хороший генерал к своей армии. Он вдруг понял, что мало их одеть-обуть, накормить, в школу отправить и потом спать уложить. Они должны ещё быть уверенными в том, что вместо отца и матери у них есть он, директор. И воспитатели. Среди которых попадаются, конечно, разные, но в последнее время их штат был стабильным. А выдры уходили очень быстро. Но он надеялся два вакантных места заполнить хорошими людьми.

Назавтра он вызвал к себе помощника шеф-повара дяди Мити, то есть Дмитрия Николаевича, молодого и крепкого мужчину, и объяснил ему возникшую ситуацию.

– Не кажется ли Вам, Геннадий Сергеевич, что надо бы установить какой-то контроль за входом на территорию?

– Кажется. Уже давно кажется. И не мне одному! А сделать это легко. Оборудуем замками и ворота, и обе калитки. Ставим обыкновенный дверной звонок. Но звонить он будет в холле административного корпуса. А также пишем табличку, что посторонним вход воспрещён.

Кому действительно нужно войти – позвонит. А выходить на звонки будут старшеклассники – по два человека. Я подберу. Или я. Или дежурные воспитатели. Это нетрудно.

– Уж очень тут родственники повадились кое-кого навещать.

– Веру?

– Такое впечатление, что последним всё узнаю я.

– Не всё. Кое-что узнаёте первым.

Директор грустно улыбнулся:

– И это обычно не самые радостные вести.

Помощник дяди Мити развил бешеную деятельность, ринувшись к слесарю, а вернее – на все руки мастеру, которого детдомовцы называли дядей Ваней, хотя в лицо величали Иваном Тимофеевичем. Вдвоем они за час навесили замки на калитки и ворота и провели звонок. Один из старшеклассников принёс вывеску, как раз когда довинчивался последний шуруп. Её повесили прямо над кнопкой звонка, так что не заметить было никак невозможно.

Но со всем этим можно было и не возиться. Потому что прямо завтра, когда детдомовцы возвращались из школы, к их группе подошёл незнакомый человек и окликнул Веру, пребывая в совершенной уверенности, что приехал именно к ней.

– Ты ужасно похожа на отца, прямо копия. А я его родной брат, а твой, значит, дядя. Дядя Павел. Есть ещё дядя Иван и тетя Мария. Но она живёт в Питере. А мы там, под Ростовом. Там, где у тебя теперь есть дом. Так что приезжай.

– А чего это вы все зачастили ко мне? Не знали, что ли, раньше о моём существовании.

– Знаю, что не поверишь, но не знали.