Поцелуев мост

– Ты меня выгоняешь, что ли? – уставился на меня Федос, нахмурив тёмные брови.

– Не-е-е-ет, – протянула я. – Не выгоняю.

– Вот и отлично, пойдём бабушку твою встречать. Это же она звонила?

– Она, – кивнула я.

– Тогда пойдём.

Видеть Федоса второй раз за день, да ещё в собственном пространстве, среди привычных многоэтажек, газонов с примятой травой, крохотных бистро, пивных баров, торгующих дешевым пивом, было ещё более странно, чем всё, что происходило этой ночью, утром и позже, уже в моей комнате.

– Куда? – спросил Федос, останавливаясь у своего шикарного автомобиля.

– Я это… пешком, – замялась я.

– Не понял, – нахмурился Федос.

– Ты же спешишь, – выдала я.

Естественно, Федос должен был спешить. Деловые люди, предприниматели, бизнесмены и прочие неизвестные мне существа обязательно должны куда-нибудь спешить. На встречу, подписать многомиллионный контракт, в сауну с друзьями и проститутками, в Куршавель, наконец. На этом моя фантазия иссякла, в отличие от уверенности, что Федос просто обязан торопиться.

– До пятницы я совершенно свободен, – попытался пропищать Федос, пародируя Пятачка из советского мультфильма.

Фактурного такого, выше метра девяносто, широкоплечего Пятачка.

От неожиданности я рассмеялась, и уже вполне уверенно забралась в салон знакомой машины. Красивый салон, между прочим. Такой же шикарный, как его владелец. И пусть он совершенно не подходил мне, вернее, я ему – ничто мне не мешало получить удовольствие от небольшой автопрогулки.

Неизвестно, когда представится такой случай – прокатиться на дорогом автомобиле. У меня знакомых с такими машинами не было, я даже такси заказывала эконом-класса, и то не чаще одного раза в пятилетку.

Добрались мы быстро – один квартал не расстояние для машины. Бабушка стояла у ступеней универсама и, хмурясь, вглядывалась в прохожих, идущих со стороны нашего дома.

– Чего так долго? – недовольно пропыхтела бабушка, когда я подошла к ней. – Вся в отца, тот тоже везде опаздывал. Не торопился, он. Не спешил.

– Кто понял жизнь, тот не торопится, – раздался сверху голос Федоса. – Здрасте, тёть Лен.

– А этот, что здесь делает?

Вместо уместного «Здравствуй, Федя», «Здравствуй», наконец, небрежного «Привет» в сторону Федоса, бабушка уставилась на меня в ожидании ответа.

– Давайте сумки, – с улыбкой проигнорировал бабушкино поведение Федос.

Подхватил три увесистых пакета, словно те ничего не весили и отправился в сторону автомобиля, показывая на ходу кивком головы, чтобы мы следовали за ним. Я с сомнением покосилась на бабушку, та же, ничуть не смущаясь и не сомневаясь, прошествовала за высокой фигурой Федоса.

– Богатая машина, – сделала комплимент бабушка, когда уселась на переднее сиденье. – Неудобно только, низко, – добавила тут же, видимо, для острастки, чтобы всякие двухметровые Пятачки не зазнавались.

– В следующий раз приеду на джипе, – усмехнулся Федос, глядя на дорогу. – Он высокий. Вам понравится.

В это время я смотрела на руки водителя, которые расслаблено лежали на руле. Большие ладони, сильные и ухоженные. Совсем не похожие на руки, которые я помнила у соседского мальчишки Федоса – вечно в заусенцах, царапинах, несмывающемся никогда мазуте. Даже на первое сентября, когда дядя Толя заставлял Федю надеть белую рубашку и галстук, руки его оставались тёмными, мозолистыми, совершенно неподходящими к отглаженной сорочке и натёртым до блеска туфлям.

– У тебя и джип есть? – якобы уважительно проговорила бабушка. – Смотри-ка, наворовал, так наворовал, – кивнула она. – Правду говорят: «полюбить, так королеву, воровать так миллион».

Федос лишь ухмыльнулся в ответ, зато я поймала смеющийся взгляд светло карего глаза в зеркало заднего вида. И увидела, как этот глаз подмигнул мне, хоть я и не королева, да и миллиона у меня не своруешь. Из заначек только пищевые наборы, которые исправно носила бабушка из универсама по средам.

Доехали быстро, кажется, даже быстрее, чем к универсаму. Федос вышел первым, помог выкарабкаться бабушке. Я выскочила сама, проигнорировав немного осуждающий мужской взгляд, мол, могла бы и дождаться рыцарской помощи.

Федос подхватил пакеты из багажника, который, кажется, ошалел от того, что в нём прокатились крупы и тушёнка по скидке. Невозмутимо зашёл с нами в лифт, на нужном этаже подошёл к двери квартиры и уставился на меня, ожидая, когда я открою.

– Ты что же, знаешь, где мы живём? – бабушка окинула Федоса подозревающим во всех смертных грехах взглядом.

– Конечно, мы вместе ездили выбирать. Не помните?

– Я-то помню, – кивнула бабушка. – А вот ты, чего ради, спрашивается, в голове держишь?

– Оно само! – сверкнул улыбкой Федос. – Да вы не переживайте так, тётя Лена.

– Какая я тебя тётя Лена? – взбеленилась в ответ бабушка.

Я мысленно схватилась за голову. Началось. Бабушку по всем возможным документам звали Олёна, именно через букву «О». Долгое время, для удобства окружающих, она называла себя Леной, сроднилась с этим именем, можно сказать, срослась.

Однако, в последнее время на бабушку что-то нашло. Она стала требовать, чтобы окружающие, включая тех, кто иначе, чем Лена, Елена её не называл и не знал, начали звать её по паспорту – Олёной. Обязательно через «О». Никакой Алёны, через «А» она признавала и не собиралась.

На диалекте той местности, где родилась и выросла бабушка, это получалось легко, вот только большинство знакомых, включая меня, имя «Олёна» никак не могли это произнести. Ерунда какая-то выходила.

– Тётка Олёна я, – назидательно проговорила бабушка. – Понял, обормот?

– Понял, – тут согласился Федос. Видимо и с Олёной, и заодно с обормотом.

Потом мы сидели на кухне, которая сразу, как только туда вошёл Федос, стала меньше раза в три. Бабушка курсировала вдоль небольшого кухонного гарнитура: мойка, стол, узкая тумба, холодильник. Я вздыхала над тарелкой – сегодня я уже ела, прошло совсем мало времени, чтобы еда вызывала у меня аппетит. Федос же поглощал наваристый борщ с завидным энтузиазмом, заедая белым хлебом с майонезом.

– Есть тебе надо, – напомнила бабушка цель моего пребывания за столом. – Тощая, смотреть страшно.

– Не хочу, – проныла я.

– Ну и не хоти, – огрызнулась бабушка. – Так до старости и просидишь одна. Мужики не собаки, на кости не бросаются, а в тебе и приличного супового набора костей нету, – добавила, стрельнув в мою сторону гневным, осуждающим взглядом.

Я же посмотрела на Федоса, он в свою очередь молча наворачивал борщ, аж за ушами трещало. Молчание, как известно, знак согласия. Сразу вспомнилась Нелька – жена Федоса, которая не жена – в той точно парочка суповых наборов уместилось, с таким-то ростом. Маринка – его одноклассница, которая была влюблена в Федоса с седьмого по девятый класс, пока его в колледж из школы не выставили. У той уже к восьмому классу «женские прелести» были больше, чем у меня в двадцать шесть лет. И заодно море разливанное других женщин в жизни Федоса, которых я не знала, в глаза не видела, но что они были – не сомневалась. И что они фактурней меня – тоже.

– Как отец? – участливо спросила бабушка Федоса, пока я старалась не испепелить его взглядом за молчаливое согласие или не разреветься от обиды, как дошкалёнок.

– Нормально. Работает, – ответил Федос.

– Там же?

– Там же.

Отец Федоса, сколько я его знала, работал на судостроительной верфи сварщиком, чем вызывал неизменное уважение моей бабушки. «Человек при деле, профессии, на одном месте всю жизнь», – любила она привести его мне в пример, как бы говоря, что есть на свете нормальные люди, не то, что я, естественно.

А я что? Сварщик из меня получился бы еще хуже, чем художник, так что, несмотря на понимание всей глубины собственной никчемности и неприспособленности к жизни, я порадовалась за судостроительную верфь.