Назову своей

Жизнь ответила Игнату симметрично, от всей души. Утром, не успел он отдышаться после пробежки, турника, ледяного душа, пришла Люба. Чинно поздоровалась с семейством Фёдора, перекинулась дежурными фразами с Полиной, попросила выйти Игната для разговора.

Он, конечно, вышел, не подозревая ни о чём. Как такое заподозришь?!

– Уезжаем мы с Кирюшкой, Игнат, – помолчав с минуту, произнесла Люба.

– Куда? – опешил Игнат.

Свадьба через неделю, завтра приезжает его родня, послезавтра – её.

– В Новосибирск, домой. Не держи зла на меня, Игнат Степанович, уезжаем мы.

Игнат сразу понял, что уезжает Люба не за свадебным платьем, тортом, бутоньеркой, любой другой надобностью для торжества, а просто уезжает. От него. Бросает.

– Я тебя обидел? – Игнат нагнул голову, посмотрел внимательно на Любу.

Косметике не удалось скрыть, насколько паршиво та выглядела, явно не спала всю ночь. Красные, воспалённые глаза со следами долгих слёз, отёки, потрескавшиеся губы.

– Нет, дело не в тебе, дело во мне…

Сколько раз Игнат сам произносил такие слова? Три раза, пять, десять? Не вспомнить, даже если как следует напрячься. Дежурная отмазка: дело не в тебе, дело во мне.

– Люб, давай начистоту, что я сделал? Я не телепат, не экстрасенс, скажи, что не так, я исправлюсь.

– Говорю же…

– Говори, – одёрнул он.

– Ты не понимаешь…

– Я не понимаю! – Он широко развёл руки, скрывая раздражение.

В конце концов, Люба та женщина, с которой он собирался прожить остаток жизни, значит, должен принимать любые её заходы, учиться лавировать в дебрях дурного настроения. Она не робот, а живой человек, к тому же женщина – гормональные всплески гарантированы. Нужно учиться договариваться, проговаривать обиды, недоразумения словами через рот. Просто. Договариваться. Словами. Через. Рот!

– Не в тебе дело, поверь. Я вообще не хочу больше замуж, ни за кого. Не могу.

– Бывшего любишь? – Игнат поднял брови, прикрыл глаза, давая себе зарок не материться. – Я себя любить не прошу, – пришлось изрядно постараться, чтобы подавить вспышку раздражения и спокойно продолжить, не повышая голоса: – Мне нужна жена, семья. Тебе необходим мужик рядом, который позаботится о тебе, Кирюшке. Обеспечит вас материально, поддержит морально. Не наигралась ещё в любовь?

– Наигралась, по самые уши наигралась, – отчеканила Люба. – В том-то и дело, что наигралась и в любовь, и в замужество. Не хочу больше, не могу. Лучше всю жизнь одной с сыном, чем снова замуж.

– Да что случилось-то?! – вырвалось у Игната, сдержать эмоции не удалось. – Люба?

Посмотрел внимательно на застывшую истуканом женщину. Напряжённые плечи, сжатые до белизны губы, красные глаза. Сумасшедший дом какой-то. Невольно потянулся, захотел прижать к себе, прошептать, чтобы выбросила глупости из головы. Поцеловать в краешек губ, щёку, убрать выбившуюся прядь за ухо. Люба отпрянула, дёрнулась как от удара, остановилась силой воли, мгновенно спрятала во взгляде испуг, как шторой задёрнула, вернув взгляду наигранное спокойствие, застыла.

– Бил он тебя, – не спросил, утвердил Игнат.

– Наказывал, – спокойно ответила Люба. – Как мужу положено.

Кем положено, уточнять не стоило. Муж – глава семьи, ему ответ держать перед миром, людьми, с него главный спрос за детей, жену, семью. Вовремя поддержать, наказать – его прямая обязанность издревле. Вот только многие понимают слово «наказать» через задницу, как написано в Википедии – «применение каких-либо, правовых или неправовых, неприятных или нежелательных мер в отношении человека» – или, как дошло до недалёких умов из «Домостроя», написанного в шестнадцатом веке.

– Наказание, Люба, происходит от слов «казати», «кажем». Говорить, дать наказ, а не по лицу. Зачем мне бить тебя? – Игнат посмотрел на свои руки. Сильные, тренированные, умеющие убивать, последнее – не фигура речи. – Я никогда не ударю тебя.

– Все так говорят, – поморщилась Люба. – Прости, Игнат Степанович, не пойду я замуж. Уезжаем мы с Кирюшкой.

– Зачем цирк с заявлением, свадьбой устроила?

Спрашивать, зачем в койку с ним легла, не стал. Не маленький, знал ответ. Живой человек, страстная, чувственная женщина, истосковалась по мужской ласке, не устояла, хотя получить отворот поворот после пары занятий любовью – удар по мужскому самолюбию, даже такому зашкаливающему, каким порой грешил Игнат.

– Отца послушала, угодить хотела, но не могу. Как вспомню, потом холодным покрываюсь, в дрожь бросает, трясти начинает. – Люба протянула вперёд руки, которые действительно мелко дрожали. – Не получится у нас с тобой жизни. Прости.

– Дело твоё, неволить не стану. – Он спокойно пожал плечами, игнорируя то, что растекалось внутри: недоброе, колкое, болезненное. – Когда уезжаешь?

– Такси вызову и поедем. Я попрощаться зашла, прощения попросить.

– Я отвезу, – кивнул он. – Прощения просить не за что. Ты свободный человек, знаешь, как лучше тебе и сыну. Не сложилось, значит, не сложилось.

Отвёз на станцию. В дороге больше молчал, кошки на душе скребли, драли изнутри, но уговаривать, лишнего обещать не стал. Сказал только, что у него неплохие знакомства в Новосибирске, может помочь с работой, садиком, почти с любым вопросом, пусть Люба не стесняется, обращается, если понадобится. Зла он держать не будет, поможет.

На прощанье сухо поцеловал, потрепал Кирюшку по светленькой макушке и был таков. Дожидаться отхода поезда не стал, ни к чему долгие проводы. Расстались по-человечески, на том спасибо.

Пётр Барханов проводил Патриот, в котором уезжала Люба с Кирюшкой, злобным взглядом, не обещающим ничего хорошего бывшему жениху. В его мировоззрении женщина, тем более его дочь, не могла сама отказаться от замужества, если случилось, значит, обидели её, сильно обидели. К тому же опозорили на все Кандалы. Только ленивый не готовился поглазеть на свадьбу дочери Барханова с Калугиным Игнатом, и такой же ленивый не знал, что всё у молодых случилось до свадьбы. Дело нехитрое, не грешное в современном мире. Любаша – не юная девушка, разведённая, с дитём, женская природа своего требует. Никто не осуждал, но только до того момента, пока свадьба не расстроилась. Сейчас же каждая собака разнесёт, что Игнат невесту опробовал, а после отказался.

Елена Ивановна скорбно утирала уголком носового платка глаза, покачивая осуждающе головой. Кого осуждала? Точно не родную дочь… И вряд ли первого зятя, которого бы «наказать» в тёмном переулке, да так, чтоб травматологи долго собирали пазлы из раздробленных костей… Его осуждала – Калугина Игната.

Загнал машину за ворота, вышел, потянулся, разгоняя застывшие от нервного напряжения мышцы, направился в дом. Что, женился на «своей»? Хорошо, что никому из сослуживцев, друзей-приятелей не рассказал о предстоящем событии. Не дал повод для бесконечных подколов на ближайшие годы. Игнат не против поржать над собой, обычно в первых рядах стебущихся выступал, если повод находился, но прямо сейчас было не до смеха.

– Пётр приходил, – было первое, что услышал Игнат, когда вошёл в дом.

Фёдор стоял посредине гостиной, пахнущей натуральным деревом, смолой, и буравил взглядом брата.

– Чего сказал? – дежурно поинтересовался Игнат.

– Ничего хорошего, – подтвердил мысли Игната Фёдор. – Что ты Любе сделал, что она в одно утро собралась?

– Ничего, – огрызнулся Игнат.

– Если бы «ничего», не сбежала бы, – резонно отметил Фёдор.

– Говорю же, ни-че-го. Её муж «наказывал», а я крайним остался, – раздраженно бросил Игнат.

– Федя, отстань от человека, видишь, и без твоих слов тошно ему. – Полина подошла неслышно к Фёдору, протянула руку к Игнату, погладила, как ребёнка, по плечу. – Ничего, Игнат, познакомишься ещё с кем-нибудь, – она улыбнулась, – вон, какой завидный жених.

– Спасибо, – усмехнулся Игнат. – Думаю, хватит с меня цирка, не по мне канитель с договорённостями. Есть у меня с кем ЗАГС сходить, – улыбнулся он, вспоминая Ритку.

Она-то точно заполучить преимущества жены полковника ФСБ не откажется, холодным потом не покроется, не затрясётся, лишь краше станет.

– Разведёшься, – осуждающе качнул головой Фёдор. – Помяни моё слово.

Ритка не была тайной для Калугиных, Игнат не скрывал своих отношений с врачом из медсанчасти. Все знали, чья она женщина, с кем встречается – это было давно, на заре карьеры Игната. Теперь Ритка исчезла с радаров семьи любовника, трудилась в частной клинике, никак не пересекаясь с Калугиными. Игнат помалкивал, с кем время от времени проводил отпуск, не рассказывал, на кого тратил круглые суммы. Ни в одобрении, ни в осуждении со стороны родни не нуждался, тем не менее, присутствие в его жизни Ритки тайной ни для кого не было.