Царственные страстотерпцы. Посмертная судьба

доктор исторических наук,

профессор Санкт-Петербургского

Государственного университета

От автора

В июле 1991 года вблизи Екатеринбурга на старой Коптяковской дороге, в районе, где она пересекает местность под названием Поросенков лог, производилось вскрытие захоронения, в котором были обнаружены костные останки девяти человек с признаками насильственной смерти.

Это событие, происшедшее на рубеже двух исторических эпох в России и впоследствии ставшее известным всему миру, оказалось, однако, расцененным по-разному, и по сей день оно вызывает сложную, неоднозначную реакцию как в нашей стране, так и за рубежом.

Что в действительности предшествовало вскрытию тайного захоронения? Что за ним последовало? Каково его истинное значение? Эти и многие другие вопросы до сих пор считаются открытыми.

Без преувеличения можно сказать, что ответы на них наиболее важны для Русской Православной Церкви, причислившей несколько лет назад Государя Николая II и его семью к сонму новомучеников. Для большинства православных людей остается неясным, как относиться к останкам, упокоенным в 1998 году в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга. Многим представляется, что всё тайное о гибели Царской семьи станет явным только когда-нибудь в будущем. А между тем уже на сегодняшний день достаточно не только естественнонаучных фактов, но и исторических доказательств для того, чтобы Церковь могла разобраться в этом вопросе с полной определенностью. И разобраться необходимо ради восстановления исторической правды, неведением которой попирается память святых.

Следователь Н. А. Соколов в своей книге «Убийство Царской Семьи» очень точно заметил: «Скорбные страницы о страданиях Царя говорят о страданиях России». Поэтому надлежит снова и снова обратиться к ним терпеливо, трезво и взвешенно, как к неотъемлемой части летописи мученичества православного русского народа в ХХ веке.

Сегодня едва ли возможно искреннее покаяние за наше прошлое, к которому мы все так или иначе причастны, без его верного осознания и извлечения из него уроков. Без достойных же плодов покаяния русского общества сомнительно не только его настоящее, но и будущее.

Глава 1

Яков (Янкель) Юровский, организатор и руководитель расстрела Царской семьи, впервые увидел будущего императора Николая II в 1891 году в городе Томске. Двадцатитрехлетний Цесаревич возвращался через Сибирь из кругосветного путешествия, которое прервалось из-за покушения на него в Японии. В то время будущему цареубийце Якову было всего тринадцать лет. Даже спустя годы он вспоминал это «первое знакомство» всё еще с чувством зависти: Все ждали и готовились к встрече наследника престола.

Я тогда уже учился часовому ремеслу. Видя все эти приготовления, они меня захватили, хотя особенной тяги видеть наследника как будто не было. Ребята готовились влезать на крыши, чтобы видеть наследника. Я думал, что если увижу, никуда не лазая, то посмотрю, а если не увижу так что же?

В назначенный день наследник Николай приехал.

Магазин, где я учился часовому делу, был на Почтамтской улице, на самой большой улице города, которая вела к губернскому дому. Таким образом я имел возможность наблюдать из окон и ворот дома, как проезжала процесия. Помню как сейчас, наследник с маленькими бакенами, красивый. Кругом много крестьян на лошадках, с мешками за плечами.

<…> Наследника в Томск, то есть последний перегон, вез один содержатель постоялого двора – еврей, который на тройке вороных и примчал наследника в город. Вызвало тогда немало разговоров, что наследник решился ехать на еврейских лошадях и еврей сам же управлял этой тройкой. Тогда же рассказывали, что наследник пробовал у этого еврея приготовленный еврейский пряник и другие кушанья.

Торжество было огромное. Все предавали огромное значение тому, что в момент проезда наследника погода стояла замечательная, что когда наследник выходил на балкон губернаторского дома, дождик только взбрызнул и уложил пыль, и день был превосходный. Везет же таким великим людям как наследник. Таково было мое первое знакомство с царствующим домом и Николаем[16 - Юровский Я. Свидетельствую: Слишком все было ясно для народа: [Воспоминания] // Источник. 1993. № 0. С. 108 (Воспоминания Я. Юровского о расстреле царской семьи. Апрель – май 1922. Архив Президента РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 280. Л. 1–22). Здесь, как и во всех публикуемых далее документах, особенности стиля, пунктуации и написания слов преимущественно сохранены.].

Однажды в праздничный день, когда за семейным обедом возник разговор о царях, Яков, подросток пятнадцати-шестнадцати лет, поссорился со своим отцом. Отец был довольно строгий, – писал об этом Юровский, – и не терпел возражений со стороны детей. Он восхвалял Николая Первого, что тот, дескать дубинкой умел учить народ. Я не выдержал и вступил в спор, что ничего хорошаго в Николае не было и уж ежели было что хорошее так это в Александре Втором: крестьян освободил и не такой грубый, разсказывают, каким был Николай.

Отец не выдержал. Пустил в меня вилкой. Я ушел и целых два дня дома не был.

Вот как я познакомился с царствующим домом и с живыми и с покойниками.

Отец то думал, что он пускает в меня вилкой-то, а это наверное Первый Николай из могилы хотел было запустить: шалишь, брат: не те времена…

А потом у меня жизнь вышибла и даже желание говорить о царях: враги, кровопийцы, угнетатели...[17 - Юровский Я. Свидетельствую… С. 108–109.] Детская зависть и непокорство переросли у Якова в непримиримую ненависть. Он стал революционером и, по словам Г. П. Никулина – одного из участников цареубийства, превратился в подлинного, твердокаменного и принципиального большевика[18 - Юровский вступил в РСДРП в 1905 г.].

В следующий раз Юровский встретится с Николаем II уже при иных обстоятельствах. Это случится в Екатеринбурге в 1918 году, когда, как напишет он впоследствии, царь был у нас на замочке[19 - Юровский Я. Свидетельствую… С. 109.]. А более чем за год до их встречи произошло событие, оказавшееся предзнаменованием будущей расправы народа над своим Царем именно в этом городе.

26 апреля [1917 года] в Екатеринбурге остановился на днёвку проходящий на фронт эшелон с тысячей солдат-сибиряков. Сперва они строем с красным знаменем пошли на Верхне-Исетскую площадь. Потом стали расходиться по городу, везде сбивая магазинные вывески с гербами. В зале городской думы выдирали царские портреты из рам, заодно и портреты городских голов. Чугунный бюст Александра II выбросили на улицу, там разбили о мостовую в осколки. Служащие городской управы разбежались. На плотине солдаты никак не могли сорвать с памятников бюсты Петра I (основателя горного дела на Урале) и Екатерины I (основательницы города). Тогда пошли в мастерские, добыли инструменты. Туда же отнесли снятые бюсты и разбили их под паровым молотом. В музее Уральского общества любителей естествознания – уничтожили статуи и портреты семьи Романовых. К солдатам примкнула толпа любопытных. Сделали попытки свернуть памятник Александру II на Кафедральной площади[20 - Кафедральная площадь получила название от находившегося на ней Кафедрального собора, одного из крупнейших в Екатеринбурге, снесенного до основания в советское время. Сейчас это площадь 1905 г., а на месте памятника Александру II воздвигнут монумент В. И. Ленину.], но неудачно. Тогда на монумент надели рогожу. С проходящих чиновников срывали фуражки и уничтожали кокарды. Магазины закрылись. С рынка исчезли и торговцы и покупатели. Заводы стали бросать работу. Около памятника под рогожей – до вечера шли митинги[21 - Солженицын А. Красное колесо: Повествование в отмеренных сроках: историческая эпопея: в 10 т. Т. 10: Узел IV: Апрель семнадцатого. М., 1997. С. 430.].

Подобное отношение солдат и рабочих к монаршей власти в то время было явлением вполне обычным. В Петрограде после Февральской революции рабочие выдвинули требование предать смерти «бывшего царя». Впервые оно прозвучало вслед за отречением Государя от престола. Министр юстиции Александр Керенский в показаниях следователю Н. А. Соколову, который с 1919 года вел расследование убийства Царской семьи, засвидетельствует: Крайне возбужденное настроение солдатских тыловых масс и рабочих Петроградского и Московского районов было крайне враждебно Николаю. Вспомните мое выступление 7 марта в пленуме Московского совета. Там раздались требования казни Его, прямо ко мне обращенные. Протестуя от имени правительства против таких требований, я сказал лично про себя, что я никогда не приму на себя роли Марата. Я говорил, что вину Николая перед Россией рассмотрит беспристрастный суд[22 - Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. / сост. Л. А. Лыкова. Вып. 8: Н. А. Соколов: Предварительное следствие 1919–1922 гг. М., 1998. Док. 57. С. 231.].

Не желая смуты в своем народе и опасаясь пролития напрасной крови, Николай II под давлением революционных настроений отказался от власти. В дневниковой записи Императора от 2 марта 1917 года можно прочесть: Нужно мое отречение. <…> …Пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился[23 - Дневники Императора Николая II. Оrbita, 1991. С. 625.]. Акт отречения Николая II был воспринят в правительственных и военных кругах как «великая внутренняя победа». Он вызвал ликование во всех слоях населения. В. П. Аничков[24 - В. П. Аничков – управляющий Волжско-Камским банком в Екатеринбурге, одновременно директор-распорядитель Алапаевского горного округа. Вошел в состав Министерства финансов при правительстве Колчака. Впоследствии эмигрировал в Китай, а затем в Америку. Автор уникальных воспоминаний о революции и гражданской войне.] писал о всеобщем антимонархическом настроении, охватывавшем Россию: В то время огромное большинство русского народа радовалось отречению Императора от престола. По крайней мере я не встречал человека, который бы нашел в себе мужество не приветствовать этого акта[25 - Аничков В. П. Екатеринбург – Владивосток (1917–1922). М., 1998. С. 21.]. Но сам Император до последних дней своей жизни сожалел об этой бесполезной жертве. Государь отрекся от Престола, – вспоминал позже учитель Царских детей С. Гиббс, – потому что думал, что так будет лучше России. А вышло хуже. Он этого не ожидал. И от этого Он страдал[26 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 31. С. 108.].

Лишь только Николай II отрекся от престола «во имя России», как он, именуемый теперь просто гражданином Романовым, был арестован по подозрению в предательстве Родины. В Петроградской городской думе в одном из публичных выступлений сообщалось: Бывшего императора Николая II держат изолированным, чтобы он не выдал наших государственных тайн Германии[27 - Солженицын А. И. Красное колесо. Т. 10. С. 14.]. Обвинения предъявили и Александре Федоровне. Расследованием так называемого «дела измены» занимался один из отделов Чрезвычайной следственной комиссии, созданной по постановлению Временного правительства. А итоги ее деятельности были доложены непосредственно А. Ф. Керенскому. Давая в 1920 году показания следователю Н. А. Соколову, на вопрос о результатах работы комиссии он отвечал: Рабочий аппарат ее составляли судебные следователи, товарищи прокуроров и адвокаты, имевшие наибольший опыт. <…> Судебным следователем, производившим расследование о роли Николая, Александры Федоровны и Ее кружка, был Руднев. <…> Он был привлечен к работе в комиссии как талантливый и энергичный следователь, как его мне рекомендовали члены комиссии, сходившиеся, кажется, все в такой оценке. Рудневу было дано определенное задание: он должен был обследовать роль Николая II и Царицы по вопросу о наличии в Их действиях 108 ст. уголовного уложения, т. е. государственной измены. В результате работы комиссии в этом направлении мне было доложено, что в действиях Николая II и Александры Федоровны комиссия не нашла этого преступления. Об этом я тогда же докладывал и Временному правительству[28 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 57. С. 238.].

Судебный следователь В. М. Руднев к Царской семье сначала относился предвзято, но совершенно изменил свое мнение после ознакомления с письмами, свидетельскими показаниями, протоколами. Надо сказать, что при производстве расследования он лично для себя снимал копии со всех документов. Руднев настолько уверился в непричастности Царской четы к измене, что даже намеревался отдать эти копии для публикации, не делая к ним никаких комментариев. Рукописный документ, составленный им на основе всех собранных свидетельств, впоследствии оказался в материалах дела, которое вел Н. А. Соколов. Читая его сводку, – отметил следователь, – видишь, что даже самая постановка вопроса об «измене Царя и Царицы» у Руднева невозможна. Он не только не нашел намека на нее, но и пришел к выводам, как раз обратным…[29 - Соколов Н. А. Убийство Царской семьи: Из записок судебного следователя. [СПб.]: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1998. С. 90.]

Несмотря на немецкое происхождение, Государыня, как истинно русская по образу мыслей, относилась к немцам как к своим врагам. В одном из писем Александры Федоровны есть следующие строки: Но моя Родина – Боже мой, как я ее люблю всем моим существом, и ея страдания причиняют мне настоящую физическую боль. И кто заставляет ее (Россию) страдать, кто проливает кровь?…ея собственные сыновья. Боже мой, какой это невероятный ужас. А кто враг? Жестокий немец… <…> … Хуже всего то, что он отбирает все, как во времена Царя Алексея Михайловича[30 - Письма Святых Царственных Мучеников из заточения. СПб., 1998. С. 262, 264.]. Брестское соглашение большевиков с немцами нанесло Царской семье тяжелейший удар. Предательский мир с Германией представлялся Государю и Государыне крушением всех надежд: он обнаруживал совершенную бесполезность отречения Николая II от власти и вызывал горечь сознания того, что немцами вырвана из рук России ее близкая победа.

Пьер Жильяр, преподаватель французского языка у Царских детей, оставил свидетельство о том, как было воспринято Николаем II Брестское соглашение: Однако, как ни старался владеть собой Государь, при всей его выдержанности, он не мог скрыть своих ужасных страданий, которым он подвергался преимущественно со времени Брестского договора. С ним произошла заметная перемена. Она отражалась на его настроении, духовных переживаниях. Я бы сказал, что этим договором Его Величество был подавлен, как тяжким горем.

В это именно время Государь несколько раз вел со мной разговоры на политические темы, чего он никогда не позволял себе ранее. Видно было, что его душа искала общения с другой душой, чтобы найти себе облегчение. <…> На Брестский договор Государь смотрел… как на измену России и союзникам. Он говорил приблизительно так: «И они смели подозревать Ее Величество в измене? Кто же на самом деле изменник?»[31 - Гибель Царской семьи: Материалы следствия по делу об убийстве Царской семьи (Август 1918 – февраль 1920) / сост. Н. Росс. Посев, [1987]. Док. 159. С. 231–232.].

В начале 1918 года Императрица в одном из своих писем размышляла: Бог знает, что творится. <…> Немцы у Пскова. Мир будет заключен на самых ужаснейших, позорных, гибельных для России условиях. Волосы дыбом становятся, но Бог спасет. Увидим Его справедливость. По моему, эта «заразительная болезнь» перейдет в Германию, но там будет гораздо опаснее и хуже…[32 - Подобными мыслями Императрица делилась не только в письмах. Полковник Е. С. Кобылинский со слов Жильяра и Татищева припомнил эпизод из жизни Александры Федоровны в Тобольске: однажды, рассуждая о развале России, она говорила, что то же самое будет и в Германии. Кобылинский назвал это суждение образцом дальновидности (Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 192. С. 310).] История показала, как быстро исполнились ее слова. Через несколько месяцев после гибели Николая II и его семьи эпидемия революции вспыхнула в Германии и смела с престола императора Вильгельма, искавшего гибели русского Царя. Вильгельм отрекся от власти и покинул страну.

В другом письме Императрица писала: Тяжело, тяжело ничего не знать, что там творится. Боже, умилосердствуй и помоги, спаси. Но душа не унывает, чувствует свыше поддержку, солнце за тучами светит. <…> …Верим, Родина молодая, перенесет эту страшную болезнь и весь организм окрепнет, но если так все кончится, тогда через несколько лет будет новая война…[33 - Письма Святых Царственных… С. 242–243. Т. 2. С. 293, 310).] Не ошиблась Александра Федоровна и в предположении о неизбежности столкновения России с Германией: через двадцать с лишним лет началась новая война с немцами – Великая Отечественная.

В России 1917 года, опьяненной идеей «всемирного интернационала», само слово «патриотизм» вызывало презрение и злобу, в человеческих умах смешались все понятия о чести и бесчестии, измене и верности. Но разве не в испытании познается всякий человек? Императрица Александра Федоровна, не отделяя себя от страданий своего народа, выпавшие на ее долю испытания выдержала с большим достоинством[34 - Протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский, рассуждая о силе духа Государыни в период заключения, заметил: В моем собственном сознании образ Императрицы Александры Федоровны двоится, представляясь в двух совершенно различных очертаниях. Царица Александра Федоровна на троне и она же в заточении, в изгнании – это как бы две разные фигуры, во многих отношениях не похожие друг на друга. <…> Императрица Александра Федоровна на троне, в величии, не удалась; в унижении она оказалась великой (см.: Шавельский Г., протопресв. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Репр. воспр. изд. 1954 г. М., 1996.]. Ее сердце было проникнуто удивительным чувством глубокого патриотизма и любви к своей новой Родине. Находясь в Тобольске, Императрица говорила доктору Боткину: Я лучше буду поломойкой, но я буду в России[35 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 94. С. 322.]. А Пьер Жильяр засвидетельствовал следующий случай, характеризующий Александру Федоровну в заключении. Однажды, узнав из газет об одном из секретных пунктов Брестского договора, предусматривавшего переселение Царской семьи в какую-либо из нейтральных стран, Государыня возмутилась: …я предпочту умереть в России, чем быть спасенной немцами. Такое отношение к германцам, – заявлял Жильяр, – по моему глубокому убеждению, не было рисовкой или притворством, так как было слишком искренним и проявлялось в тесном семейном кругу, когда не было смысла и цели быть неискренним[36 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 61. С. 106.].

Большинство писем Императрицы из заключения наполнено переживаниями о судьбе России: Вам всем плохо и Родине!!! Это больнее всего и сердце сжимается от боли – что в один год наделали. Господь допустил – значит так и надо, чтобы поняли и глаза открыли на обман и ложь. <…> …Ранено то, что в нас есть самаго дорогого и нежнаго – разве не так? Вот мы и должны понять, что Бог выше всего и что Он хочет через наши страдания приблизить нас к Себе[37 - Письма Святых Царственных… С. 262.].

Вера – вот что отличало взгляды Александры Федоровны от взглядов многих ее современников, верой дышат все письма Императрицы-узницы, говорящие о том, что ниспосланные ей страдания не только не охладили и не ожесточили ее душу, но и возвысили: Боже, как родина страдает! – писала она. – Бедная родина, измучали внутри, а немцы искалечили снаружи…[38 - Там же. С. 259.]

Будет что-то особенное, чтобы спасти. Ведь быть под игом немцев – хуже татарскаго ига. Нет, такой несправедливости Господь не допустит и положит все в мере. Когда совсем затоптаны ногами, тогда Он Родину поды мет. Не знаю, как, но горячо этому верю. И будем непрестанно за Родину молиться. Господь Иисус Христос, помилуй меня, грешную, и спаси Россию…[39 - Там же. С. 267.]

Когда все это кончится? Когда Богу угодно. Потерпи, родная страна, и получишь венец славы. Награда за все страданья. Бывает, чувствую близость Бога, непонятная тишина и свет сияет в душе. Солнышко светит и греет и обещает весну. Вот и весна придет и порадует и высушит слезы и кровь, пролитыя струями над бедной родиной. Боже, как я свою родину люблю со всеми ея недостатками![40 - Там же. С. 272.]

Ничего новаго не знаю – сердце страдает, а на душе светло, чувствую близость Творца Небеснаго, Который Своих не оставляет Своей милостью[41 - Там же. С. 266.]. Не забытой милостью Божией Августейшей семье в полной мере пришлось испытать и клевету и предательство. Их оставили почти все. Карл Ярошинский, финансировавший в период войны Царскосельский лазарет и санитарный поезд Ея Величества, вспоминал: Когда произошел переворот и Царская Семья находилась в Царском… никто тогда, даже из самых приближенных к Ней лиц, не хотел идти к Ней, кроме одного священника, который был в составе названного мною санитарного поезда[42 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 60. С. 249.]. Измена неотступно преследовала Романовых на всем их крестном пути. Они столкнулись с нею и накануне отъезда в Тобольск. Поведение тех, кому Государь доверял и кого желал видеть рядом с собою в ссылке, было для него неожиданностью. Подтверждением этому являются показания следствию А. Керенского: Я хорошо помню, что первое лицо, которое Он выбрал, не пожелало быть с Ним и отказалось. Я положительно это удостоверяю[43 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 57. С. 236.]. Отказался последовать за Царской семьей и ее духовник, протоиерей Александр Петрович Васильев[44 - Несмотря на это, в Петрограде в 1918 г. отца Александра расстреляли (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 35. С. 167).].

Отъезд Августейшей семьи из Царского Села в Тобольск послужил очередным поводом для выражения антимонархических настроений, на сей раз со стороны железнодорожных рабочих. Тогда вышло недоразумение с паровозом, – рассказывал сопровождавший в этой поездке Царскую семью Н. А. Мундель. – Рабочие депо Варшавского вокзала, узнав, для кого требуется паровоз, не давали его. Их пришлось тогда кому-то «уговаривать». <…> Доро?гoй, – продолжал Мундель, – было такое приключение. Мы сначала меняли паровозы на больших станциях. Но на станции Званка вышел такой случай. Толпа железнодорожных рабочих, узнав, кто следует в поезде, обступила паровоз. Раздавались крики: «Николашка, кровопийца, не пустим» и т. д. Кое-как проехали, но на больших станциях уже после этого не останавливались[45 - Гибель Царской семьи / сост. Н. Росс. Док. 250. С. 434. Это подробное свидетельство Мунделя подтверждается и воспоминаниями А. А. Теглевой: Только один раз нас где-то остановили и, кажется, не хотели пропускать, но все обошлось благополучно. Поезд не останавливался на больших станциях, а на промежуточных (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 32. С. 122).].

К прибытию Царской семьи в Тобольск ремонт в губернаторском доме всё еще не был завершен. Более недели арестованные жили на пароходе, доставившем их в город. В эти дни Царственные узники еще могли совершать прогулки по Тобольску и его окрестностям. Однако вскоре данное им для этого разрешение недоброжелатели истолковали как неоправданную услужливость, проявленную к Романовым со стороны отряда Временного правительства. И в дальнейшем, как ни просили арестованные, им не дозволялось покидать огороженную территорию губернаторского дома, а прогулки по Тобольску были категорически запрещены.

Один малоизвестный эпизод из жизни Царской семьи на пароходе у тобольской пристани – посещение старинной Абалакской обители – описал позднее с неприкрытым презрением известный уральский коммунист П. М. Быков: Пользуясь неожиданной остановкой, вежливые уполномоченные Временного правительства устроили увеселительную прогулку в Абалакский монастырь, находящийся вверх по реке, немного выше Тобольска[46 - Сведения о посещении Абалакского монастыря есть в записках-воспоминаниях о Николае Романове П. М. Матвеева, служившего в охране Царской семьи в период заключения ее в Царском Селе и в Тобольске: Во время нашей четырехдневной стоянки на рейде, перед городом, в ожидании переезда на берег, прибывшие с бывш. царем представители Временного правительства вздумали устроить увеселительную прогулку на одном из пароходов по Иртышу совместно с семьей Романовых и попутно заехать в Аболотский (так!) монастырь, находящийся вблизи Тобольска. Как мы потом узнали, к приезду Романовых монастырь набился богомольцами, для Романовых местным духовенством было отслужено специальное богослужение, после чего, осмотрев вместе с толпой богомольцев монастырь и его окрестности, они отправились обратно на пароход. Пароход в тот же день вернулся в Тобольск (ЦДООСО. Ф. 41. Оп. 1. Д. 149 а. Л. 126).]. Здесь для семьи служили специальное богослужение, на котором она присутствовала, окруженная плачущими и вздыхающими богомольцами[47 - Быков П. М. Последние дни Романовых. Свердловск, 1990. С. 37.].

В обществе, охваченном революционным безумием, всякая снисходительность или даже простая вежливость по отношению к Романовым вызывали у многих крайнее негодование. Незадолго до падения Временного правительства Тобольская городская дума сочла необходимым выступить с опровержением того, что местное население проявляет особые симпатии к Царской семье[48 - Солженицын А. Красное колесо. Т. 10. С. 610.]. Вероятнее всего, публичное отмежевание от заключенных было вызвано политическими соображениями. На самом же деле, по свидетельствам приближенных семьи, жители провинциального города, куда новые веяния проникали с замедлением, проявляли сердечную участливость к семье Романовых. Е. Эрсберг, служившая Царским детям, рассказывала: Население города относилось к Ним хорошо. Много разных приношений из провизии присылалось Им. Многие продукты присылал монастырь. Народ оказывал почтение Семье. Когда проходившие мимо дома видели кого-либо в окнах дома из Августейшей Семьи, кланялись и даже крестили. А раз одна старушка, проходя мимо дома, ругательски ругала солдат: «Проклятые, прохвосты», за то, что они держат под арестом Царскую Семью[49 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 33. С. 139.].

Посильную помощь арестованным оказывали сестры местного женского монастыря, о чем свидетельствовала няня детей А. А. Теглева: Хорошо относились монахини к Ним. Они мыли прекрасно Их белье, присылали Им кое-какие продукты, варенье[50 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 32. С. 130.]. Люди из других городов России, заинтересованные в спасении членов дома Романовых и желавшие помочь им материально, искали связи с Тобольском. Однако действия этих энтузиастов, как увидим позже, не могли увенчаться успехом.

В период сибирского заключения Царской семьи в стране произошел большевистский переворот. Большевики свергли Временное правительство, и узники перешли под контроль советской власти. Осенью 1918 года в посещаемую семьей Романовых городскую Благовещенскую церковь из Абалака была принесена чудотворная икона Божией Матери «Знамение»[51 - В письме из Тобольска на имя А. А. Вырубовой от 22 января 1918 г. Императрица писала: Посылаю Тебе образ Абал. Б. Матери, молилась у нея, она привезена была в нашу церковь (см.: Письма Святых Царственных… С. 210). А в другом письме Императрицы читаем: Вышиваем много для церкви, только что кончили белый венок из роз с зелеными листьями и серебряным крестом, чтобы под образ Б. Матери Абалакской повесить (см.: Там же. С. 238).], ежегодное прибытие которой в Тобольск в летнее время сопровождалось большой торжественностью. Новые власти тотчас усмотрели в этом событии проявление «контрреволюции». Быков пишет об этом следующее: Понадобилось вмешательство Совета, после настойчивых предложений которого икона «ушла» обратно в монастырь[52 - Быков П. М. Последние дни Романовых. С. 47. Среди множества икон, обнаруженных в доме Ипатьева после убийства, были найдены восемь икон с изображением святителя Иоанна Тобольского, а также иконы Симеона Верхотурского. Кроме того, в доме находилось и несколько образов Абалакской Божией Матери с дарственными надписями родителей детям. Эти святыни, почитаемые преимущественно в Сибири, также стали дороги семье Романовых (см.: Российский Архив. Вып. 8. С. 406–408).]. Так заявляла о себе новая революционная власть, которая безжалостно вторгалась как в жизнь членов Царской семьи, так и в жизнь множества других людей необъятной России. Обосновывая насилие как «необходимость», Советы начали открытый повсеместный террор, и, предвозвещая его шествие, крупнейший большевистский вождь Троцкий провозгласил: Наша революция открывает новую эпоху крови и железа![53 - Солженицын А. Красное колесо. Т. 10. С. 547.]

Однако в отличие от своих врагов Государыня Александра Федоровна хорошо понимала, что нет ничего нового под солнцем[54 - Еккл. 1, 9.], и смотрела на всё происходившее в России как на извечную борьбу добра и зла: Вообще хаос, кошмар, – писала Императрица, – но другие страны пережили такие времена в других столетиях, и вышли. Все повторяется. Ничего новаго нет[55 - Письма Святых Царственных… С. 242.].

После октябрьского переворота положение арестованных изменилось, оно стало более стесненным, а отношение к ним – угрожающе враждебным. Кроме того, даже в Тобольске, где, казалось, существовала реальная возможность спастись бегством и еще оставалась надежда на помощь извне, за Царской семьей следовала измена тех, кто пользовался ее особым доверием. В их числе оказались тобольский священник Алексей Васильев[56 - Однофамилец царскосельского духовника и законоучителя Царских детей протоиерея Александра Васильева. В Тобольске отец Алексей вошел в доверие к Царской семье и стал ее духовником. К нему особенно была расположена Императрица.] и зять Григория Распутина Борис Соловьев. Последнего рекомендовала Александре Федоровне А. Вырубова, подруга Императрицы, чем и было обусловлено расположение к Соловьеву Царской четы. Васильев и Соловьев действовали сообща и, как доверенные лица Романовых, получали огромные суммы от почитателей семьи на улучшение ее содержания и организацию побега. Деньги по большей части присваивались двумя «доверенными», а от Царской семьи правда о спекуляции на их спасении, видимо, так и осталась сокрытой.

Татьяна Мельник (урожденная Боткина)[57 - Т. Мельник – дочь доктора Боткина.] в своих воспоминаниях писала, что из денег самое большее четвёртая часть достигала своего назначения[58 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 94. С. 324.]. Муж Татьяны, подпоручик К. С. Мельник, сообщал: …жизнь моя в Тобольске и возможность видеться с людьми, бывшими ранее в заключении с Их Величествами, дали мне возможность убедиться в нечестности и предательстве Васильева и Соловьева. Мне достоверно известно, что они уверили, как Их Величеств, так и присылаемых от московских и петроградских организаций лиц, в том, что отряд для спасения Царской Семьи сформирован и что нужны только деньги, но мне также достоверно известно, что никакого отряда у них не было[59 - Там же. Док. 38. С. 174.].

Сын священника Алексея Васильева весной 1918 года посетил даже Патриарха и, получив его благословение на дело «спасения», привез в Тобольск деньги[60 - По свидетельству офицера Маркова, сумма составила около 40 тысяч рублей (см.: Российский Архив. Вып. 8. Док. 92. С. 319).]. Святейший Патриарх Тихон не мог и представить, что обратившиеся к нему «спасители» были, по сути, волками в овечьей шкуре[61 - См. Мф. 7, 15.]. Единственным человеком, действительно имевшим возможность устроить тайный отъезд Августейшей семьи, был полковник Кобылинский, начальник отряда охраны, назначенный Временным правительством[62 - Из письменных показаний Т. Мельник: …целый взвод стрелков Императорской Российский Архив. Вып. 8. Док. 94. С. 326). А о самом Кобылинском следователь Соколов отзывался так: В его исключительно трудном положении он до конца проявил исключительную преданность Царю (см.: Соколов Н. А. Указ. соч. С. 49). Фамилии во главе со своим командиром поручиком Малышевым передавал полковнику Кобылинскому, что в их дежурство они дадут Их Величествам безопасно уехать (см.:]. Он не предпринимал никаких мер для побега Романовых, но относился к ним с почтением и сочувствием. Между тем отец Алексей Васильев периодически оговаривал Кобылинского перед Царской семьей – и шансом на спасение так никто и не воспользовался. Зная все эти обстоятельства, Татьяна Мельник считала священника Васильева одним из виновников гибели Царской семьи.

Подпоручик Мельник, давая показания, сообщил о нем такие факты: Мне известно о том, что Государыня передала четырнадцать тысяч денег священнику Васильеву, который просил эти деньги, а для какой цели – неизвестно. Священник Васильев, напиваясь пьяным, рассказывал всем о том, что им организовывается увоз Царской Семьи. В Тобольске усиленно распространялись неизвестно кем слухи о том, что там существует организация в триста человек офицеров, предназначенных для увоза Царской Семьи. Слухи эти нервировали местный «совдеп» и были причиной многих телеграмм «совету народных комиссаров» о том, что дело охраны Царской Семьи в Тобольске не совсем благополучно. Я уверен, что эти слухи были одной из главных причин перевода Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург и исходили от Соловьева и Васильева[63 - Российский Архив. Вып. 8. Док. 37. С. 173.].