Страсти по Самайну – 2. Книга 2

Пировали уже три дня и три ночи. Горький эль затмил разум лорду О’Салливану. Бахвалился он за накрытым столом, что если не примет богиня Дану его жертву, то отдаст он свою дочь милорду в жены. А дочь-то у него красавица была: волосы что твое золото, а глаза как вороново крыло. Милорд сразу-то ее полюбил всем сердцем. Да только она уже невестой была. Как услышала отцовы речи – стоит ни жива, ни мертва, руки плетьми повисли.

Застучали друиды в свои боураны, взвились синие костры в звездное небо, пришла пора приносить жертву. Велел старик вести жертвенного быка. Закричал пьяным голосом, всадил кинжал быку в сердце. Брызнули горячие капли на сухую траву. Тут молния разрезала небо длинно, налетели лиловые тучи, задышали чернотой. Раскатился гром по небу гулко, низко, а дождя – нет. Полетел в небо горький дым, к бесам с бесенятами. Не приняла богиня жертву. Не окропила дождем иссохшую землю.

Вскричала дева гневно, в бессилье проклиная и отца, и милорда. Да только кто ж ее слушал, скрутили руки веревками, отвели в покои милорда. Страшный грех, ой страшный, – Арела закрыла лицо руками и покачала головой, – Говорят, понесла она в ту ночь. Да только не мил ей был граф Кайден, страдала, плакала. Два месяца томилась взаперти, а потом обманула слуг и сбежала со своим женихом. Вот и поминай как звали.

Семь зим искал милорд ее по эту сторону леса, а на восьмой год собрал отряд бравых рыцарей и отправился чрез чащобу. Видно, бесы в страхе отступили, да только нашел ведь он ее. Нашел!

Глава 9

– Нашел?! И где она? – я замерла – мне казалось, что еще немного – и тяжелый черный полог отодвинется, открыв мне что-то важное.

– Да знамо где… – Арела махнула рукой в сторону большого окна и тяжело вздохнула, – как привез ее милорд, тише воды, ниже травы была. А потом и вовсе сиганула с обрыва.

– А дитя как же? Ты говорила про дитя, – я пыталась словно нащупать что-то в темноте, но оно ускользало так же легко, как рыба в воде.

Арела неопределенно пожала плечами и вернулась к своему гусю.

Я подошла к окну. Замок стоял на крутом утесе. Отсюда все – как на ладони. Серый купол неба отражался в широком, дышащем легкой рябью зеркале реки. Вода – темна, густа, ленива. Вдали дыбился бурым левый берег. На его кособоком обрыве торчали костлявые пальцы деревьев. Чуть дальше деревня, там маленькими черными точками копошились люди.

– Арела, как её звали? Ту женщину?

– Ох, не к добру это, ох, не к добру! – дверь вдруг резко, со стуком, распахнулась и в кухню влетел разгоряченный Тревор, не дав Ареле ответить, – Милорд сегодня злой, как чёрт, даром, что трезвый! Велел Буяна оседлать, грит на охоту поеду. А там кажись буря собирается!

– Что раскудахтался, нешто наш милорд в лесу пропадет? – вслед за Тревором в кухню вкатился Тюринн. Арела засуетилась вокруг, спеша накормить их горячим и начисто забыла про меня.

Известие о предстоящей охоте подхлестнуло меня, как хорошая моченая плетка, и все мысли, все желания подчинило одной страсти: сейчас самое время! Я тенью проскользнула мимо них, прихватила со стола хлебную корку, спрятала в карман передника. Только бы успеть!

Во дворе возле просевшей от времени, густо заросшей мхом и будто сжавшейся, лестницы гнедой тонконогий жеребец нетерпеливо перебирает ногами, ждет. Я трусливо огляделась – никого. Погладила длинную, поросшую жесткими волосами морду, протянула хлеб. Конь косил на меня умным глазом, но зашлепал черными блестящими губами – съел.

Зашла сбоку. В руку тяжело легла холодная металлическая пряжка подпруги. На совесть затянуто. Кое-как высвободила ремень, передвинула дырочки – пальцы вдруг онемели, не слушались.

Неожиданно на плечо мне легла ладонь. Не ладонь даже, а тяжелая железная клешня.

– Ты кто такая?

Я медленно повернула голову. Позади стоял граф Кайден и вперил в меня тяжелый взгляд осоловелых глаз. Впервые он так близко и впервые я отчетливо увидела, какого они цвета: беспросветно-черные.

– Кто ты такая? – повторил он громче, настойчивей.

– Я… – в горле – как песка насыпали, – кухарка я, милорд.

– Если ты кухарка, то почему не на кухне? Кто тебя принял на работу?

– Арела, милорд…

– Арела?! – гневно выкрикнул он, – Я здесь хозяин, а не Арела, и я должен решать, кого пускать в свой дом! Вечером я разберусь с тобой!

Он отпихнул меня от коня, вскочил в седло и умчался, взрывая копытами ворох сухих листьев.

Я судорожно выдохнула: кажется не заметил. Подняла взгляд к небу. Из черной тучи, что закрыла полнеба, полетело вниз что-то мелкое, белое – снег.

К вечеру Буян вернулся один. Седло жалобно болталось у него под брюхом.

– Его нет! Милорд не вернулся! – тараща глаза от ужаса и спотыкаясь, в кухню вбежал Тревор.

Арела и Тюринн переглянулись молча, и не сговариваясь, подскочили.

– Что сидишь, курица? – зло и беспомощно крикнула мне Арела, – одевайся, надо искать графа!

Ночь ясная, вызвездило; луна – фонарем; изо рта – молочно-белый пар. Лес сразу за замком. Деревья громоздились вокруг, мешали; черные тени, лунным светом выкрашенные полоски снега мелькали в глазах. Дальше, дальше. Глубже в лес, глубже.

– Милорд! – закричала Арела в чащу, и большая птица сорвалась с высокой ветки, захлопала крыльями, – Милорд! Граф Кайден!

Следы Буяновых копыт бледнеют – их замело; на какое-то время они то появляются из-под снега, то исчезают; скоро пропадают вовсе. Куда теперь?

– Милорд!

Тюринн едва ковыляя, с одышкой привалился к дереву.

– Милорд!

Чернильные верхушки елей плясали на синем небосводе, где-то ухало и подвывало.

– Милорд! – Тревор бежал быстро, ногами взметая облачка снега.

Лес молчал.

Но на поляне, щедро освещенной белым лунным светом, с неподвижным лицом, заиндевевшими бровями и ресницами, закрытыми глазами, нелепо вывернув ноги, лежал граф Кайден…

Глава 10

Четыре дня граф Кайден горел в бреду. Все это время Арела сидела на его кровати и держала за пылающую руку. Спала тут же. Тюринн пытался увести ее для отдыха в комнату прислуги – не далась. Он махнул рукой, лишь послал Тревора за врачевателями. Тот привез ведунью, по слухам, якшавшуюся с самой Нарглой. Сгорбленная старуха с растрепанными седыми космами узловатыми пальцами чертила в воздухе какие-то знаки, сквозь прорехи в зубах бормотала заклинания, жгла пучки трав, окуривая комнату и отпаивала графа пахучими отварами.

На пятый день, когда жаркое тело графа стало внезапно холодеть и исходить щедрым липким потом, а рот – медленно синеть, старуха сказала, что смерть не сожмет его сердце в ледяной кулак, не запретит биться. Во всяком случае, не сейчас. Арела сразу вся как-то обмякла и наконец покинула покои милорда.

Никто из присутствующих не понял, что падение графа с лошади – моих рук дело. Только Тревор сокрушался пуще других и корил себя, думая, что плохо оседлал Буяна.

К вечеру я понесла милорду его первый ужин за эти дни. Как больному, ему полагался куриный бульон с гренками и яйцом, свежий хлеб и отвар боровника, что оставила ведунья, – ядреное средство, подымающее мертвых с постели.

На деревянных ногах поднялась я в его покои. Там на широкой кровати он и лежал – бледный и с закрытыми глазами. Поставила поднос рядом с кроватью и поспешно отошла к зашторенному окну. Невидяще смотрела на снег, покрывшийся черными пятнами проталин.

Что ж, надо признать, что у меня не получилось. Или все-таки получилось? Граф Кайден не отправился к праотцам, как мне того хотелось вначале. Но наказан ли он? Определенно. Ведунья уходя сказала, что ноги больше не служат ему. Он никогда не встанет с постели и проведет остаток дней, разглядывая паутину под потолком своей спальни.

Мысли расползались как рваное покрывало, совершенно нельзя было сосредоточиться ни на чем. Надо ли мне большего возмездия? Нет. Нет в сердце привычной холодной злости, нет ярости, нет отчаяния. Пусто.

– Подойди ко мне, девчонка, – слабым, но твердым голосом сказал милорд.

Я от неожиданности вздрогнула, потом собралась. Руки почти не дрожали, когда я подала графу его бульон. Он приложился к чашке и жадно и долго глотал. Провел ладонью по тощей груди, словно провожая льющуюся жидкость – от горла по глотке вниз, через грудь, к животу. Громко и пахуче вздохнул, кивнул мне:

– Ведь это сделала ты? Ты? Молчишь… – сердце мое превратилось в какой-то вязкий кисель, как треснувшее сырое яйцо, стекло по ребрам куда-то вниз, к похолодевшему животу. Он все понял. Конец мне теперь, – я знаю. Я знаю даже, почему.

Замолчал, отвернувшись.

– Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить… – произнес он, глядя внезапно покрасневшими глазами куда-то мимо, – … ты так похожа на нее. Где ты была все это время?

Сказанное доходило до меня меня медленно, толчками. Я оглушенно хватала воздух ртом, не в силах произнести ни слова, а граф продолжал:

– Семь долгих лет я искал тебя и твою мать Диву. Не знал, что она родила девочку; когда наконец нашел, она сказала мне, что ребенок не выжил. Но я же вижу… вижу в тебе свою кровь… как же жестока судьба…

– Ты чудовище! – наконец я произнесла слова, обжигавшие мне губы.

– Я любил ее! Я дал ей все! Богатство, уважение… все! А она сбежала с этим ублюдком Виллемом!

– Когда любят – отпускают! – крикнула я в слепой ярости.

Я не смогла удержать боль внутри, и боль выплеснулась, затопила все вокруг – полумрак неуютной комнаты, малахит берегов и холмов, утес, на котором стоит замок в белой пене облаков. Подхватила юбки и побежала прочь – больно, ветер гнет голые верхушки деревьев – больно, блестит в закатных лучах река, что унесла мою маму, – больно. Смотреть на это – больно. Даже дышать – больно. Закрыть бы глаза, не видеть ничего, не чувствовать, но…

Вдруг, посреди двора, прямо напротив меня четкий образ – женщина высокая, статная. Платье бьется по ветру. Рыжие волосы растрепаны, как тогда, а глаза, что черный омут. Мама!

Глава 11

Слезы подступили к горлу, веревкой свили глотку – заплакала, уткнувшись в грудь мамы, долго и сладко. Слезы лились так щедро и стремительно, что кажется – не из глаз, а откуда-то со дна сердца, подгоняемые его частым и упругим биением. Минуты, а может, часы спустя, выплакав все не выплаканное за годы, я успокоилась.

– Скажи, мама, что мне делать теперь? – я не открывала глаз, не отпускала рук, боялась потерять.

– Прости его, доченька… Он получил свое сполна. Спасение не в смерти, а в прощении. Знай, девочка моя: лесть, злость, месть – для бесов честь! Отпусти его. Живи жизнь до капельки, помогай слабым, привечай бедных, делай добро. Отдавая, не проси взамен. Счастлива будь, доченька!

Я отстранилась, чтобы заглянуть маме в глаза. А нет их – глаз. Вместо лица – древесная узловатая кора, вместо рук раскидистые ветви разрезали небо. Старый морщинистый дуб в моих объятиях. А мамы нет, будто и не было.

Вздохнула судорожно, уняла дыхание. Разлилось по телу долгожданное усталое облегчение. Плита, лежавшая на моих плечах, наконец треснула, раскрошилась и сгинула прочь.

Утерла слезы, пошла обратно.

Граф Кайден по-прежнему лежал в постели. Глаза его были закрыты и под ними пролегли глубокие тени, черты лица заострились. Я видела – не спит. Сверлила взглядом носки ботинок, не зная, как начать разговор.

– Ула, подойди, – тихо сказал он.

Я присела на краешек кровати, спрятала в ладони лицо.

– Завтра я поеду домой, – выдавила из себя наконец. Слова давались мне с трудом, застревали в горле.

– Останься. Я не хочу терять тебя, не сейчас, когда я только обрел тебя… – я подняла глаза на графа – уж не повредился ли он головой? – а тот продолжал:

– Я не протяну долго. А ты леди по праву рождения. Получишь титул графини, этот замок, сокровища и все окрестные земли. Тебя ждет блестящее будущее. Останься! Пожалуйста…

Глава 12

Вот он лежит передо мной: худой, нескладный, виноватый. Я отвернулась: не было сил смотреть в эти глаза.

– Нет. Я здесь чужая. Не будет мне здесь добра и счастья. Мой дом там, где я выросла.

Граф попытался обнять меня, но я выставила вперед руки, вырвалась, резко встала.

– Я пойду. Простите, милорд, – называть его отцом не поворачивался язык.

– Ула, не торопись. Подумай еще… прошу… И если тебе что-то надо, можешь смело брать.

Я обернулась. На глаза снова навернулись слезы и я плохо видела. Комната расплывалась, очертания предметов плыли и плясали подобно пламени.

– Лошадь… Можно? – горечь все же прорвалась наружу, как ни пыталась я ее удержать.

– Все, что хочешь. Возьми Буяна, он умен и быстроног.

Я кивнула и молча вышла.

Ночь провела без сна, будто лежала не на мягком матрасе, набитом конским волосом, а на раскаленных углях. Как только первый луч солнца скользнул по лицу, спустилась в кладовую: головка козьего сыра, ломоть начинающего черстветь хлеба и холодный картофельный пирог пригодятся мне в дороге.

Прощание со слугами вышло скомканным и недолгим. Хвала Дагде, они ничего не узнали ни о том, кто стоит за несчастным случаем в лесу, ни о том, что меня связывает с графом. Только Тюринн подмигнул, пряча ухмылку в завитке круглого белого уса:

– Говорил же, что молодые здесь не задерживаются!

А Арела порывисто обняла меня, и у меня что-то дрогнуло в душе. Давно никто не выказывал мне такой искренней привязанности.

Отвязала приготовленного Тревором коня, вскочила в седло – Буян тотчас подхватил меня, понес, устремился вперед. Бьет в лицо холодный сырой ветер. Замок уменьшается, удаляется, пока вовсе не скроется за горизонтом.

Быстроногий конь домчал меня до опушки леса к вечеру первого дня. Вдали нестерпимо ярким, раскаленным цветом горел закат. Или это огонь? Я снова увидела, как огонь пожирал нашу деревню. Мой отец и братья стояли связанные. Только мать, ползая на коленях, пыталась удержать человека с мечом.

Остановить. Но меч просвистел и от одного его движения рубахи моих братьев окрасились кровью.

Другие воины убили отца. Затем чьи-то руки подхватили мать, посадили на лошадь и увезли.

Но мне больше не хочется кричать. Это было много зим назад, и теперь я чувствую, что заполнившая мир боль не ушла, но дала мне вдохнуть.

Глава 13

В мертвом безмолвии лес казался живым существом. Деревья тянули ко мне свои цепкие руки-ветки и корни, завязанные узлами; мягкая земля вздыхала и глушила стук копыт, под которыми обманчиво мнется хвоя, то и дело топорщась острыми камнями шишек. Пасмурный свет чахлого дня сменился густыми сумерками, когда я, оставив позади сначала чащобу, затем светлый лес, увидела теплые огоньки родной деревни.

Где-то басовито лаяли собаки, слышно было скрип дверей, звякнувшую кольцом калитку, бабьи разговоры да раскатистый мужской смех. Что-то тихо ёкнуло под сердцем. Дом. Наконец-то я дома.

У крайней лачуги хозяйка не спала; стояла, опираясь на сучковатую палку, старуха. Эйна. Видно, ждала меня. Дрогнули, расширились бесцветные глаза старой ведьмы, изменил ей голос. Только и прошептала она, прижимая меня к своей дряблой груди:

– Вернулась. Вернулась девонька.

– Права ты была, Эйна. Немало я слез пролила, да надеюсь, не зря.

– Дело говоришь, девонька. Не зря. Давеча сон мне был вещий. Успокоилась душа Виллема, не будет больше бродить неприкаянной, забудет дорогу в мир живых. Не зря твои слезы пролились, дочка. Ну! Иди уже! Бабка твоя заждалась, места себе не находит. Иди!

Я еще раз порывисто обняла Эйну и зашагала к дому.

За поворотом у колодца в темноте виднелась большая мужская фигура. Фыркнул Буян, обернулся человек. Олан! Ведра свои выронил, в два прыжка очутился рядом. Искривился рот, вырвалось мычание. Боролся Олан с упрямыми губами и, наконец, вернулись к нему слова:

– Ула… ты… вернулась…

Где-то далеко, в синей мгле, возле самой речки, жалобно воскликнула сойка, и нечеловеческая тишина окутала деревню. Я молча смотрела в эти глаза и никак не могла насмотреться. Горячая волна захлестнула сердце… Олан.

Эпилог

Много воды утекло, еще один Самайн прошел. Ушла к праотцам бабушка Брит. Но мне не одиноко – в прошлый Лугнас обручились мы с Оланом. Хороший он муж, заботливый.

Заголубело небо, задули теплые ветра, ослабила хватку зима. На залитой солнцем пашне я ступала вслед за Оланом, бросая семена в теплую благодарную землю. Шли медленно – тяжелый живот мешал.

– Смотри-ка, к нам гости! – распрямил мой муж могучие плечи.

И правда, на широкой меже остановился экипаж, запряженный двойкой холеных лошадей. Из него вышел незнакомый богато одетый человек и запрыгал к нам как кузнечик, боясь испачкать сапоги, что так нестерпимо и нелепо сияли среди весенней грязи.

Я разглядывала бледное лицо в тонких росчерках морщин, усталые глаза под крутыми дугами бровей, силясь понять, что ему нужно.

– Здравствуйте, хозяин, – человек стянул с головы слегка помятую шляпу, низко и с достоинством кивнул Олану, – Ула О’Коннелл здесь живет? Не ваша ли это благоверная?

– Фоули. Моя фамилия Фоули, – ответила я вместо Олана. Речь, хоть и вернулась к нему, но слова ему еще с трудом покорялись. А Олан безмолвно разглядывал прибывших гостей.

– Ох ты-ы-ы… – человек разочарованно затряс бородой, кладя руку на сумку, прижимая ее к себе, – Два дня добираюсь. Улу О’Коннелл найти мне надо. Знаете, может, такую?

– Знаю. Граф Кайден О’Коннелл – мой отец. Но теперь я замужем и ношу другую фамилию.

– Ну так сразу бы так и сказали! – сразу же расплылся в улыбке мужчина, радостно и облегченно вздохнул, сунул руку в сумку и протянул мне свиток, скрепленный сургучной печатью.

Я молча сглотнула, обтерла испачканные руки о передник и протянула разом вспотевшую ладонь. Гербовая бумага горела в руках, жгла пальцы…

– Ваша милость, это завещание. Я Лукас О’Брайен, наместник графа Кайдена О’Коннелла. Ушел нынче ваш батюшка. Перед смертью заклинал во что бы то ни стало найти вас и передать права наследования и титул как единственной единокровной наследнице. Вам следует как можно скорее явиться в родовой замок и закрепить права над вашими вассалами…