Графиня Дюбарри. Интимная история фаворитки Людовика XV

Париж в ту эпоху был, как никогда доселе, благоприятен для удовлетворения этих запросов. Галантные похождения оставались единственным средством для бедных молодых девушек найти выход из мертвящей, беспросветной нужды. Легенды о богатых поклонниках, готовых обеспечить хорошее содержание, заставляли их вступить на скользкий путь любовных похождений. Везло весьма немногим, пропасть же разврата безжалостно и бесследно поглощала легионы этих бедняжек. В царствование Людовика ХV в Париже насчитывалось от двадцати до тридцати тысяч проституток. Город являл собой полное раздолье для распутников. Места развлечений – ярмарки, ресторанчики, балы, оперный театр – и прогулок кишели женщинами легкого поведения, буквально осаждавшими предающихся праздности мужчин. Даже король проявлял чрезвычайный интерес к похождениям своим подданных и часто требовал у начальника полиции позабавить его пикантными историями из жизни искателей любовных приключений. К услугам проституток прибегали буквально все, от знатных вельмож до простых рабочих, причем значительную долю мужчин, изголодавшихся по сексу, составляли священнослужители. Клиентура попроще искала удовлетворения своих потребностей у совсем уж опустившихся жриц порока, промышлявших за городской чертой. Свирепствовали венерические болезни, поэтому был большой запрос на мастурбацию и оральный секс – быстро, незаметно и безопасно. Для удовлетворения запросов наиболее взыскательных клиентов вокруг Пале-Рояля начали создаваться бордели высшего класса[8 - Репутация Парижа как города галантных приключений прочно утвердилась за ним за границей. Недаром отличавшийся горячим темпераментом поэт А.С. Пушкин писал в письме к П.А. Вяземскому 27 мая 1826 года: «Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и б(ордели) – то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство».]. Магазин Лабия располагался как раз в этом районе.

Привлеченные красотой новой продавщицы, в магазин потоком хлынули франты, распутники, ценители женских прелестей. Под прикрытием оборок, шляп, складок тканей девушке передавались записки, делались беззастенчивые предложения. Постепенно Жанна обзаводится состоятельными поклонниками, историки причисляют к ним полковника Марсье, аббата Боннака, будущего епископа, крупного финансиста Вовенардьера и торговца шелком г-на Бюффо, который впоследствии стал поставщиком тканей для графини в Версале. Исследователи жизни мадам Дюбарри много спорят о том, работала ли мадмуазель Ланж в публичных домах до того, как она познакомилась с Жаном Дюбарри. Враги Жанны во времена ее воцарения в Версале насочиняли обильный материал о том, что она служила в одном из самых известных борделей Парижа, который содержала Маргерит Гурдан.

Парижские тайны

Маргерит Гурдан (1727-83), урожденная Сток, сумела завоевать себе посмертную славу как одна из самых известных сводниц Парижа. Сбежав в детстве из отчего дома в провинции с офицером в Париж, девушка вскоре была вынуждена зарабатывать себе на жизнь проституцией. Тем не менее она ухитрилась выйти замуж за Дидье-Гурдана, бывшего служащего ведомства королевских откупщиков, и вскоре с его ведома завела роман с богатым офицером. Когда Маргерит родила от него дочь, тот назначил ей неплохую ренту, которая, однако, вскоре прекратилась с его смертью в 1759 году. На образовавшийся начальный капитал Маргерит приобрела роскошную квартиру, которую и использовала в качестве помещения для своего неблаговидного занятия. Поскольку квартира располагалась в доме на улице Графини д’Артуа, Гурдан была известна среди клиентов под кличкой «Графинюшка».

Гурдан прославилась тем, что поставляла для избранной клиентуры материал для всех видов разврата, а также сдавала комнаты для свиданий людям, которые по каким-либо причинам не могли тайно встречаться в другом месте (включая обуреваемых кровосмесительной страстью, что в то время не было редкостью. Известно, что регент сожительствовал со своими четырьмя дочерьми, а военный министр Шуазёль питал более чем родственные чувства к сестре, герцогине де Грамон). Но дело в том, что, в отличие от закрытых публичных домов ХIХ века, в ее доме проживали на постоянной основе всего две-три блудницы. В то время женщины зачастую вынужденно прибегали к проституции, ибо их заработки были настолько ничтожны, что прожить на них не представлялось возможным. Подрабатывали все: от жриц искусства до замужних респектабельных дам, не желавших зависеть в своих тратах от мужей. Наглядной иллюстрацией служит анекдот тех давних времен о четырех чудесах Оперы: голосе певицы Лемор, икрах танцовщика Дюпре, ногах балерины Мариетты и добродетели. Вполне характерно для нравов эпохи, что танцовщицу Пети в костюме Венеры, выходящей из пены морской, уже через полчаса после выступления застали в подвале театра в обществе маркиза де Поннака, расточавшего ей любезности. Гурдан опутала Париж густой сетью агентов, которые доносили ей о появившихся молоденьких девушках, достойных ее внимания. Как только она прослышала о новой продавщице у Лабия, Графинюшка немедленно навестила магазин под предлогом приобретения кое-каких предметов туалета.

Далее обычно приводят выдержки из книги Пиданса де Маробера «Истории о графине Дюбарри», изданной в Лондоне в 1775 году. Автор якобы беседовал с Гурдан, заявившей, что в магазине она увидела «самое прекрасное создание, которое только можно узреть двумя глазами». Естественно, она не могла «упустить такое приобретение», украдкой подсунула девушке записку и тихо попросила навестить ее, когда та сможет улучить минутку. «На следующий день – а это было воскресенье – мадмуазель Ланж явилась ко мне. Она сказала, что ускользнула под предлогом посещения мессы; я обласкала ее, угостила обедом и спросила, нравится ли ей ее место». Жанна ответила, что ее новое ремесло нравится ей больше прежнего, но вообще она не любит работу, ей скорее хотелось бы «постоянно смеяться и резвиться». Она также призналась Гурдан, что завидует дамам, посещавшим магазин, всегда щегольски одетым, неизменно в сопровождении красивых кавалеров, с разговорами об опере и балах. Гурдан продолжала: «Я ей ответила, что девица, подобная ей, не создана для того, чтобы гнуться над шитьем и зарабатывать жалкие гроши. Сие есть участь убогих и уродливых работниц, и показала ей свои апартаменты…, где все дышит наслаждением и любовью, обращая ее внимание на гравюры, украшавшие стены, …молоденькая гризетка бросала на них жадные взгляды, она вся горела». Гурдан прибегла к испытанному приему вербовщиц: повела свою гостью в гардеробную, открыла шкафы, полные голландских тканей, кружев, тафты, шелковых чулок, драгоценностей и всего прочего. «Итак, дитя мое, не хотели бы вы присоединиться ко мне? Все сие будет у вас; вы станете вести ту жизнь, каковую пожелаете, все вечера у вас будут заняты празднествами, спектаклями, вы будете ужинать со всеми теми, кто есть лучшие и приятнейшие люди при дворе и в городе. Вы встретитесь здесь с принцами, генералами, министрами, судейскими чиновниками, церковниками…, вы будете работать лишь столько, чтобы приходить ко мне развлекаться с такими же девицами, как и вы…» Под предлогом примерки платья она вынудила девушку раздеться и пришла в восхищение от ее «великолепного» тела, от изгиба бедер, «приводящего в экстаз», ее ляжек, ягодиц и, прежде всего, грудей! «Через мои руки их прошло много, но никогда не попадались такие упругие, такой формы, так восхитительно расположенные». А волосы, которые не умещались у сводни в обеих руках!

Гурдан уверила девушку, что ей нет нужды покидать работу у Лабия; она может втихомолку приходить к ней, чтобы немного подработать. Этот эпизод является замечательным примером того, как подобные дамы рекрутировали девушек. Но даже после выхода в свет вышеуказанной книги его достоверность поставила под сомнение сама Гурдан, уверявшая, что она никогда ничего не рассказывала Пидансу де Мароберу, но цитируемые выражения вполне соответствуют ее тону и духу. Она предположила, что автору все это рассказала одна из ее агенток-вербовщиц.

Как уже упоминалось выше, в отличие от закрытых публичных домов ХIХ века, в апартаментах Гурдан постоянно проживали всего две-три девицы. Поэтому как клиенты, так и сотрудницы дома Графинюшки приходили и уходили, но девушки не были в нем постоянными обитательницами. Так что историки все-таки склонны считать, что до публичного дома Жанна не опускалась, хотя, вполне возможно, нанесла туда несколько визитов.

Неизвестно при каких обстоятельствах и когда точно, но в 1763 году Жанна встретилась с человеком, который взял ее судьбу в свои руки и окончательно определил ее.

Неукротимый гасконец

«Глава семьи Жан Дюбарри был одним из типичнейших придворных Людовика ХV. Жан Дюбарри избрал прибыльное дело, на котором разбогател не один аристократ времени Бурбонов: работа заключалась в поставке королю женщин».

Из литературы нам известны два ярких образа гасконцев: д’Артаньян, вышедший из-под пера Александра Дюма-отца, и Сирано де Бержерак – детище драматурга Эдмона Ростана. Оба были реально существовавшими историческими личностями, но мы привыкли представлять их себе именно такими, какими изобразили породившие их авторы. Ни один писатель пока еще не решился взяться за создание образа Жана-Батиста Дюбарри, к которому как никогда подходит определение Ростана: истинный «cadet de Gascogne, menteur et bretteur, sans vergogne»[9 - молодец из Гаскони, бесстыжий враль и забияка-дуэлянт (франц.).]. Но даже простое описание его жизни создает достаточное представление о кипучей деятельности и буйном нраве этого человека – про таких обычно говорят: «эту бы энергию да на благое дело».

Семья Дюбарри (в ту пору, когда разворачивались описываемые события, устоявшейся орфографии не было, фамилия писалась то «дю Барри», то «Дюбарри»; в настоящее время у французов принято «дю Барри», а в русской историографии закрепилось слитное написание) в истории прославилась единственно своей фамилией, которой она на весьма шатких основаниях, так сказать, облагодетельствовала знаменитую фаворитку, вышедшую из самых низов общества. Тем не менее сей клан имел полное право похвастаться благородным происхождением. Это был провинциальный дворянский род, никогда не обладавший большими денежными средствами, а потому несколько отодвинутый на второй план, хотя его представители всегда верно служили отечеству. С конца шестнадцатого века Дюбарри проживали в окрестностях Тулузы, где имели несколько владений, главным из которых был Левиньяк-сюр-Сав на границе Лангедока и Арманьяка. Там будто бы до сих пор сохранился скромный особняк, построенный семьей уже в восемнадцатом веке. Надо сказать, что в то время семейные владения имели весьма жалкий вид: в поместье Левиньяк насчитывалось всего девять дворов.

Отец Жан-Батиста был капитаном, кавалером ордена Святого Людовика. Скромность происхождения не позволяла ему питать надежды на блестящую карьеру, а потому после окончания войн Людовика ХIV он вышел в отставку, удалился в родовое поместье и в возрасте 45 лет женился на девушке также из незначительного провинциального дворянского рода. От этого брака родилось шестеро детей, три сына и три дочери, из которых к настоящему повествованию непосредственное отношению имеют старший сын Жан-Батист (родившийся в 1723 году), Жанна-Мари, с ласковым прозвищем Пиши (1727), Гийом (1732), Франсуаза-Клэр, известная под уменьшительным именем Фаншон или, попросту, Шон (1733), и Эли-Николя (1742). Последнего современники единодушно называли «единственным честным человеком в семье», ибо он упорно отказывался иметь что-либо общее с неприглядными делишками своего старшего брата. Семья жила в относительном достатке, и скончавшийся в 1744 году Антуан Дюбарри завещал каждому из детей по две тысячи ливров.

Однако старший сын не пожелал по примеру своего отца вступить на стезю воинской славы. Он изучал право в университете Тулузы, в 1743 году получил степень бакалавра и стал членом городской коллегии адвокатов. Невзирая на явную склонность ко всяческого рода дрязгам, Жан-Батист брезговал заниматься тяжбами и редко выступал в суде. Он был неглуп, но это следует отнести скорее за счет природной сметки, нежели какой-то особой одаренности. В 1748 году он женился на дочери мелкопоместного дворянина, «красивой и добродетельной особе» Урсуле-Катрин Далма де Вернонгрес, в 1749 году у супругов родился сын Адольф. В том же году скончался престарелый родственник, приходившийся Жан-Батисту крестным отцом. Он завещал молодому человеку все свое имущество, довольно солидное: поместье Сере с господским домом о двух башенках и двадцатью четырьмя гектарами плодородной земли. Заразившейся манией величия, Жан-Батист с тех пор представлялся не иначе как «высокородный и могущественный сеньор граф де Сере, сеньор Левиньяка»[10 - Дюбарри был далеко не одинок в присвоении титула, на который не имел права. Историки раскопали, что муж маркизы де Севинье, прославленной мастерицы эпистолярного искусства XVII века, не имел права носить титул маркиза; то же самое можно сказать и о «маркизе» Франсуа де Богарне, свекре Жозефины Богарне, во втором браке жены императора Наполеона I.]. Это, впрочем, было типично для французов эпохи ХVIII-ХIХ веков, чья страсть к выставлению напоказ своего благородного происхождения принимала порой самые гротескные формы. Не будем забывать, что это поветрие не обошло и скромную семью Бекю, самовольно присоединившую дворянскую фамилию Кантиньи.

Жан-Батист решительно вступил на путь неуемного мотовства, принялся жить на широкую ногу, всячески пуская пыль в глаза окружающим, задавая балы и устраивая спектакли. Естественно, его небольших доходов не хватало на затыкание всех дыр в семейном бюджете, так что пришлось продать несколько сдаваемых в аренду ферм и залезть в долги. Затем «сеньор Левиньяка» решил попытать счастья на водах курорта Баньер-де-Бигор, пользовавшего популярностью у аристократии. Жан-Батист изображал из себя владетельного графа де Сере, щеголявшего в розовом жюстокоре и туфлях с красными каблуками[11 - Жюстокор – длинный мужской кафтан, сшитый по фигуре, без воротника, с короткими рукавами, украшенный большим количеством пуговиц и позумента; право носить туфли на красных каблуках тогда имели лишь придворные.]. Надо отдать должное той уверенности, с которой он отчаянно врал, умел польстить сильным мира сего и втереться к ним в доверие. Ему удалось произвести впечатление на отдыхавших на курорте герцога и герцогиню д’Антен, графиню Тулузскую. Вдохновленный своими светскими успехами, Жан-Батист решил отправиться на покорение Парижа. То ли в конце 1752, то ли в начале 1753 года он отправился в столицу, оставив в Левиньяке жену и сына.

По его собственным словам, он отряхнул со своих ног пыль провинции и отправился в Париж «со смутным стремлением к переменам и удаче, движимый амбицией без определенных целей, готовый на все и влекомый двумя главными мотивами: любовью к искусствам и тягой к удовольствиям». У него был хорошо подвешен язык, ему ничего не стоило прихвастнуть, его не стесняли никакие нравственные предрассудки. Через дальних родственников жены ему удалось устроиться на дипломатическую службу, и его несколько раз направляли с незначительными поручениями к немецким дворам. Однако члены дипломатического корпуса нашли его несдержанным, вульгарным и непригодным к службе в этой чопорной и деликатной сфере, а потому министр иностранных дел Руйе постарался побыстрее избавиться от такого сотрудника.

Тогда Дюбарри решил употребить свои способности в области карточной игры и галантных похождений. Завсегдатай игорных домов и злачных мест, он умел придать себе вид важного сановника, владетельного сеньора, прикрыть свою вульгарность изысканными манерами, в решительные минуты ему приходили на помощь хладнокровие, жестокость и наглость, которых ему было не занимать. Очень скоро Дюбарри прославился по всему Парижу безудержной гульбой, нечистой игрой в карты, огромными долгами и способностью ловить в свои сети самых красивых женщин легкого поведения. Краткая кличка «Rouе» настолько отражала его сущность, что он стал известен именно под этим прозвищем. Специфический французский термин «rouе» вошел в обиход во времена Регентства, им называли отъявленных распутников, открыто попиравших какие бы то ни было моральные устои, на которых, как принято говорить у русских, уже и пробу ставить негде. С точки зрения закона подобные отпетые личности подлежали казни через колесование, отсюда и происхождение этого прозвища. Однако к необузданному распутству и неистребимой страсти к игре у Дюбарри прибавились еще способность нагло обманывать направо и налево буквально всех, включая своих друзей, бесшабашный образ жизни и необыкновенная неустрашимость. Поэтому смею полагать, что в данном случае с учетом всех характерных черт этой продувной бестии перевод его прозвища на русский язык как «Прощелыга» будет вполне адекватным.

К описываемому здесь периоду Дюбарри уже перезнакомился со многими высокородными распутниками и понял, что наилучшим способом стать своим в этом мирке является поставка женщин любителям сладкой жизни. Невзирая на свою заурядную внешность, он сумел поставить дело с широким размахом, не брезгуя при вербовке красавиц легкого поведения ни угрозами, ни лживыми обещаниями, ни похищениями. В 1762 году Прощелыга заморочил голову продавщице из модного магазина, некой Софи Трико, уверяя, что она является его побочной дочерью, и заставил заниматься проституцией, поскольку девушка не могла предъявлять особо высокие требования к собственному отцу. В погоне за новым живым товаром Жан-Батист был готов буквально на все. Научившись потрафлять любителям женщин, находившимся в вечном поиске новых ощущений, он стал другом таких вельмож, как герцоги де Дюра и Фронсак, маркиз Ла Тремуй и друг короля герцог де Ришелье. Они считали ниже своего достоинства посещать бордели даже класса люкс типа заведения Гурдан и могли довериться в этом вопросе лишь человеку своего круга. Так Дюбарри стал сводником благородных кровей.

По-видимому, у него был особый нюх на женщин, умение убеждать их заниматься столь неблаговидным ремеслом и доскональное знание потребностей своих взыскательных клиентов. Уже летом 1755 года в полиции появляется отчет о «неком графе Дюбарри, который поставляет своим знакомым молодых дам и забирает для себя существенный процент их заработков». Однако полиция отнеслась к его промыслу весьма снисходительно, считая его всего лишь закоренелым распутником, и не предприняла никаких серьезных усилий по пресечению этой деятельности. При этом ни для кого из окружающих не было секретом, что источниками средств широкого образа жизни Прощелыги являются сводничество и карточная игра. Известный распутник, близкий друг короля, маршал герцог де Ришелье, поставивший перед ним задачу обеспечивать его женщинами «с изюминкой», был настолько доволен его услугами, что деловые отношения перешли в дружбу. Помимо всего прочего, герцог ввел Дюбарри в число поставщиков провианта для военной операции на Корсике, на чем тот заработал немалые деньги.

Луи Франсуа Арман, герцог де Ришелье, маршал Франции, был первейшим повесой восемнадцатого века; полагают, что именно он послужил прообразом всех циничных соблазнителей в литературе того времени: Вальмона из «Опасных связей» Шодерло де Лакло, Ловласа из «Клариссы Гарлоу» С. Ричардсона, Селима из «Нескромных сокровищ» Д. Дидро. Его похождения были одним из средств утверждения себя как личности. Дело в том, что герцог унаследовал множество высоких титулов не как прямой потомок великого кардинала, но в качестве представителя побочной линии, нисходившей от сестры кардинала Франсуазы, вышедшей замуж за худородного провинциального дворянина Виньеро. Спесивая придворная знать, насчитывавшая за собой века прославленных предков, считала его выскочкой, и герцог в течение всей своей жизни вел борьбу за то, чтобы не допустить ни малейшего покушения на свои права и во всех смыслах вполне соответствовать своему высокому положению.

Отмеренный ему срок пребывания на земле для той эпохи оказался буквально из ряда вон выходящим: герцог появился на свет в 1696 году и скончался в 1788. Он жил в правление Людовика ХIV, Регента, Людовика ХV и Людовика ХVI. Герцог совершенно заслуженно получил звание маршала в 1748 году, отличившись в битве при Фонтенуа[12 - В битве при Фонтенуа, состоявшейся 11 мая 1745 года, французское войско под командованием маршала Мориса Саксонского разбило англо-голландские вооруженные силы под командованием герцога Камберлендского. Эта победа создала предпосылки для завоевания Нидерландов французами.] в ходе войны за австрийское наследство. Представленный ко двору в возрасте 14 лет, юноша быстро усвоил правила беспощадной борьбы за место под солнцем, сиречь подле особы монарха. Маршал составил себе огромное состояние посредством беспощадных грабежей во время военной кампании в Ганновере 1757–1758 годов, спекуляций недвижимостью, а также выжимая все, что возможно, из своих должностей в провинции, точнее в Бордо.

Природа при красивой внешности и живом уме, однако же, наградила его небольшим ростом, и для преодоления комплекса по поводу этого недостатка Ришелье с юных лет погрузился в пучину разврата и прославился своими любовными похождениями, которым было несть числа. Сыграл свою роль и тот факт, что в возрасте 15 лет родители вынудили его жениться на дочери маркиза де Ноай во исполнение давней договоренности между двумя семьями. Юный герцог поклялся, что никогда не будет супругом своей жены, и приложил к тому немалые усилия (правда, Анн-Катрин не зажилась долго на этом свете, и впоследствии Ришелье вступил в брак вторично). Достаточно упомянуть такой знаменательный поворот в его судьбе: он угодил в Бастилию за попытку соблазнить мать Людовика ХV, грациозную Марию-Аделаиду Савойскую. Перечислять его подвиги на поле любовных приключений не имеет смысла, потому что ко времени его знакомства с Дюбарри завзятый распутник, что называется, вышел в тираж. Неуемная погоня за наслаждениями оставила беспощадные следы на его внешности: герцог превратился в высохшую мумию, придать живые черты которой уже не могли ни пудра, ни многочисленные притирания, румяна и тушь. Канули в прошлое те времена, когда в 1721 году его любовницы виконтесса де Полиньяк и маркиза де Нелье устроили дуэль из-за этого красавца. Теперь же молодые знатные дамы совершенно потеряли к нему интерес, так что он был вынужден снизойти до посещения шикарных борделей Бриссо или Гурдан, почитавших за честь обслуживать этого престарелого сиятельного развратника с изысканными манерами. У него также были несколько роскошно обставленных помещений, оборудованных специально для приема «дев веселья». Будучи человеком тонкого вкуса, этот неуемный греховодник предпочитал предаваться любовным утехам в изящных павильонах, расписанных известными художниками на темы галантных приключений в духе той растленной эпохи. Герцога и Дюбарри свела вместе страсть к порочным увлечениям, ибо старик считал графский титул приятеля гарантией того, что де Ришелье может общаться с Прощелыгой, не нанося ущерба своей аристократической гордости. Дюбарри же, как и всякий сводник, не гнушался бессовестно обманывать престарелого вельможу. Когда у него не было на примете «свежачка», он брал девицу напрокат у Гурдан, заставляя маршала платить намного больше, чем если бы тот напрямую пошел в заведение Графинюшки.

Невзирая на жизнь, исполненную удовольствий, Ришелье все-таки испытывал тайное неудовлетворенность, ибо ему так и не удалось побывать в должности министра. Он не оставлял надежды занять положение, которое позволило бы ему стать на равную ногу или даже превзойти своего великого предка. Все его престижные должности вроде военного губернатора Лангедока или губернатора Гиени не давали того влияния, которым располагал его злейший враг, первый министр герцог де Шуазёль, обязанный своим возвышением маркизе де Помпадур. Маршала бесило то, что, являясь близким другом короля и одним из его четырех камергеров, он не мог совать нос в его дела. У него давно созрел план подсунуть Людовику ХV новую любовницу, которая сумеет сместить Шуазёля.

«В те же годы на окраине старого Парижа был небольшой кабачок, где за кружкой славного пива, за игрой в карты просиживало часто разнообразное общество. Несколько девиц развлекали компанию, переходя с колен на колени, спускаясь в чуланчик за несколько грошей на тряпки. Среди них красотой выделялась Жанна Бекю».

Собственно говоря, неважно, где и когда Дюбарри встретил Жанну Ланж, потрясшую его своей красотой. Все современники находили девушку неотразимой, с ее миндалевидным разрезом глаз цвета аквамарина, взглядом с поволокой, то чувственным и влекущим, то насмешливым и даже несколько презрительным, восхитительной кожей, прекрасной фигурой и благородным обликом. Почти столетие спустя в Париже на короткое время, пока ее в возрасте 22 лет не сгубит чахотка, будет пользоваться бешеным успехом куртизанка Мари Дюплесси, сочетавшая опытность видавшей виды потаскухи с ослепительной красотой чистой и невинной девушки. Именно это обусловило ее недолгую славу и поразило писателя Александра Дюма-сына, увековечившего ее образ в романе «Дама с камелиями», ныне основательно забытом, зато навеки обретшим известность в качестве основы оперы Д. Верди «Травиата». В столице же восемнадцатого века, среди сливок общества, помешанных на античных аллегориях, заниматься любовными утехами, превосходящими самое разнузданное воображение, с девицей, воплощавшей собой облик прекрасной богини из античных мифов, было равносильно вознесению на высоты Олимпа с его бессмертными обитателями.

Кое-кто из историков считает, что Дюбарри действовал через родителей Жанны, поскольку он мог быть знаком с ее отчимом Николя Рансоном, так как оба занимались поставкой провианта экспедиционному корпусу на Корсике. В подтверждение этой версии историки приводят тот официально установленный факт, что мебель в квартире, которую арендовали супруги Рансон, была куплена на имя Жанны, но оплачена Дюбарри. В таком случае поднаторевшему в вопросах вербовки женщин Дюбарри, по-видимому, не составило особого труда убедить пожилую чету в том, что он обеспечит девушку роскошным содержанием. Причем имеются свидетельства, что первоначально вместе с Жанной у него поселилась и мадам Рансон, которая, напоминаем, была отличной поварихой. Считается, что некоторое время Жанна пребывала на положении любовницы Дюбарри, не уступавшего ее своим друзьям. Неизвестно, какие чувства испытывала к нему сама девушка, уже, по-видимому, смирившаяся с тем, что у нее нет в жизни иного пути обеспечить себе беззаботную жизнь, кроме как стать его содержанкой. Вполне возможно, что она была склонна даже питать к нему некоторую благодарность за покровительство – ей определенно были известны истории девушек, вынужденных зарабатывать на жизнь уличной проституцией или угодивших в больницу для сифилитичек.

Поселившись у Дюбарри, Жанна, известная теперь под именем мадмуазель Вобернье, попала в несколько необычное для содержанки положение. В 1763 году Дюбарри вызвал из провинции в столицу своего сына Адольфа, застенчивого миловидного подростка хрупкого здоровья, которого хотел пристроить при дворе. Это удалось ему с помощью герцога де Ришелье, для начала обеспечившего юнцу место пажа, а затем добившегося для него перевода в армию в чине унтер-офицера. В 1765 году Адольф на удивление быстро стал лейтенантом полка королевской пехоты, проживал у отца и сдружился с его любовницей, невзирая на шестилетнюю разницу в возрасте. Злые языки утверждали, что именно Жанна лишила его девственности, но, похоже, это не соответствует действительности. Скорее всего, молодая женщина испытывала к нему скорее чисто дружеские чувства, нечто вроде материнских. Эта привязанность даже вызывала раздражение у Дюбарри и стала причиной нередких скандалов в его доме.

Бесшабашный Дюбарри, тем не менее, умел обставлять все свои действия с тонким расчетом, основанным на далеко идущих намерениях. В этом ему отдают должное даже отчеты полицейских. 14 декабря 1764 года Жанна впервые появилась в ложе театра Итальянская комедия в качестве официальной любовницы Дюбарри. «Маркиз Дюбарри (как ошибочно называет его титул инспектор Марэ) появился в понедельник вечером со своей новой любовницей мадмуазель Вобернье. Речь идет о молодой, лет девятнадцати, женщине, высокой и благородной внешности. Она передвигается в изысканной карете[13 - Очень большая роскошь по тем временам, ибо на улицах Парижа, покрытых ужасающей грязью, тротуары появились лишь в 1782 году.] и обладает восхитительным лицом. Маркиз наверняка с выгодой продаст ее, как и поступал всегда с надоевшей ему женщиной. Надо признать, что он являет собой знатока и его товар всегда пользуется спросом».

Привычно залезая в долги, Дюбарри вовсю рекламировал свою любовницу, обеспечивая ее шикарными туалетами и украшениями. На карнавальной неделе он закатил блестящий бал, на котором присутствовали первейшие распутники Парижа. Ужины в доме Прощелыги, на которые пришлось поработать и мадам Рансон, пользовались чрезвычайной популярностью. Разумеется, магнитом, который неудержимо притягивал гостей, была красота Жанны. Она своим беззаботным смехом и легкостью обхождения побуждала гостей проигрывать за карточным столом за одну ночь ставки в тысячи ливров. Эта молодая женщина не переставала поражать даже повидавших виды аристократов. Обычно приводят исполненные искреннего восхищения слова графа д’Эспеншаля, видевшего ее несколько раз на балу в Опере, облаченной в белое платье: «Я никогда в своей жизни не видел ничего более прелестного, чем сие небесное создание. Она – воплощенная богиня Геба[14 - Богиня вечной молодости.]. Она – одна из трех граций, совершенная во всех отношениях».

Надо полагать, что Дюбарри быстро оценил силу того впечатления, которое Жанна производила на посетителей его дома и решил, что пора получать проценты на вложенный в нее капитал. Первым и постоянным клиентом стал престарелый герцог де Ришелье, который платил за каждую встречу с Жанной пятьдесят луидоров[15 - Интересное сравнение: гонорар именно в пятьдесят луидоров заплатила маркиза де Помпадур писателю и философу Жан-Жаку Руссо после исполнения в королевском дворце Фонтенбло его музыкальной пасторали «Деревенский колдун», в которой сама выступила в мужской роли. Руссо был автором и музыки, и текста.]. По его словам, «сия молоденькая курочка сохранила в себе остатки природной пылкости». Безусловно, этот человек положил начало головокружительной карьере этой простолюдинки при дворе, оказывая ей протекцию и снабжая дельными советами с первых ее шагов в Версале. Надо сказать, что мадам Дюбарри оставалась ему верным другом до самой его смерти в возрасте девяноста четырех лет и регулярно навещала престарелого вельможу, впавшего в немилость и всеми позабытого.

Вскоре ей пришлось оказывать услуги и другим клиентам Дюбарри. Известный ценитель женщин, уже упоминавшийся здесь принц де Линь, не без доли цинизма выразился так: «Усладой было лицезреть ее, и восхитительно – поиметь ее». Как писал инспектор полиции с нескрываемым возмущением об изнурительной «работе», которую Дюбарри навязывает своей подопечной: «он пользуется этой девицей как землей, которую сдает в аренду первому встречному, готовому хорошо заплатить, однако же, оставляя за собой право сеньора на первую ночь, поскольку каждодневно спит с ней». При появлении клиента Прощелыга покидает квартиру на полдня или целый день. Некоторые недели мадмуазель Вобернье обслуживает в сутки по несколько клиентов. В апреле 1765 года она встречается одновременно с герцогом де Ришелье и маркизом де Виллеруа, «оба заполняют ей все дни». В сентябре 1765 года инспектор Марэ пишет, что Дюбарри заставляет ее вести «бесчестную» жизнь: «Она – его самая настоящая дойная корова. С намерением приобрести протекцию и деньги он сдает ее в аренду всем приходящим, при условии, что это – либо знатные, либо имеющие деньги люди. Что за ужасная жизнь!»

Эта каждодневная круговерть привела к подлинному истощению сил у Жанны. Систематическое принуждение к работе вызвало у нее ужасную усталость. 6 октября 1765 года инспектор отмечает в своем журнале, что «девица Вобернье, наконец, покинула господина Дюбарри, она утомилась служить приманкой на его подпольных карточных играх. После свидания с герцогом де Ришелье, заплатившем ей пятьдесят луидоров, она отдала их обойщику, который втихую меблировал ей небольшую квартирку на улице Монмартр, в доме господина Лапланша. Без ведома и потихоньку от господина Дюбарри, она приказала ему отнести туда все свои вещи, платья, драгоценности, шелка и сама ушла в новое жилье». Как это ни странно, Дюбарри прикинулся, что уход Жанны ему безразличен, и с виду никак не отреагировал на него.

Разрыв длился три месяца, в конце которых Жанна вернулась к Дюбарри. Она не провела это время в одиночестве, встречаясь с двумя известными в Париже красавчиками, кошельки которых, однако же, были совершенно пусты. То ли жизнь без привлечения выгодных клиентов, которую так ловко обеспечивал Дюбарри, не приносила достаточного дохода, то ли Жанна соскучилась по сыну своего покровителя, к которому питала материнские чувства, то ли равнодушие Жан-Батиста уязвило ее самолюбие, но сбежавшая прелестница возвратилась в квартиру сводника. Однако теперь их союз основывался вовсе не на призрачных чувствах; на сей раз они заключили нечто вроде соглашения, по которому Дюбарри обязывался оплачивать все ее текущие расходы и капризы, а Жанна – вносить определенную сумму в совместное хозяйство, причем ей предоставлялась большая свобода действий. Жан-Батист отныне сдает ее не всем подряд, а лишь тем, кто в состоянии платить значительные суммы. Она развлекает по очереди двух генеральных откупщиков, гг. Бриссара и Крамазеля, нескольких знатных вельмож, герцога де Ришелье, его сына, герцога де Фронсака, герцога Лозена, маркиза де Латур и т. д. Одним из ее последних любовников был богатейший Р. де Сен-Фуа, генеральный казначей военно-морского флота.

Теперь сожители представляются мужем и женой, так что Жанну все чаще именуют «графиня Дюбарри». Дела идут успешно, ибо в мае 1766 года «супруги» снимают роскошную квартиру за три тысячи ливров в год на улице Жюсьен и ведут широкий образ жизни. Они часто появляются в Опере, в театрах, на концертах, балах-маскарадах. Дюбарри задаривает Жанну моднейшими туалетами и драгоценностями. Заработки молодой женщины позволяют им претендовать на более высокий уровень жизни, квартира на улице Жюсьен становится мала, и в феврале 1767 года пара арендует весь особняк. Не желая отставать от моды на интеллектуальные собрания, «чета» Дюбарри раз в неделю устраивает у себя салон, где можно встретить все то, «что есть лучшего в Париже, то есть все самое испорченное и развращенное при дворе и в городе», уточняет инспектор полиции в своем журнале. В его докладах можно проследить, как часто и как много представителей аристократии и финансовой верхушки посещают гостеприимный особняк Дюбарри. Дух Просвещения не обошел стороной и этот салон с весьма вольными нравами. Хозяин всегда был не чужд тяготения к искусствам – он, например, коллекционировал полотна старых мастеров, – и в его гостиную стекалось вполне приличное общество. Среди гостей были второстепенные писатели, Кребийон-сын, Колле, Фавье и граф Гибер, представлявший собой, так сказать, смычку между литераторами и аристократией. Обычно там появлялись герцог де Дюра, принц де Линь, маршал де Ришелье и английский лорд Дуглас, третий граф Марч. В 1778 году этот знатный англичанин стал герцогом Куинсберри и позднее представлял графиню Дюбарри к королевскому двору Великобритании. Царила на этих вечерах прекрасная спутница хозяина, но для поддержания репутации салона Жан-Батист приглашал также несколько куртизанок высокого полета.

За четыре года Жанна привыкла к этому кружку и поднабралась много полезного для себя в области литературы и искусства. К тому же она отполировала свои манеры, научилась давать меткие и остроумные ответы, вести утонченные светские разговоры, на вид будто бы исполненные скрытого смысла, но совершенно пустые, – мастерство, которым в совершенстве должна была владеть дама, претендовавшая на место в изысканном обществе. Она познакомилась с изнанкой политики и освоила ремесло доверительного пересказывания дворцовых сплетен. Она была прекрасна, элегантна и обольстительна, обладала в среде мужчин репутацией неотразимой любовницы – ну, чем не лакомый кусочек для короля?

Жан-Батист подумал об этом еще в самый первый раз, когда увидел Жанну. Надо сказать, что некоторые из его великосветских друзей разделяли эту мысль. Жанна покорила сердца стольких аристократов и богачей, что ей, казалось, оставалось сделать последний шаг до достижения заветной цели любого более или менее амбициозного француза или француженки того времени – завоевания Версаля.

Пуп королевства

Версаль! При одном звуке этого слова воображение лихорадочно начинает создавать картины чего-то невообразимо роскошного, грандиозного, неимоверно величественного. Это – символ самодержавной власти, осененной лучами славы Короля-Солнца, Людовика ХIV, выразившего сущность своего правления в кратчайшей, но емкой фразе: «Государство – это я».

Правда, на русского туриста, повидавшего каскады фонтанов Петергофа на фоне пейзажей девственной, исполненной суровой мощи северной природы, роскошь дворцов Санкт-Петербурга и его окрестностей, Версаль со своими скучными регулярными парками особого впечатления не производит. Знаменитая Зеркальная галерея имеет весьма непритязательный вид, и люди откровенно удивляются: «А что в ней такого? Бедновато как-то». Время идет, и нынешним туристам зачастую невдомек, что в те времена, когда Венеция одна-единственная в мире владела секретом изготовления зеркального стекла, когда крошечное зеркальце стоило бешеные деньги, когда французам ценой неимоверных усилий и затрат удалось переманить к себе пару мастеров-стекловаров, подобное количество огромных зеркал практически соответствовало тому, как если бы высокие стены покрыли тонкой золотой пластинкой. Чему тут удивляться, ведь на изготовление каждого из 357 зеркал этой галереи уходило 800 дней. А вы можете представить себе, как выглядело такое помещение, когда по нему двигался поток придворных в расшитых золотом костюмах, дам в платьях из роскошных тканей, украшенных бриллиантами, испускающими разноцветные искры в свете тысяч свечей? Зрелище было поистине ошеломляющим. Именно поэтому подражавший Людовику ХIV король Баварии Людвиг II уже в ХIХ веке воссоздал в своем замке Херреншимзее Зеркальную галерею, сделав ее на 25 метров длиннее.

Конечно, король хотел, чтобы дворец Версаля производил впечатление на иностранцев, внушая им мысль, что это и есть истинный центр самой крупной европейской державы, средоточие силы, культуры и красоты, обитель помазанника Божия на земле. Но, когда молодой Людовик XIV замыслил создание версальского дворца, это было лишь вторичной целью. Основной изначально была другая, и он блестяще преуспел в воплощении своего замысла в жизнь.

В 1624 году отец Короля-Солнце Людовик ХIII, предпочитавший шумным собраниям во дворце узкое общество близких друзей, решил построить небольшой, совсем простой охотничий домик рядом с деревушкой Версаль, в местности неподалеку от Парижа, куда он имел обыкновение ездить на охоту. Надо сказать, что этот выбор немало удивил его придворных, поскольку местность была болотистой и весьма нездоровой. Построенный по проекту архитектора Ф. Леруа домик оказался настолько невелик, что там не было спальни для супруги монарха, и, когда король приглашал туда одновременно мать Марию Медичи и жену Анну Австрийскую, в конце дня дамы были вынуждены возвращаться в Париж.

Король полюбил свой охотничий домик и продолжал скупать земли вокруг него, по его приказу был разбит парк, который все время продолжали расширять. Как известно, в то время французские короли не имели постоянной резиденции, у них их было несколько – Фонтенбло, Сен-Жермен-ан-Лэ, Лувр, Шамбор, Компьен, – и двор время от времени переезжал из одной в другую, вместе со всем персоналом, мебелью и утварью, на что тратились огромные средства. Кстати, количество придворных, имевших строго определенные обязанности, было небольшим. В 1631 году монарх приходит к выводу, что охотничий домик слишком мал, и малоизвестный архитектор Филипп Леруа расширяет его. Но вскоре Людовик ХIII умирает, и в течение 20 лет Версальский дворец (если его тогда можно было назвать таковым) стоит заброшенным.

Постепенно им начинает интересоваться молодой король, который время от времени охотился в его окрестностях. Затем он использовал дворец для своих встреч с фавориткой, мадмуазель Луизой де Лавальер. Он выезжал туда один-два раза в неделю в сопровождении ограниченного количества приближенных и уже тогда изобрел для них кафтан с вышивкой определенного рисунка, дававший дюжине его спутников право принимать участие в этих поездках в Версаль.

Молодые годы Людовика ХIV были отравлены Фрондой, мятежным временем, движением против абсолютистской власти монарха. Смуту наводили феодальные династии, засевшие в своих наследственных владениях в провинции. Призвать их к порядку было трудно – в своих вотчинах они являлись всесильными царьками, имевшими в своем распоряжении деньги, вооруженных людей, обширные земли. Им нечего было искать при дворе, к тому же они приноровились натравливать население Парижа во главе с его управлением на ненавистную королевскую власть.

Король задумал положить конец этой подрывной деятельности, надеясь приструнить и собрать вокруг себя эту фрондирующую знать, которая не прекращала строить козни против него, в самые критические моменты призывая в союзники население Парижа. Он твердо усвоил заповедь кардинала Мазарини: «Знать и принцы крови должны стать ниже травы и тише воды. Не сближайтесь с придворными». Невзирая на сопротивление своих финансистов, Людовик решает преобразовать это простенькое загородное строение в самый великолепный дворец на свете. В таком случае и Париж потеряет свое значение, ибо жизнь двора будет разворачиваться в Версале. У короля больше не было ни денег, ни земель для раздачи подданным, поэтому основным благодеянием станут его милости. Принцы и герцоги будут почитать за честь право проживать во дворце подле монарха и гордиться именно близостью к его августейшей особе. Что же касается всех прочих придворных, они будут селиться вокруг королевской резиденции.

Воплощение этих планов в жизнь началось в 1668 году и заняло сорок два года. Над проектом дворца последовательно работали три архитектора: Л. Лево, Ф. д’Орбе и Ж. Ардуэн-Мансар. Строительство и оформление интерьеров резиденции дало толчок развитию промышленности и ремесел, производивших товары класса люкс, – ювелирному делу, изготовлению мебели из ценных пород дерева, производству стекла, галантереи, кружев, дорогих тканей и гобеленов. Были созданы королевские мануфактуры, отвечавшие требованиям производства качественных изделий: мануфактура декоративных тканей Гобелена, Сен-Гобена (производство зеркал по венецианскому способу, украшающих Зеркальную галерею), Савоннери (ковры и комплекты для обивки мягкой мебели), шелкоткацкие фабрики Лиона. Выписанные 30 мастериц из Венеции и 200 из Фландрии быстро обучили отобранных для этой цели французских девушек нужной сноровке, способствовавшей поднятию кустарного качества доморощенного кружева на высочайший уровень. Свой вклад в это развитие ремесел позднее внес Людовик ХV, добавив к ним фарфоровую мануфактуру в Севре[16 - Данная мануфактура была основана в 1740 году в Венсене для конкуренции с предприятием в Шантийи, но в 1756 году переведена в Севр для удобства осуществления контроля за нею.], расцвет которой проистекал под личным надзором маркизы де Помпадур. Роскошь обстановки Версаля простерлась вплоть до установки мебели, изготовленной из серебра, моду на которую ввела Испания, располагавшая неограниченным притоком этого благородного металла из американских колоний; во Францию ее принесла со своей родины инфанта Анна Австрийская. Тогда как в Европе мебельщики пошли на хитрость, обивая деревянную основу серебряными пластинками с рельефным узором, предметы обстановки Версаля, спроектированные лучшими художниками-декораторами, отливались из него целиком. Например, балюстрада, отделявшая ложе короля в его опочивальне от прочей части помещения, весила около тонны. К сожалению, эта мебель поражала воображение посетителей дворца всего семь лет. В 1686 году, когда на Францию ополчилась половина Европы, объединившаяся в так называемую Аусбургскую лигу, эта мебель и декоративные предметы из филигранного серебра, общим весом около 200 тонн, были перелиты на монету.

Огромные силы и средства были затрачены на создание не только регулярного парка, но и садов и оранжерей Версаля на его заболоченных и неплодородных землях. Грандиозный парк занял площадь в 6 тысяч гектаров[17 - В настоящее время от парка сохранилась лишь незначительная часть размером 900 га, не дающая представления о былом великолепии.], его ограда протянулась на 43 километра, сад украшали более 2000 ваз и скульптур, там действовали 1400 фонтанов, оборудование которых являло собой в ту пору последнее слово техники. Для подвода воды проложили 30 километров свинцовых труб. Был прорыт канал, в который подавалась вода рек Сены и Эро. По каналу плавали гондолы с гондольерами, выписанными из Венеции. Направление, выбранное для канала, было не случайным. Когда солнце опускалось за горизонт, создавался эффект светящейся оси, одной из нескольких, которые изображали сходящиеся к дворцу аллеи парка. Творец этого великолепия Андре Ленотр (1613–1700) избегал модных в то время архитектурных построек в парке, а создавал из растительности и фонтанов причудливые живописные боскеты, напоминавшие затейливо декорированные зеленью и струящейся водой залы. Все это служило великолепными декорациями для роскошных праздников, устраиваемых в парках Версаля. Например, представление под названием «Забавы заколдованного острова», развернувшееся в мае 1664 года, длилось три дня. Регулярный парк согласно теории модного тогда в искусстве течения классицизма, был призван внести в природу порядок, ясность и стройность. Тем великолепнее выглядели на фоне причесанной природы роскошные версальские празднества со сказочным угощением, во время которых король и члены августейшего семейства выступали в представлениях пьес и балетов в ролях низошедших с Олимпа богов. А вот любовным утехам со своими фаворитками Луизой де Лавальер и Атенаис де Монтеспан король предавался в изящном павильоне, настоящем храме наслаждений, около потрясавшего воображение «Грота Фетиды».

Не были упущены из виду и более практические цели использования дворцовых садов для снабжения королевской кухни овощами и фруктами. Правда, надзиратель за королевскими садами Лакинтини не испытывал недостатка ни в рабочей силе, ни в удобрениях (огромные конюшни находились неподалеку), но понадобилось семь лет для достижения желаемого результата в работе королевских оранжерей. Зато благодаря теплицам можно было выращивать шесть видов клубники, семь сортов дыни, кочанный салат в марте, огурцы в начале апреля. Надо сказать, Людовик ХIV был чрезвычайно привередлив в отношении фруктов и овощей. Он требовал подавать спаржу в декабре, дыни в июне, зеленый горошек (до которого король был особенно охоч) в мае. Король был способен съесть целую тарелку горошка, после чего весьма маялся животом, но отказаться от любви к этому овощу было свыше его сил. Самым любимым фруктом короля была груша, причем в садах Версаля произрастало триста сортов этого дерева, из которых самыми вкусными считались двадцать пять, тогда как яблонь насчитывалось всего семь видов. При этом яблоки употреблялись в основном для компотов и пюре. Сливы вообще не пользовались успехом, зато гордостью королевского сада были персики. Вишни использовались в качестве неизменного компонента версальских тортов.

Жизнь монарха во дворце протекала в полном соответствии с незыблемым ритуалом. Как этикет, так и придворная иерархия соблюдались с величайшим пристрастием. В любой момент с утра до вечера каждый придворный знал, где находится его повелитель, чем он занимается, какие сановники его окружают. Лишь привилегированные лица либо по праву рождения, либо по заслугам имели непосредственный доступ к монаршей особе. Король собрал вокруг себя наиболее могущественных представителей французской знати, принудил их вместо плетения сети заговоров занять свой ум соблюдением мелочных правил чрезвычайно строгого этикета. Людовик ХIV не только создал его, но превратил в непреложную догму, сам подчинившись его правилам и став первейшим его рабом. Как писал наиболее известный мемуарист той эпохи герцог де Сен-Симон, «с календарем-справочником и часами за триста лье отсюда можно сказать, что сейчас делает король».