Упоение местью. Подлинная история графини Монте-Кристо

– Здравствуйте, Григорий Ефимович! – Привычно прямо держа спину, Юсупов опустился на стул. – Я к вам на сеанс, как договаривались, – зачем-то пояснил он.

«Что-то напряжен больно гость-то сегодня. С чего бы это?» – Старец сел напротив и вперился в Юсупова изучающим взглядом.

– Слышь, Феликс, а может, к черту чай, а? – Не дожидаясь ответа, Распутин обернулся к двери. – Эй! Прошка! Вина неси! И быстро!

Через минуту, словно вино было наготове, в комнату, неслышно ступая, вошел слуга и, поставив на стол два графина с вином, удалился.

Распутин склонился над столом, опершись подбородком на кулаки, поставленные один на другой, и принялся рассматривать гостя сквозь графин с красным вином.

– Феликс, а Феликс! Смотри-ка… ты и я. А между нами, – он выглянул из-за графина, – кувшин… с кровью, – сказал совсем тихо и снова спрятал лицо.

Юсупов слушал молча, только стал чуть бледнее обычного.

Распутин помолчал, а потом снова выглянул:

– Глянь, Феликс, ежели я смотрю сквозь него – тебя в крови вижу. А ежели ты поглядишь… – не закончил фразу и распрямился. – Налить тебе ентого вина?

Юсупов неопределенно качнул головой.

– Не хошь как хошь, – Распутин отставил графин в сторону. – Тогда давай мадеру! Она ласковая! Потому люблю! – налил в бокалы вино янтарного цвета и залпом опустошил свой.

Юсупов же пить не стал, а, приподняв бокал, принялся рассматривать его на свет.

– Чевой-то не пьешь? Никак боишься чево? – По лицу Распутина скользнула усмешка. – А ты не боись. Со мной, Феличка, ничего не боись. Ни еды, ни вина. Вино Богом дано для усиления души, – налил себе еще и выпил, причмокнув от удовольствия. – Вино да травы… – откинулся на спинку стула, – они от природы. Через них черпаю ту силу безмерную, которой меня наградил Бог, – сказав это, испытующе взглянул на гостя.

Юсупов пригубил вина.

– Мадера у вас, Григорий Ефимович, отменная. А скажите, государь и наследник эти ваши травы тоже принимают? – Гость положил в рот кусочек шоколада.

«Непрост Феликс, – Распутин прищурился. – Хошь поиграть? Поиграть – это завсегда. Мы, чай, тоже не лыком шиты».

– Принимают. Пошто не принимать? – улыбнулся он простодушно. – Только я велю никому об том не сказывать. Всякий раз твержу: ежели кто из докторов, Боткин, к примеру, узнает об моих средствах, лечению конец, один вред больному будет. Потому они от разговоров берегутся. Оно и верно, – хитро взглянул на Юсупова.

«Ну, пошто молчишь? Испужался? Спрашивай. Чую ж я, спросить хочешь, промежду прочим, каки таки средства потребляют папа с мамой? Осторожничаешь только. Вспугнуть меня боишься. А ты не боись, мил-человек! Глянь, я пред тобой яки агнец Божий. Игра мне с тобой в интерес. Все остальные игры отыгранные. Посему скушные. Ну, не боись, красавчик, спрашивай».

– Какие же средства вы, Григорий Ефимович, предписываете императору и цесаревичу? – Юсупов сделал глоток, поставил бокал и начал покручивать его пальцами.

«Молодец, красавец. Решился-таки. Только пошто это ты нынче такой беспокойный?» – Распутин почесал бороду.

– Каки средства, спрашиваешь? Разные. Смесь, которая милость Божию приносит и благодать. Ведь коли мир в сердце воцарится – все покажется добрым да веселым. Хотя, правду сказать, – Распутин снова поставил перед собой графин с красным вином и обхватил ладонями, – какой он царь? Он дитя Божие. Не зря, скажу тебе, друг милый, царица, да знаешь, небось, картинки рисует развеселые, насмешница этакая, так вот не зря она государя всяк раз дитем изображает на руках у матери.

Заметив напряженное ожидание в глазах гостя, лукаво улыбнулся:

– Да ты, милок, не страдай. Все устроится. Увидишь.

Юсупов глянул вопросительно.

Распутин едва заметно усмехнулся.

«Спроси давай меня, что устроится? Я объясню-вразумлю. А устроится все – точное дело. Как того заслуживаем, так и устроится».

– Что устроится? Как? – Юсупов, оглядев стол, отломил кусочек бисквита.

– Что устроится, спрашиваешь? – Распутин помолчал. – Хватит войны. Хва-тит. Что, немцы не братья нам? – Заметив удивление на лице Юсупова, пояснил: – Еще Исус учил: возлюби врага, как родного брата, – хитро посмотрев на гостя, зачерпнул ложкой варенье из вазочки. – Война скоро кончится, – съел варенье и, облизав ложку, бросил ее на стол. – Че смотришь? Никак о придумке французской вспомнил, что вино надобно сыром закусывать? Не-ет, милок. Коли сладенькое сладеньким закусишь – во рту горько станется. Не замечал? А ты, милок, замечай. Все замечай. Польза будет. И с людьми так. Берегись сладеньких-то! Иначе ох как горько будет! – Он обтер ладонью рот. – А про войну… Скоро покончим… Александру царицей объявим… до совершеннолетия наследника. А Николашу в Ливадию отправим. Дюже он устал. Пущай отдыхает. Фотограшки делает. Любит он, понимашь, это дело, – Распутин провел рукой по волосам. – Царица же баба умная. За то ее народ и не любит, – он почесал бороду, с удовольствием наблюдая за выражением лица Юсупова.

«Че смотришь? Не ведаешь, что ли, что у нас только дураков любят? Да убогих. Я поди ж тоже не убогий да не дурак. Посему любви мне от вас ждать не дождаться. Интересно тебе, знает ли царица? А ты, голубочек, спроси. Я тебе отвечу».

– А царица знает, что делает? – неотрывно глядя на хозяина, тихо спросил Юсупов.

– Знает, – Распутин снова почесал бороду. – И что делать надобно, тоже знает. Думу обещалась разогнать. Болтунов этих, – внимательно посмотрел на напряженное лицо гостя.

«Хватит ему, пожалуй, на сегодня… игры. Пора в спальню – его, глупого, лечить. Не разум его неразумный, а тело его никудышное, с коим разум не в сильном ладу пребывает», – Распутин лениво потянулся.

– Да хватит, пожалуй, Феличка, о делах. Ты ж не здоров еще. Допивай вино и иди приляжь. Щас приду… лечить, – подлил себе еще вина. – Кажись, третий у нас етот, как ты говоришь, сиянс? Иди же. Будет тебе сиянс.

Юсупов послушно допил мадеру и прошел в спальню Распутина. Присел на узкую кровать в углу и с любопытством огляделся. В прежние посещения не до того было – старец неотлучно находился рядом, да и все тогда было как в полусне. Небольшая, просто обставленная комната. Рядом с кроватью большой сундук, покрытый узорами. В противоположном углу иконы, перед которыми горит лампадка. На стенах несколько аляповатых лубочных картинок с библейскими сценами и портреты государя и императрицы. Услышав голоса и шаги в столовой, Юсупов прилег на кровать.

«Неужели то, что говорил сегодня Распутин, – правда и Россию ждут новые потрясения?» Он прикрыл глаза, пытаясь осмыслить услышанное и чувствуя непреодолимое волнение оттого, что редкая удача – или неудача? – выпала на его долю – прикоснуться к абсолютному злу, которое толкает страну к гибели, и выведать его планы. Теперь уже ясно, чтобы спасти Россию, надо уничтожить это зло в его материальной форме. Сегодня отпали последние сомнения, и он понял: другого не дано и именно ему, человеку верующему и преданному императору и России, судьбой уготована участь и миссия вступить в борьбу с Распутиным – дьяволом во плоти, забыв об извечной заповеди «не убий». Совершить зло ради добра, а после… жить с этим грехом.

«Сейчас Распутин придет и снова будет делать пассы. И снова нужно будет собрать все силы, чтобы сознание не ушло. Старец действительно обладает властью, называя ее Божией, но она – точно от дьявола», – Юсупов перекрестился…

4

В фойе Зала армии и флота на Литейном было полным-полно людей. В перерыве все оживленно переговаривались, обсуждая только что увиденный спектакль Всеволода Мейерхольда. Ирина, которая прохаживалась под руку с Ракеловым, вдруг приостановилась.

– Ники, смотрите же скорее! Вот же он, вот – Есенин! Это я о нем вам рассказывала! – указала взглядом на стоящего неподалеку невысокого молодого человека с русыми вьющимися волосами, окруженного стайкой поклонниц.

– Ирэн, дорогая, – улыбнулся Ракелов, – я не успеваю за ходом ваших мыслей. Вы же только что с жаром ругали Мейерхольда.

– И вовсе я не ругала! Просто не понимаю ничего в таком искусстве. Я, знаете ли, воспитывалась на репертуаре Александринки. Кстати, вы были на премьере «Романтиков»?

– Не пришлось, к сожалению.

– Жаль. Было просто изумительно! Вызывали автора уже после второго действия. Мережковский был такой счастливый. Между прочим, – щебетала она, – я тоже иногда пишу стихи. Кстати, говорят, весьма недурно.

– Почитаете когда-нибудь? – просительно посмотрел на нее Ракелов.

– Когда-нибудь, – уклончиво ответила Ирина.

– Я просто уверен, Ирэн, что вы не недурно, а очень даже хорошо пишете! – убежденно воскликнул Ракелов. – Кстати, – он указал на темноволосого мужчину, беседующего у входа в зал с Мейерхольдом, – хотите, представлю вас Михаилу Кузмину?

– Вы знакомы с Михаилом Кузминым? – изумилась Ирина. – Быть не может! Я, знаете ли, его страстная поклонница! Очень часто в памяти всплывают какие-то его строки, и обязательно, как я в детстве говорила, «впопад». К примеру, помните его «Что случается, то свято»? Как же это верно! Именно так надобно принимать все, что преподносит нам жизнь. У него замечательный слог, и сам он такой чистый, как горный хрусталь. Ну, а вы, Ники, вам-то что нравится у Кузмина?

Ракелов замялся и даже опустил глаза.

– Можете вспомнить хоть одну его строчку? Ну-ка, ну-ка? – Она потеребила спутника за рукав. – Вот сейчас и проверим, какой вы на деле любитель поэзии.

Ракелов с полуулыбкой укоризненно покачал головой.