С тенью на мосту

– Нет, мне очень нравится ваша книга, спасибо большое, – я вытер нос рукавом курки и почувствовал, как щемящая досада все сильнее охватывала меня, что вот-вот я мог расплакаться.

–Тогда что случилось?

– Я… я нечаянно. Мне она уже не нужна.

– Но почему?

– Потому что я не умею читать. Простите меня, что побеспокоил вас. Я просто думал, что научился. Я пойду.

Засунув свои голые ноги обратно в мокрые калоши, я, сгорбившись, вышел из дома и услышал, как Ладо прошептал: «Бедный мальчик».

4

Ночью мне снился сон: я листаю книгу и пытаюсь понять написанное, но все страницы то оказываются пустыми, то я не могу расцепить слипшиеся листы, то буквы разбегаются и мне приходится их собирать. Проснулся я с гудящей, болезненной головой.

Утром к нашему дому, неловко ковыляя, подошел Бахмен. На нем неизменно были его потрепанные штаны, залатанные на коленках, серая рубаха, затертая от многочисленных стирок, и картуз, настолько старый, что он расплывался, как блин на его лысой голове.

Погода с воскресенья практически не изменилась. Было сыро, моросил дождь, и земля неприятно чавкала под ногами. Мы выгнали овец на холмы и остановились возле той самой акации, где два дня назад я повстречал старика. За спиной у меня висела сумка, в которой лежала теплая еда, приятно греющая тело. На завтрак и обед у меня были мои любимые сырные лепешки. Они всегда у матери получались очень вкусными. Я достал две лепешки, одну дал Бахмену, а от своей отломил четверть и кинул Орику, и тот благодарно гавкнул. Мамины лепешки нужно было есть теплыми, потому что именно тогда появлялся мягкий сливочный вкус сыра.

– Эх, такие лепешки когда-то готовила моя жена, – вздохнул Бахмен, с наслаждением откусывая кусок и зажмуриваясь от удовольствия.

– Бахмен, скажи, а правда, что святые могут приходить к обычным людям, например, к таким как я?

– Святые? – удивился он. – Пожалуй, могут. Я, конечно, сам за свою немалую жизнь не встречал никого из святых, да слыхал, что говорят, будто они ходят по земле, обратившись нищим стариком, и просят у людей милостыню, помощь или приют. И горе тем, кто им откажет, и будет счастье тем, кто приютит и накормит. За доброе дело они могут излечить от болезни, калек поставить на ноги, слепого сделать зрячим или одарить еще какой-либо благостью.

– А ты сам веришь в это?

– Верю ли я? Эх, Иларий, моя вера ничего не стоит. Я потерял ее уже давным-давно, когда на руках у меня умерли совсем молодыми мои дети и жена. И я до сих пор, сколько живу, все думаю, зачем небо забрало этих прекрасных, добрых людей, совсем еще не поживших. И зачем живу я, глупый одинокий и жалкий старик? – он, прищурившись, смотрел далеко, туда, где начинались холодные синие горы. – Не все так просто в этой жизни. Святые, может, и есть, и ходят, да только вряд ли им есть дело до нас, мелких людишек, топчущих этот затерянный клочок земли. Да и чудеса, которые они могут сотворить… Что такое чудо? Ведь это чудо не может просто так появиться. За всю жизнь я усвоил одно правило: чтобы что-то у тебя появилось, нужно это заслужить. Если ты чего-то не заслужил, то не присваивай себе этого. Так, а почему ты спросил?

– Да так, просто тоже услышал историю, – ответил я.

Вечером случилась неприятность. Я споткнулся об непонятно откуда взявшееся под ногами полено и перевернул ведро с молоком. Это увидел брат и закричал, что я специально это сделал.

– Я нечаянно! – воскликнул я, понимая, что на сегодня и завтра мы останемся без молока, и отец меня за это точно не похвалит.

– Не ври, ты, глупая задница барана Прошки! Я видел, что ты специально! Я все расскажу отцу, и он тебя отлупит.

Я сжал кулаки: как же я ненавидел брата, когда он обзывал меня так. Мне не так обидно было получить порку от отца, как слышать это обзывательство. Оно было самое ругательное и гадкое из всех.

– Я говорил, чтобы ты больше никогда меня так не называл! – закричал я. – Ты сам задница барана Прошки!

– Аха-ха, ну нет уж, это я придумал, поэтому только я могу тебя так называть. Баран Прошка тупой, глупый и смешной, и хуже него самого, может быть только его задница. Так ты и есть его задница! – брат кривлялся и смеялся, и я не выдержал, схватил злосчастное полено и швырнул в него.

– Ах, ты дерешься? – заорал брат и запустил в меня ведро.

Я увернулся, ведро жалобно загремело по полу, и мы сцепились с братом в драке. На шум вскоре прибежал отец с большой палкой в руках, и мы быстро разбежались в стороны, так как понимали, что с отцом шутки плохи.

– Он перевернул ведро с молоком! Я видел, он специально это сделал, и еще первый кинул в меня полено, а он мог убить меня! – наябедничал брат, и довольно улыбаясь, смотрел, как отец, делая мне выговор, дал несколько затрещин, когда я пытался оправдаться.

– Сегодня ты останешься без ужина, – сказал отец, – это научит тебя смотреть под ноги. А если это не научит, и что-то подобное случится в следующий раз, то ты знаешь, что у меня есть дедовский ремень. Ты помнишь его? – гаркнул он, сверкая глазами.

– Помню, – кивнул я. Как же я мог не помнить этот тяжелый, толстый ремень, рассекающий кожу до крови, выделанный из грубой кожи быка. Тот день, когда меня впервые выпороли им, навсегда останется в моей памяти, как день, когда я узнал, что в мире нет справедливости. За одинаковую проделку я и брат получили разную взбучку. Брату, подбившему меня измазать смолой ступеньки, запретили выходить из дома несколько дней, а меня выпороли так, что я неделю не мог лежать на спине.

Мой желудок, оставленный без ужина, бунтовал, а я злился, невольно принюхиваясь к вкусному сладкому запаху, доносившемуся из кухни. Я злился на всех них: на отца, за его жестокость и нелюбовь ко мне; на брата, который никогда со мной не дружил, считая меня отбросом; и даже на мать за то, что она никогда не пыталась защитить меня, за то, что она всегда была слабой, невыносимо тихой и покорной. Они все были чужими для меня, а я был чужим для них. Я чувствовал, как горькое одиночество предательски защемило в сердце.

В пятницу, двадцать первого сентября, мне исполнялось тринадцать лет, а значит, старик должен был прийти снова. Вдруг я испугался, что старик больше не придет, ведь он мог посчитать меня плохим человеком, недостойным дара. «Что если я никогда больше не смогу читать? Это будет невыносимо, один раз попробовать и забыть навсегда? Нет, я так не смогу жить!» – думал я, и начал перебирать варианты, как я мог поступить. Самым невероятным вариантом было позволение отца обучаться мне грамоте. Вторым – найти человека, который мог бы согласиться помочь мне, а третьим – бегство. Я зажмурил глаза, представляя свою жизнь в скитаниях по холмам, чужим домам, не имея ночлега, и тут же отбросил этот вариант, как и первый. Оставался второй, и единственным человеком, который мог бы мне помочь – это был грузин Ладо.

Следующие три дня мы с Бахменом как всегда пасли овец. Погода наладилась, и снова выглянуло жаркое солнце, мигом просушив все дороги. Дни проходили тихо и без каких-либо событий. Я все время озирался по сторонам, ожидая появления старика, но он не появлялся. В пятницу у меня должен был быть выходной, это был подарок отца на мой день рождения.

В пятницу, рано утром, я проснулся по привычке весь в странном предвкушении: что-то должно было произойти. Выглянув в окно, я увидел, как Бахмен уже выгонял овец из загона своей неизменной кричалкой: «Геть-геть!», а Орик мельтешил сбоку, стараясь помочь. Вдруг Бахмен поднял голову и глянул в мое окно, я хотел помахать ему рукой, но в ужасе отпрянул. Вместо Бахмена на меня смотрел тот самый старик. Когда я решился вновь выглянуть, в серой дымке прохладного утра удаляющийся силуэт Бахмена вместе со стадом направлялся к склону холма.

День был обычным: дни рождения в моей семье не праздновали. Я помогал матери, разбирал хлам из погреба, рубил дрова и чистил сарай. На обед мать испекла пирог, и это за весь день был самый праздничный момент. И чем ближе дело шло к вечеру, тем сильнее я нервничал. Надежда, что старик появится, таяла с каждой минутой. Когда солнце начало клониться к горизонту, я сказал матери, что хочу прогуляться, и пошел в сторону дома Ладо. Я хотел именно сегодня узнать, мог ли мне он помочь.

Меня пригласили в дом, и я долго не мог объяснить, зачем пришел. И когда, собрав все свое мужество и расползающееся на глазах красноречие, я спросил о помощи, Ладо озадачился и погрустнел.

– Прости, я не смогу тебе помочь, – сказал он. – Я знаю, у вас тут свои правила, и я не имею права в них вмешиваться. Что будет, если отец твой узнает? Он может сильно рассердиться. А нас и так здесь недолюбливают, ведь мы чужаки. Вот если бы он дал согласие на твое обучение, тогда другое дело.

Второй вариант рухнул: никогда и ни за что отец не дал бы такого согласия. Из дома Ладо я вышел на улицу, когда спустились сумерки. Было немного зябко и сыро. Первые звезды уже появились на небе. «Ну вот и все, – подумал я, – день скоро закончится, а это значит, быть всю жизнь мне безграмотным пастухом».

Я брел медленно по пустынной дороге, не замечая ничего вокруг, и думал о безрадостной жизни, ожидающей меня. Только когда в темноте, совсем рядом со мной, раздался крик ночной птицы, я вздрогнул и очнулся. Эта страшная птица с детства пугала меня своим жалобным и пронзительным криком, напоминающим стенания умирающего человека. Я, было, ускорил шаг, но тут же остановился – впереди стояла темная фигура и не двигалась.

– Добрый вечер, Иларий, – сказал голос, и я сразу же узнал его, это был голос старика. – Я надеюсь, ты ждал меня?

– И вам добрый вечер. Да, я вас ждал, – ответил я каким-то чужим голосом.

Старик приблизился, и я уже смог разглядеть его шляпу и очертания лица.

– Сегодня тебе исполнилось тринадцать. Я поздравляю тебя и хочу подарить тебе подарок, как и обещал. А ты хочешь принять его?

– Да, хочу, – проговорил я, и снова раздался крик птицы. Я сглотнул тяжелый комок, застрявший в горле. – Только я не знаю, как я смогу объяснить все это отцу.

– Ему не нужно будет ничего объяснять. Он ни о чем не узнает.

– А как же вы…

Старик еще больше вынырнул из темноты, и я увидел его глаза – темные и блестящие, как у ночного животного.

– Пусть тебя это не беспокоит. Самое главное то, что ты согласен. Это чистая формальность, – сказал он вкрадчивым голосом. – Ну что? По рукам?

– А я всегда смогу читать и подарок больше не исчезнет?

– Всегда. Ты получаешь его на всю жизнь. Ведь подаренные подарки не забирают, – он протянул мне сухую, жилистую руку, похожую на когтистую птичью лапу. Я, вздохнув, протянул ему свою руку, и старик крепко обхватил ее своими цепкими пальцами.

– Ай, вы поцарапали меня, – удивился я, почувствовав резкую боль: острый ноготь старика впился в мою кожу, и несколько капель крови выступили на тыльной стороне руки. Я хотел убрать руку, но старик задержал ее и своим пальцем стер кровь.

– Так нужно. Без крови нет сделки, – старик поднес палец с отпечатком моей крови к языку и слизнул его, а потом втянул с шумом воздух. – Теперь, с завтрашнего дня, все станет по-другому. Твоя новая жизнь начнется, ты спасен.

– Что значит, я спасен? – я, испугавшись, сделал шаг назад.