Возле калитки мы заметили рассыпанные белые крупинки.
– Похоже на соль, – сказал Ладо, рассмотрев крупинку.
– Посмотрите! – крикнул я. – Дверь дома, кажется, заперта.
Действительно, входная дверь была закрыта на тяжелый металлический засов, через который был перекинут замок с незащелкнутой дужкой. Эту дверь мы запирали только тогда, когда все вместе уходили в церковь.
– Вы чувствуете запах? – нахмурился Тито, – внутри, будто что-то дымит. Из дверной щели тонкой змейкой повеяло горьким запахом жженой травы.
– Нужно срочно открыть дверь, там Бахмен! – закричал я, и Ладо, мигом сорвав замок, дернул дверь. Тяжелое облако ядовито-едкого дыма вырвалось на свободу, и разом запершило в горле, и заслезились глаза.
– Стой здесь! – крикнул мне Ладо, и они с Тито, прикрывая носы рукой, забежали внутрь. Послышался тихий звон упавшей посуды, кашель, ругательство и вскоре я увидел спину Ладо показавшуюся в дверях. Потом из двери выплыли старые, с протертой подошвой резиновые сапоги, потом ноги в коричневых, залатанных на коленках штанах, жилет на овечьем меху, надетый поверх грубой суконной рубахи, и безвольно повисшая лысая голова Бахмена.
– Он умер? – тихо спросил я, когда Ладо с Тито отнесли его подальше от дома и аккуратно положили на усыпанную желтыми листьями траву.
– Боюсь, что да, – промолвил Ладо, осмотрев лицо Бахмена. – Задохнулся.
Тяжелый молот ударил в мою грудь, и я едва удержался, чтобы не упасть. «Он пришел сюда из-за меня, он хотел мне помочь, это я виноват, виноват, виноват», – оглушал меня молот.
– Иларий, здесь нет твоей вины, – сказал Ладо, словно угадав мои мысли, – Бахмен мог выйти из дома, но дверь была заперта. Кто-то закрыл ее, когда он вошел. Остается узнать, кто это мог сделать…
– Смотрите! – пошептал Тито, показывая рукой на дверь.
В дверях дома, не выходя на свет, стоял старик. Он несколько секунд, сверкая глазами, смотрел на нас, а потом резко исчез внутри.
– О, боги, – выдохнул Ладо, – он был все время внутри и он живой. Не может быть, чтобы он еще был человеком, раз его не берет даже такая гарь.
– Да, когда мы были внутри, мне показалось, что я видел еще кого-то, с длинными волосами, – сказал Тито, – наверное, это была женщина. Она выглядывала из-за угла и трусилась, как мелкая собака.
– Если двое были все это время в доме, то значит, третий запер дверь, значит, один ушел… Сейчас же нужно заколотить дом! Последние почести славному старику Бахмену мы отдадим позже, нужно торопиться.
– Подождите, – схватил я за рукав Ладо, – Бахмен говорил, что их можно спасти. Если мы заколотим дом, то они останутся без воды. Что, если им нужна вода? В подвале-то есть еда, они продержатся, но им нужно принести воду!
– Иларий, сомневаюсь, что они будут пить и есть? Они скорее кровь будут высасывать.
– Нет, я не могу так, я сам все сделаю.
Набрав в колодце ведро воды, я направился к дому. «Я не боюсь, я не боюсь, – повторял я, – они мои родители, они не причинят мне вреда. Я просто поставлю ведро и уйду». Горький запах жженой травы уже выветрился, и я медленно зашел в дом. «Поставь возле входа и уходи», – приказал я себе, и тут же из кухни выглянули две пары блестящих глаз. Я едва не закричал: передо мной стояли абсолютно два незнакомых мне старика, и только по одежде и по волосам можно было узнать, кто из них был раньше моим отцом, а кто – матерью.
– Возвращение блудного сына, – прокряхтел отец. – Пришел проведать нас?
– Я…я принес вам воды.
– А зачем она нам? Нам теперь не нужна ни вода, ни еда. Нам только нужна душа, страдающая душа. Мы чувствуем одну, сильно страдающую душу. Она так сильно пахнет, как свежескошенная трава. Но он быстрее дозрел и быстрее доберется.
– Кто дозрел? – выдохнул я, и, не сводя с них глаз, медленно поставил ведро на пол и отступил. Старики тоже ступили вперед.
– Тот, кто раньше был твоим братом. А мы уходим сейчас…
Я опрометью бросился к выходу. Старики завизжали, и мне показалось, что их длинные сухие руки, напоминающие старые коряги болотного дерева, лязгнули со свистом у меня над головой. Несколькими парящими шагами я пересек расстояние до выхода и, схватив дверь, закричал: «Запирайте!». И прежде, чем я успел захлопнуть дверь, один из стариков просунул руки в проем. Ладо, бросившийся помогать мне, подтолкнул плечом дверь, а Тито, мощным ударом палки, заставил стариков в очередной раз взвизгнуть и исчезнуть внутри дома.
– Ну, что, напоил их водичкой? – воскликнул Ладо. – Срочно заколачиваем!
Притащив доски с сарая, гвозди и молотки, мы принялись закрывать окна.
– Чердак! – крикнул я. – Нужно заколотить окно на чердаке. В сарае есть длинная лестница.
– Заколачивайте окна, я справлюсь, – сказал Ладо. Он кинул на коридорный навес пару досок, установил лестницу и прытко пополз наверх.
– Папа, смотри! – Тито в ужасе показал на чердак, из окна которого выглядывал трясущийся от злобы старик, собираясь спрыгнуть на крышу навеса.
– Сгинь, чертова пакость! – страшным голосом закричал Ладо, замахиваясь доской на старика, который не сильно испугался, а только чуть отпрянул внутрь дома. Покатая крыша навеса никак не давала Ладо занять устойчивое положение, приходилось нагибаться вперед, скользить, стараясь не упасть, а старик, скаля зубы, только и ждал, когда тот совершит ошибку.
– Мне нужны еще доски! – крикнул нам Ладо.
Тито стремглав забрался по лестнице.
– Вот доски, давай, папа, толкай его внутрь!
Подобравшись ближе к окну, Ладо замахнулся на старика, по-прежнему не желавшему уходить, и швырнул в него доску. Старик взвизгнул и отскочил внутрь, в этот момент Ладо успел схватиться за створку окна, открывающегося вовнутрь, и потянуть на себя, но старик, сделав прыжок, вцепился зубами в его руку.
– Ах ты, черт! – заорал Ладо. Он выхватил молоток из кармана и, что есть силы, стукнул старика по голове. Яростно заверещав, старик отпустил руку и спрятался в глубине чердака.
Когда заколотили окно, Ладо показал руку.
– Смотри, как прогрыз, ну и зубищи. У обычных стариков к этим годам их и нет вовсе, а у этого, ты погляди, как у клыкастой собаки.
Заколотив дом до основания, мы все трое стояли красные, шумно дышали, будто только что пробежали несколько километров, и озирались по сторонам, словно кто-то, вот-вот, откуда-нибудь должен был выскочить.
Тито достал из кармана самокрутку, чиркнул спичкой и закурил.
– Да, папа, я курю. Я уже давно взрослый. Нечего на меня так смотреть, – сказал он укоризненно вопрошающему отцу.
– У тебя есть еще? – спросил Ладо.
Тито, молча, достал из кармана еще одну самокрутку и протянул ему.
– Можно и мне? – спросил я.
– Ладно, дай ему, – вздохнул Ладо, – сегодня можно, день слишком тяжелый, а вообще, Иларий, никогда не кури. Это все дрянь.
Солнце двигалось к закату, когда мы втроем хоронили Бахмена, и я пребывал в каком-то странном оцепенении, будто мою голову сковал мысленный паралич. Так закончился путь славного старика, моего лучшего друга. Сгущались сумерки, усилился ветер, поднимая осыпавшуюся пожелтевшую листву и гоняя ее в маленьких пыльных водоворотах. И снова, где-то спрятавшись в синеве, закричала та страшная ночная птица, протяжно нарушая тишину холодного осеннего вечера. Еще долго, склонив головы, мы стояли возле свежей насыпи земли, каждый думая о чем-то своем, а когда двинулись домой, птица все продолжала надрывно кричать, будто больше всех скорбела по доброму старику Бахмену.
10
Оцепенение, настигнувшее меня, не покидало несколько дней. Каждое утро я просыпался от холодных ручейков осеннего ветра, заглядывающих в щели старого дома, будто проверяющих, есть ли кто живой, и до самой ночи я занимался делами по хозяйству, а потом падал в глубокую яму сна, будто засыпавшую меня холодным снегом.
У Бахмена были небольшие запасы еды в погребе, и я рассчитывал, что на зиму мне их должно было хватить. Еще у него были огромные валенки и бушлат, выглядящий так, будто пережил несколько войн. Я знал, что зима настанет быстро, но не ее я страшился, я боялся лишиться сил. Пока у меня еще их хватало: я неплохо двигался, выполняя тяжелую, монотонную работу, но я знал, что надолго моих сил не хватит. С каждым днем они таяли. Ведь я был всего лишь мальчиком, высоким и тощим как жердь, одиноким и таким несчастным, как тысяча брошенных голодных псов.