Портрет Post Mortem

Юноша посмотрел на Дорана пустым безразличным взглядом:

– Мне все равно. Вы ведь за этим пришли…

После этих слов Доран отпустил руку парня, достал из кармана перочинный нож, и посмотрел на реакцию юноши. Никаких эмоций не было. Другой рукой он слегка подтолкнул парня в плечо, и тот сел на скамейку.

Затем Доран аккуратно и бережно, словно обращался с крыльями бабочки, снял с шеи парня белоснежный шарф, расстегнул несколько пуговиц на рубашке. После он поднес лезвие к нежной шее своей жертвы и сделал надрез в районе сонной артерии. Жертва не сопротивлялась, напротив, даже казалось, что она была готова к тому, что произошло, и ждала его, Дорана, именно в этом месте и в этот час, с этой же целью.

Но Доран не закончил свою миссию, он усадил жертву в полулежачем положении, таким образом, что рана оказалась освещенная фонарем, как и вся левая сторона тела, голову жертвы он наклонил вправо и положил затылком на спинку скамьи. После этого, присев на корточки неподалеку, точно по левую руку от юноши, по диагонали, он достал из тонкой кожаной коричневой папки листок бумаги и карандаш.

Художник стал рисовать – падение света, траекторию полета отдельных снежинок, выражение лица молодого парня, шарф, зажатый поперек в его правой руке и свисающий со скамьи. Он с педантичной точностью судьи вырисовывал каждую деталь одежды и параллельно «фотографировал» цветовую гамму и даже мертвенно-бледное, искаженное болью лицо парня.

Он вырисовывал его ноги, одна из которых подавалась чуть вперед и, снег на носках его башмаков.

Он изображал стрелки на брюках, и кровь, тоненьким ручейком стекающую по шее, впалые щеки и выдающиеся скулы, светло-русые волосы средней длины, кое-где прилипшие к мокрому от снега и пота лицу, или упавшие на снег, который окутал спинку скамейки божественным пуховым покрывалом.

Он нарисовал всё – и даже силуэт некой женщины, скорее девушки, одетой в черное атласное шелковое с вырезом платье, чуть спадающее с правого плеча, худое длинное, идеально красивое мраморное лицо с тонкими, очерченными словно чернильной ручкой чертами…. Полупрозрачная женщина, стоящая за спиной умирающего юноши, и смотрящая на него из-под полуопущенных век.

По окончании работы Доран спрятал рисунок в папку, положил карандаш во внутренний карман пальто, затем подошел к уже мертвому юноше и забрал из его руки белый шарф. Он набросил его себе на шею и направился домой. Там он переоделся, поел и заперся в своем рабочем кабинете.

Он сел за стол и наконец-то посмотрел на лежавшую там коричневую кожаную папку. Он притронулся к ней сперва кончиками пальцев, а потом постепенно положил на нее всю ладонь – папка была холодна как тело юноши, изображенного на листке внутри.

Аккуратно он раскрыл ее и достал лист. Затем он прикрепил его к мольберту, взял в руки краски и кисть, потом стал раскрашивать рисунок, как бы открывая в памяти то фото, которое он сделал во время зарисовки.

Доран обладал безупречной фотографической памятью. Еще в школе учителя не могли понять, почему с такой легкостью ему дается все, за что бы он ни брался. Доран без труда мог запомнить обстановку любой комнаты и внешность любого человека, и то и другое увидев лишь раз.

Его феноменальная память послужила ему хорошим ориентиром для написания диссертации, но вот продвижения по карьерной летнице это ему так и не дало.

С самого раннего возраста Доран чем-то отталкивал окружающих, и даже мать относилась к нему со скепиосом, боясь сказать что-то лишнее. Отношения с противоположным полом не складывались по причине того, что Доран не умел быть обходительным и галантным, не любил подолгу находиться в человеческом обществе, да и любое проявление нежности было ему чуждо. Он был чужим среди своих. Да, общество принимало его, но держало от себя на почтительном расстоянии.

Переломный момент в его судьбе случился тогда, когда он был студентом Гарварда. В тот день он не смог сдать экзамен по истории искусств, и кто-то из парней группы обозвал его жалким неудачником, и с ним согласились многие. Доран ввязался с ними в спор, переросший постепенно в физическое противостояние.…

Следует сказать, что в группе никто не любил замкнутого чудаковатого нелюдимого парня, среднего уровня интеллекта…. Да его фотографическая память не могла ему помочь строить свои собственные логические выводы, поэтому там, где заканчивалась учеба в чистом виде, и начиналась простая человеческая логика, он жестоко пасовал перед остальными.

В этот раз он спасовал на сто процентов, и одногруппники решили проучить его за все три года совместного сосуществования. Они подкараулили его за западной стеной корпуса и избили. С тех пор он поклялся, что настанет день, и о нем заговорит весь мир. И он стал идти к своей цели…. По трупам…. В прямом смысле этого слова….

Он шел к своей цели настойчиво, интересно и разнообразно. Сам по себе процесс прохождения этого пути доставлял ему неслыханное удовольствие. Власть над человеческими судьбами и жизнями, а в итоге – власть над всеми ничтожными тварями! Они будут долго после его собственной смерти вспоминать его имя. Но что четко решил для себя Доран – его смерть не увидит никто и никогда. Он сделает все возможное для этого, когда достигнет мировой славы и уже никто не сможет сказать что он неудачник. Никто и никогда! Никто и никогда!!

– Никто и никогда!!! – Выкрикнул Доран и рассмеялся. Он взглянул на цветное полотно – на него смотрела точь-в-точь та же самая картина, что была в парке. – Никто и никогда, Доран, больше не посмеет назвать тебя неудачником. – Он широко улыбнулся и оставил кисть. Затем он вымыл руки от краски, налил себе стакан теплого молока, переоделся и пошел спать. Завтра рано вставать, а он еще должен выспаться перед встречей с прокуристом из Манчестера.

– Доран, ты гениален…. – С улыбкой прошептал он себе и затушил свечу, укрылся одеялом и уснул мирным спокойным, почти младенческим сном.

Глава третья

– Роберт Моррис. – Сказал судья и замолчал. Старик внимательно посмотрел на тридцатилетнего адвоката. – Вы обвиняетесь в халатности по отношению к следствию, и суд счел нужным приговорить Вас к уплате штрафа в размере семи фунтов и отстраняет от практики на три с половиной месяца. – Он ударил молотком по столу. – Прошу всех встать!

Роберт вышел из зала суда и с негодованием спустился в вестибюль. За спиной он вдруг услышал, как его окликнули:

– Эй, Моррис! – Роберт обернулся.– Ты же не собираешься вот так просто сдаться?

– А что я должен, по-твоему, делать, Чак? – Спросил Роберт в ответ на удивленный взгляд Чака, когда они спускались по устеленной красным ковром лестнице. – Мне что прыгнуть выше своей головы? Увы, я этого делать не умею и не хочу.

– Но ты же понимаешь, что в том, что произошло, нет твоей вины, она же просто тебя подставила.

– Я как адвокат не имел права давать волю эмоциям, а я это сделал, и теперь естественно должен платить. – Роберт подошел к зеркалу и внимательно посмотрел на свое измученное лицо, на мешки под большими карими глазами, все черты выделялись как-то более резко, чем обычно, еще больше подчеркивая его красоту. И даже горбинка на носу была видна более отчетливо, и это его очень злило. – Я хочу выспаться, приятель, понимаешь? За три с половиной месяца, думаю, я смогу этого достичь. – Он надел на шею клетчатый серый шарф, набросил на себя черное пальто, а затем повернулся к Чаку. – Я не хочу тратить свои драгоценные нервы непонятно на что. Скажу тебе откровенно, – произнес он почти на ухо другу, – я очень хочу, чтобы судья Ленц подавился этом приговором.

Когда они с Чаком вышли на улицу, то попрощались и разошлись в разные стороны. По дороге домой Роберт решил зайти в банк и снять немного денег со своего личного счета. Но когда он обратился с этой просьбой к администратору, та ему сказала, что деньги снять со счета она не может, но причин при этом не объяснила, сказала только, что все бумаги сейчас у главного бухгалтера. Роберт попросил провести к нему, и после настойчивых просьб девушка согласилась проводить его на второй этаж. Стоя перед дверью кабинета главного бухгалтера Роберта охватило какое-то странное беспокойство, нечто вроде холода, пробежавшего по спине.

– С Вами все в порядке? – Спросила девушка-администратор.

– Да, все нормально. Спасибо, что проводили.

Он постучал и за дверью одобрительно ответили, что можно войти.

Затем Роберт решительно прошел внутрь помещения, тут же хлопнул дверью:

– Добрый день, господин бухгалтер. Меня зовут Роберт Моррис. У меня в Вашем банке открыт счет на достаточно крупную сумму денег, и часть я хотел бы снять….

– И в чем же дело? – Спросил бухгалтер и слегка улыбнулся. – Впрочем, простите, я не представился. Меня зовут Доран Картнер. – Он встал из-за стола и пожал руку Роберту, так как тот уже достаточно близко подошел к его рабочему месту. – Присаживайтесь. Так в чем состоит Ваша проблема, сэр?

– Я не могу снять ни пенни наличных со своего же счета, и я хотел бы знать, какова причина.

– Что же, как Ваша фамилия?

– Моррис. – Раздраженно ответил Роберт и посмотрел в окно, в котором кроме стены соседнего дома, обвитой виноградом, ничего не было видно.

– Роберт Моррис, да…. Вы есть в списке.… Против Вас ведется некий процесс, не так ли?

– Да, но он собственно уже окончен.

– Приговор оглашен, но до конца срока его действия Ваши счета будут заморожены.

– То есть как?? – Возмутился Роберт. – Это выходит, что три с половиной месяца у меня не будет доступа к собственным деньгам?

– Мне очень жаль, сэр, но да.

– Что ж,– сказал Роберт и встал, – спасибо Вам за информацию, мистер Картнер, всего доброго.

– До свидания. – Сказал бухгалтер и принялся снова возиться с какими-то бумагами.

Роберт спустился на первый этаж, а затем, миновав вестибюль, вышел на улицу. На душе вдруг стало тоскливо, и даже весеннее солнце почему-то не радовало.

Роберт знал, как он отметит свой отпуск, пусть и такой – он напьется в самом ближайшем баре.

Так он и сделал. Он заказал бокал скотча со льдом и стал смотреть в окно. Там все было до одурения обычно, до тошноты повседневно и до невыносимого как всегда. Настолько как всегда, что хотелось разбить окно в иное измерение и выпрыгнуть туда. Без возможности вернуться.

Только теперь Роберт понял, до чего же ему надоела его работа. Он даже подумал об увольнении по окончании срока его отстранения от дел в суде. А зачем ему это все? Вот он уволится и спокойно сможет сесть за свои мемуары, благо историй за 10 лет накопилось, хоть отбавляй.

Тем более что ему никогда не нравилось дело, которым он занимался. Строго говоря, его отец-адвокат приобщил сына к семейному делу, и в дань традиции рода пришлось пойти по его стопам.