Хищник

– Ни в коем случае! – протестующе вскинул руки мужчина. – Элитарно и не без вольнодумства, разумеется, но весьма умеренно, если вы это имеете в виду. Изысканно и с хорошим вкусом.

– Что ж… – следовало соглашаться, но Дарья физически не умела вот так сразу сдавать позиции.

– Возможно… – предположила она, набрасывая поволоку на взгляд, как иные – шаль на плечи. – Право, я начинаю думать, что постель и скромный ужинмежду тем и этим… В номере, в неглиже… – она дурила ему голову, разумеется, хотя и знала – Кирилл не мальчик, и все прекрасно понимает.

«Вот и пусть понимает! Мне-то что?»

– Постель… – между тем повторил он за Дарьей, явно включаясь в предложенную игру. – Звучит заманчиво. Однако должен вам напомнить, ваше высокоблагородие, что желаемое и действительное – суть разные вещи.

– Что вы имеете в виду?

– Границы возможного.

– Намекаете на свой возраст? – Что ж, сильные мужчины не боятся признаться в слабости, особенно если о ней и речи быть не может. Сильные женщины, впрочем, тоже.

– Увы, я немолод…

«Экий мерзавец! – восхитилась Дарья. – Глядишь, еще и слезу пустит!»

– С другой стороны, вашенеглиже, Дарья Дмитриевна, представляется мне попросту восхитительным. Но вы ведь об этом осведомлены?

– Да, – признала Дарья, – я заметила ваш жадный взгляд.

– Что же делать?

– Даже и не знаю! – Дарья виртуозно, хотя и с показной нарочитостью исполнила «упражнение для глаз» – взгляд на нос, в сторону, на него, – и мило улыбнулась. – Есть идеи?

– Одну я уже озвучил! – Улыбка Кирилла оказалась ничуть не хуже ее собственной, и цена ей была та же – медный грош. – Не упрямьтесь, Дарья Дмитриевна! Поедемте в клуб. Право слово, не пожалеете. Место оригинальное. Во всяком случае, не банальное. Кухня, по отзывам знатоков, выше всяческих похвал. Опять же атмосфера, какую вряд ли найдете и в самом лучшем трактире. А надоесткутить, – мягко усмехнулся он, отмечая последнее слово особым ударением, – к нашим услугам приватные кабинеты на верхних этажах. Я взял на себя смелость зарезервировать за нами один из люксов.

– Соблазняете? – Игра нравилась Дарье и сама по себе и предвкушением праздника.

– Еще и не начал.

– Но в номера-то пригласили?

– О, номера – это пошло! – отмахнулся Кирилл, ни жестом, ни взглядом не напомнив Дарье, что это она только что предлагала ему вернуться на постоялый двор и провести время наедине, то естьтет-а-тет, со всеми вытекающими отсюда приятными последствиями. – А в «Домино», коли уж нам наскучат ломберные столы, программа варьете и кулинарные излишества, нас ожидает именной люкс. Он называется «Королева Роз». Меня заверили, – и уж поверьте, Дарья Дмитриевна, я в таких вещах до крайности придирчив, – что этот «кабинет» достоин своего названия.

Звучало заманчиво. Впрочем, Дарья с самого начала не сомневалась, что Кирилл ее не в вертеп приглашает.

«Особенно в Рождество! – усмехнулась она мысленно. – Впрочем, вертепы, они тоже разные бывают…»

Стоило признать, злачные места ее не пугали. Скорее, наоборот, влекли. Однако сегодня у Дарьи было другое настроение. Нетрущобное, если называть вещи своими именами. Роскошь привлекала больше, особенно если это порочная роскошь.

– Что ж, – сказала она вслух тоном, в котором звучала некая строго выверенная доля сомнения, – едемте, Кирилл Иванович, в этот ваш клуб. Надеюсь, вы меня не разочаруете.

И он ее не разочаровал. Все оказалось именно так, как давеча нагрезилось, навеянное словами Кирилла. Освещенное желтыми газовыми фонарями трехэтажное здание в стиле «северный ампир», в меру роскошное, – что намекало на нерядовое происхождение, – в меру обветшалое, что указывало на возраст особняка и гарантировало скрытые в его прошлом мрачные тайны. Мертвые деревья парка – черные на фоне белого снега – и темные окна, за которыми, казалось, сгустился мрак, довершали впечатление, характерное для атмосферы готического романа. И разумеется, никакой вывески. Лишь устрашающего вида швейцар в волчьей дохе…

– Мне нравится! – констатировала Дарья, переварив первые впечатления. – Пойдемте внутрь, Кирилл Иванович! Хочу проверить, насколько хороша моя интуиция!

Что ж, и тут она не ошиблась. Интуиция не подвела, и все оказалось даже лучше, чем представлялось издалека. Внутренние помещения клуба поражали изысканной роскошью и фантазией архитекторов и художников. Ну, пусть не поражали! Поди, порази такую стерву, как Дарья! Но все-таки заставляли признать очевидное: эти залы и коридоры, гостиные и фойе отменно обставлены и декорированы, умно освещены и предусмотрительно прогреты. Модерн, ар-нуво, югендстиль… В общем, – независимо от названия, – именно то, что всегда нравилось Дарье.

– Мне нравится, – повторила она, разве что чуть изменив тональность и интонацию. – Это вы хорошо придумали, Кирилл Иванович, что привезли меня сюда.

– Что будете пить? – Он умел принимать комплименты с деликатностью истинного кавалера.

«Мне повезло! – признала Дарья, просматривая карту вин. – Случайный любовник, а выглядит как постоянный. Приятное разочарование!»

– Пассита ди Пантелерия[12], – решила она.

– Может быть, все-таки шампанское? – чуть нахмурился Кирилл. Удивлять его оказалось поразительно приятно. – Я вижу здесь прекрасный выбор: Мумм, Дом Периньон, Пол Роже…

– Не старайтесь, Кирилл Иванович! Я умею читать, но сейчас хочу Пассита ди Пантелерия!

И, разумеется, она получила бокал вина, похожего на жидкий янтарь. Дарья всегда получала то, что хочет. В этом все дело.

– Чудесно! – сказала она, сделав второй или третий глоток, и закурила тонкую египетскую папиросу.

Дым «Нефертити» – дурманящая смесь со вкусом чабреца и каннабиса, напоминающими о пустынях и диких горах, смешался с ароматом сушенных на солнце фруктов, лесных орехов и горного меда. Итальянское вино и египетские папиросы.Пассита ди Пантелерия и Нефертити. Гамма ощущений оказалась такой, что едва не захватило дыхание, и Дарья хотела было поделиться с Кириллом своим выходящим за грань реальности удовольствием, но именно в этот момент ей в спину дохнули ветры минувшего. Дарья замерла, прислушиваясь. Ей показалось вдруг, что за спиной раскрылись врата вечности, и прошлое вернулось, чтобы…

«Что?»

–Шахматы? – спросила она, когда он вошел. За скрипом голоса и шорохом одышки легко было скрывать вечно тлеющую надежду. Но где же тут скроешься, и от кого! Марк разгадывал ее, как ребус для школьников, читал, как открытую книгу.

– Если ты этого хочешь! – улыбнулся он. Подарил свою чарующую улыбку и пошел доставать шахматную доску.

«Если я этого хочу? О, боже! Я хочу, хочу, хочу! Но что толку хотеть! Хотеть не значит мочь. Поэтому пусть будут шахматы».

– Я вижу, ты работала, – кивнул он, возвратившись к столу, на ее каракули. – Что это?

– Так, ерунда…

– А все-таки? – он раскрыл доску и начал расставлять фигуры. Высокий, широкоплечий, двигающийся с невероятной грацией – другого слова она просто не могла подобрать. Но факт в том, что движения его были стремительны и точны, но при этом, казалось, возникали одно из другого, как если бы были одним слитным движением. Долгим и плавным, идеально вписанным в пространство и время.

– Кажется, я решила проблему четырех красок[13]…

– Ты решила теорему Гутри?

– Не знаю, но мне кажется…

– Не стесняйся! – улыбнулся он. – Наверняка все так и есть! Ты же умница, ты всегда находишь правильные ответы!

«Марк?» – она хотела обернуться, но музыка ее опередила.

«Марк!» – это была его музыка. Только он умел так импровизировать, интерпретируя скрытые смыслы и намерения композитора. Только под его пальцами Рахманинов становился живым. Как исполнитель Марк был лучше, серьезнее и глубже, чем сам композитор, а ведь Рахманинов заслуженно считался великолепным пианистом!

«Боже!» – Она все-таки обернулась, но лучше бы осталась сидеть, как сидела. На возвышении в глубине зала стоял белый концертный рояль, однако играл на нем не Марк, а какая-то смутно знакомая молодая женщина с красивым, но мрачным лицом.

«Кажется, она была утром в „Нордии“, – вспомнила Дарья. Однако никакой уверенности в этом не испытала. Могло быть так, могло – иначе. – Но играет она, как Марк… и… да! Боже праведный! Но как это возможно?!»

Аура – вот в чем дело. Связь – вот, как это называется. Узнавание – от него начинала кружиться голова, и сердце пустилось в бешеный галоп…

Грета Ворм

Золотые ключи открывают любые двери, – так говорят в Зурбагане. В Лисе добавляют: «Золото отворяет даже гробы». Звучит несколько мрачно, но сути дела не меняет. Деньги решают пусть не всё, но очень многое, и силу эту не отменить никакими этическими императивами.

Грета «прошла» в клуб «Домино», что называется, даже не запыхавшись. Дождалась, пока сладкая парочка исчезнет за глухими дверями сумрачного особняка на Каменном острове, уводя за собой – что было очень кстати – и свои многочисленные хвосты, и подъехала к подъезду клуба на безусловно дорогом и роскошном «Нобель-Экселенце». Локомобиль, дорогущая шуба из седого баргузинского соболя, щедрый взмах тонкой руки, швыряющейне глядя не пересчитанные банкноты, и дело сделано – «Дамы и господа, двери открываются!»

Внутри оказалось не хуже, чем снаружи, и Грета решила, что делу время, а потехе час. И час этот настал как раз сейчас, а работа, как говорят в Туруханске, не волк, в лес не убежит.

Она выпила шампанского, прогуливаясь по галерее, где были выставлены картины художников-модернистов, и, прихватив с важно вышагивающего на трех коленчатых ногах-опорах серебряного подноса еще один бокалLa Grande Année[14], прошла в игорный зал. Выиграла сто рублей, поставив фишку на красное, сыграла пару раз в блэк-джек, неожиданно вспомнив, и явно не своей памятью, игру в карты с оперативниками тактической разведки Кшатриев – «В Ниневии, кажется…» – и переместилась в обеденный зал. Вернее, в один из трех ресторанов, расположенных на двух этажах клуба, а именно в тот, где за изящным столиком в тени покрытой зелеными листьями березки сидели Дарья Ивановна Телегина и Кирилл Иванович Коноплев.

Сама Грета заняла было столик под кленом в цветах осени, но увидела неподалеку концертный рояль и едва не потеряла сознание от нахлынувших на нее чувств. Программа варьете еще не началась, и рояль стоял в молчании, безгласно гадая о том, что готовит ему будущее. Он был большой – Грета оценила его длину в косую сажень[15] – и, значит, обладал большим диапазоном тембра, длительности и выразительности звучания. Не максимальной, конечно, но и зал-то, в котором стоял рояль, был невелик. Так что самое то, и, если экстерьер не лгал, то фирма-производитель принадлежала к семейству Больших Сестер – лучшим мировым брендам в области производства клавишных музыкальных инструментов.

«Стейнвей? – прикинула Грета. – Август Фёстер? Бехштейн или Блёфнер?»

– Коньяк! – щелкнула она пальцами. – Что там у вас?

– Буквально все, что угодно! – угодливо выдохнул мгновенно возникший рядом со столиком – словно бы из воздуха материализовавшийся – сомелье.

–Bisquit одиннадцатого года… Я хочу поиграть на этом инструменте, что скажете?

– Я… Боюсь, другие гости…

– А вы не бойтесь, любезный, слушатели меня обычно боготворят, ну или, по крайней мере, любят!

Она знала, что говорит. Кое-кто – и не будем называть этих всех по именам – считал ее лучшим из известных исполнителем-интерпретатором русской классики. Сама же Грета полагала, что она просто лучшая, и не только в музыке. Но в интерпретации европейских композиторов прошлого столетия – наверняка. Однако дело не в том, кем она себя считала, а в том, что, если на нее «находило», удержаться от музицирования Грета просто не могла.

Она подошла к инструменту. Тот был безупречен и словно бы ждал.

«О господи!»

Откуда-то сзади ей подали рюмку с коньяком, аромат которого обнимал Грету, казалось, уже целую вечность.

«Что сыграть?» – задумалась она, переживая прохождение коньячной струи по языку, глотке и пищеводу, но вопрос на самом деле запоздал. Все уже решилось, потому что из вечности на Грету смотрели темно-зеленые глаза Жозефины.

«Жозефа! Ну, разумеется! Как я могла забыть?!»

Грета сидела за роялем-миньоном и лениво – так как не решила пока, что делает и зачем – импровизировала, интерпретируя 1-й концерт Чайковского. Сама она делала это скорее от скуки, чем из каких-либо иных соображений. Но кое-кого из присутствующих ее упражнения в прекрасном явно заинтересовали. Люди подтягивались к инструменту, обступая его со всех сторон, очарованные, завороженные. Ее исполнением, ее пластикой, ее интеллектуальной и эмоциональной силой, наконец. И, разумеется, ее красотой…

«Я прекрасна… обворожительна… желанна… Ну же, детка, давай! Ведь ты уже хочешь меня так, что голова кружится и челюсти сводит!»

Темно-зеленые глаза смотрели на нее с восхищением и вожделением.

«Она моя!» – поняла Грета.

Так они познакомились с Жозефой, но, к сожалению, их знакомство оказалось коротким…

«Ох, черт!» – Грета уже сидела за инструментом и играла. Интерпретировала она, правда, не Чайковского, а Рахманинова, но догнавшее ее воспоминание заставило насторожиться. Безупречное чутье хищника никогда не подводило, и, видно, неспроста вспомнилась именно коварная Жозефина. Темно-зеленые, глубокие, словно в омут заглядываешь, глаза… Грета подняла опущенные веки, и их взгляды встретились. Не Жозефа… Не темная зелень… Другая женщина. Другие глаза. Серые, завораживающие своей глубиной, в которой клубится туман неопределенности…

«Темное дитя! И, значит, я снова оказалась права!»

Дарья Дмитриевна Телегина

Она и сама не помнила, как встала из-за стола, как прошла через зал и как оказалась рядом с роялем. Не помнила, нет. Не знала, зачем. Не отдавала себе отчета. Грезила наяву. Блажилана всю голову. Но, в конце концов, очнулась, выныривая из небытия, как из омута, и, оказалось – стоит около инструмента, опершись руками о его молочно-белую поверхность, ласкает подушечками пальцев нежнейшую гладь полировки и смотрит не отрываясь в темные глаза пианистки.

– Дарья Дмитриевна! – голос Кирилла долетал словно бы издалека, звучал глухо, и звуки речи сливались в неразборчивое бормотание. – Дарья Дмитриевна!

Кажется, он встревожен, и, возможно, не без основания, но Дарья все еще не могла прийти в себя. Она слушала музыку, ощущая ее одновременно кончиками пальцев, и смотрела на женщину напротив. Наверняка та высока ростом. Дарья без опасений побилась бы об заклад, что пианистка не уступит в росте большинству высоких мужчин. Высока, стройна, можно сказать, изящна. Тонка костью и чертами своеобычного удлиненного лица. Пожалуй, красива. То есть красива без сомнений, но на свой особый лад. Высокие скулы, замечательный рисунок узкого носа и резкий очерк нижней челюсти. Большие синие глаза, казавшиеся сейчас черными, словно врата бездны. Темные, цвета воронова крыла вьющиеся волосы, заплетенные в косу и уложенные короной вокруг головы, открывая жадным взглядам мужчин длинную белую шею, по-настоящему лебединую, если знать, о чем идет речь.

«Красавица!»

– Дарья Дмитриевна! – еще настойчивее, чем прежде, позвал Кирилл и взял ее за руку. – Даша!

– Да? – рассеянно обернулась она. – Что? – очнулась Дарья от «зачарованного сна».

А музыка, глядите-ка, уже закончилась. И красавица-пианистка, оказавшаяся и в самом деле высокой и грациозной, встала из-за рояля и улыбнулась Дарье.

– Вам понравилось? – А голос у нее оказался под стать внешности, высокий, но с хрипотцой и особыми обертонами, намекавшими скорее на альт или даже виолончель, чем на скрипку. Мрачность исчезла с лица женщины, и теперь оно выглядело почти нормальным, хотя Дарья и не взялась бы объяснить, что именно заставило ее употребить словопочти.

– Вам понравилось?

– Да, очень! – вернула улыбку Дарья. – Вы великолепная пианистка! Мне кажется, я лишь раз в жизни слышала нечто подобное.

– Когда-то давно? – в улыбке пианистки возникло нечто, намекающее на оскал охотящегося зверя. – В далекой стране?

– Да, – почти непроизвольно подтвердила Дарья. – Далеко. Давно.

– Счастливица! Что он играл?

«Он? Откуда она знает, что это был мужчина?»

– Листа, мне кажется.

– Лист замечательно подходит для интерпретаций, – кивнула женщина, словно бы соглашаясь с мнением собеседницы. – Он полон глубины, внутренне сложен и непрост технически. Хороший выбор!

– Не знаю, право! – опешила от такого напора Дарья.

– Вы чудесно играли, сударыня! – вступил в разговор Кирилл. – Смею ли я предположить, что имею честь говорить с самой Лизой ван Холстед?

– О, нет, сударь! – рассмеялась незнакомка. – Но я польщена! На самом деле я всего лишь любительница, и ничего больше. А Лиза – гений!

– И тем не менее… – возразил Кирилл и тут же спохватился, что ведет себя неучтиво. – Но мы не представлены. Кирилл Иванович Коноплев, к вашим услугам!

– Дарья Дмитриевна Телегина, – назвалась Дарья.

– Грета Ворм, – улыбнулась женщина, которая и вообще, судя по всему, не скупилась на улыбки. – Или лучше назваться на русский лад? Тогда я Грета Людвиговна.

– Что ж, Грета Людвиговна, – Дарья уже вполне пришла в себя, – вы действительно великолепны. И совершенно неважно, любитель вы или профессионал. И по-русски вы говорите как природная русачка.

– О, это пустяки, – сейчас смеялись лишь глаза женщины, но Дарье показалось, что это опасный смех. – Я так на семи языках изъясняюсь. Но зато на всех прочих у меня чудовищный фламандский акцент. Так что там с Листом? Не хотите обсудить за чашкой чая?

– В чайной на Фурштатской? – предложила Дарья.

– Завтра.

– В полдень?

– Великолепно! – И, чуть склонив голову в прощальном поклоне, Грета Ворм не торопясь пошла прочь.

– А что не так с Листом? – поинтересовался Кирилл через минуту, когда они вернулись к своему столику.

– Похоже, у нас был один и тот же любовник, – рассеянно ответила Дарья, она думала сейчас о Грете и Марке, о тайне и печали, и о надежде, разумеется, то есть о том, что принесет ей завтрашняя встреча в чайной.

– Кажется, я начинаю ревновать, – мягко напомнил о своем существовании Кирилл.

– У вас нет ровным счетом никаких оснований.

– Хотите сказать, нет прав?

– И прав, – согласилась Дарья, – и оснований. Живите сегодняшним днем, Кирилл Иванович! Это лучшая политика!

Больше они к этой теме не возвращались. Наслаждались вином и яствами – кухня в «Домино» и в самом деле, оказалась отменная, – играли в рулетку и блэк-джек, и снова выпивали, просматривая между делом программу варьете, и уже глубокой ночью – во всяком случае, Дарье казалось, что уже очень поздно, – поднялись наверх, в «Королеву Роз». Тут, собственно, все и случилось.

Дарья лениво огляделась, осматривая гостиную – открытая двустворчатая дверь, занавешенная тяжелой портьерой, вела дальше, в спальню, – и, подойдя к разожженному камину, поставила бокал с шампанским на полку.

– Прелестно! – сказала она, поворачиваясь к Кириллу, и получила удар в солнечное сплетение. Хороший удар. Точный и сильный. Такой, что убить не убьет, но на пару минут «стреножит», сложив пополам, словно наваху, как нечего делать.

«Что за?..» – но додумать не удалось, стало очень больно, и дыхание прервалось. А когда задыхаешься, и в глазах темно от недостатка кислорода, ни о чем не думаешь, кроме как глотнуть воздуха. Даже о боли. Тем более о том, за что вдруг или с какой стати?

Очнулась мокрая от пота, с бешено бьющимся сердцем и кляпом во рту. Оказалось, сидит в кресле, привязанная к нему за руки и за ноги, а когда и как туда попала, даже не запомнилось. Одно очевидно – это не игра в «сделай мне больно», не прелюдия к любви пожестче. Не в той позе она пришла в себя, да и одежда вся на месте, даже панталоны. Так что не вертеп порока, а скорее миракль[16] на тему великомученичества. Хотела было спросить об этом своего коварного «дружка», но кляп мешал не только дышать. Говорить он мешал еще больше.

– Очухались, сударыня? – Кирилл стоял перед ней, смотрел как ни в чем не бывало, курил папиросу. – Можете не отвечать, вижу, что сознание к вам вполне возвратилось, а посему хотелось бы сразу перейти к делу. Женщина вы, Дарья Дмитриевна, не только красивая, но и умная. Это факт. Впрочем, вы ведь не Дарья и не Дмитриевна, не так ли?

Намек на истину прозвучал ударом погребального колокола.

«Что он знает?!»

– Я ведь как думал? – продолжал между тем Кирилл, слегка покачиваясь на пятках. – Охмурю какую-нибудь пишбарышню, осчастливлю девушку по полной программе, так она мне все свои мелкие секреты – ну, те, до которых допущена, – сама в клювике принесет, даже просить не придется. И ведь это только звучит так просто,Дарья Дмитриевна. На самом-то деле подобраться к Арсеналу ой как не просто. Но я подобрался, как видите. Два года жизни и кучу денег потратил, но на бал к губернатору попал, и в заводоуправление тоже. А там вы. Но вас, простите на грубом слове, и ловить не пришлось, сами клюнули. Не так ли, Дарата Довмонтовна?

Примечания