Гроzа

– Да что ж мне, и слова сказать нельзя? И так живу, словно в тюрьме. «Да, мама, хорошо, мама, чего хотите, мама?» Если бы ты знал, Тиша, как же мне тяжело ее так называть! Мама… – она передернулась. – Слово теплое, ласковое, а твоя мать – как из стали. Увидишь ее – и дрожь по коже. Словно игольницу проглотила. Мама! Ты помнишь, Тиша, какой был скандал наутро после нашей свадьбы? Когда я за столом обратилась к твоей матери: «Мария Игнатьевна, а мне какое полотенце можно взять, чтобы крошки смахнуть?» Как она на меня тогда наорала! «Зови меня мамой!» – Катерина нервно рассмеялась. – Об этом вроде как просят. А меня отчитали, как маленькую девочку. Нет, во всем, что с нами происходит, виновата твоя мать. И в той давней истории тоже. Когда меня чуть грозой не убило.

– Она-то тут при чем? – вяло огрызнулся Тихон. Запал у мужа быстро проходил.

– Так ведь это она пришла к нам в то утро! Погадать ей, видишь ли, захотелось!

– А твоя от денег-то не отказалась.

– Да будь они прокляты, деньги ваши, кабановские!

– Но-но… – Тихон невольно поежился. Когда жена проклинает, у нее лицо меняется. И глаза горят, словно огоньки на болоте. Есть в Катерине та же чертовщинка, что и в матери ее, Мельничихе. Ведьмы они обе, как в Калинове говорят. – У меня, между прочим, в тот день отец пропал, если помнишь, – пошел на мировую Тихон. – Мно-ого чего случилось в тот день в Калинове, до сих пор расхлебываем.

– Да, помню, – коротко кивнула она. – Ту грозу в городе не забудут. Пока другая такая же не случится, – и Катерина невольно поежилась.

– Как сейчас помню тот день, – оживился вдруг Тихон. – Был я тогда десятилетним пацаном. С самого утра над городом стали собираться тучи. Отец был какой-то мрачный, да и мать не в себе. За завтраком поругались. Он сказал: «ну, я пошел», – вроде как попрощался. Голос у него такой был, странный. Как только за отцом дверь закрылась – мать меня в охапку и к бабке Насте. А та спрашивает: «Когда вернешься-то, Маша?» Мать посмотрела на нее, тоже странно, и говорит: «Ничего не знаю, мама, сегодня судьба моя решится. Может, я в другой город уеду. А Тиша пока у вас останется». Я давай реветь. Как это я буду без мамки с папкой? А бабушка меня утешать – конфет надавала, колы налила. Мать увидела, что я затих, расплакалась и ушла.

– Но ведь она же вернулась!

– Вернулась, – усмехнулся Тихон. – Только чужая. Словно умерло в ней что-то. В тот же год Варька родилась. Сестра моя. Выходит, что моя мать к Мельничихе беременная уже ходила. Вот странность! Не к врачу пошла, как узнала, что на сносях, а к гадалке! Скажи ты мне: зачем? Что она хотела узнать?

– Ты ведь помнишь, что потом случилось, – тихо сказала Катерина.

– Да, помню, – Тихон откинулся на подушку. – Наш Калинов во все криминальные сводки попал. Кто о нем слышал до того страшного дня? Да никто. А тут: убийство, ограбление банка, гроза эта ужасная. В мае-то месяце молния дерево подожгла! Когда такое было? Да еще отец пропал. Мать потом к следователю затаскали.

– Как думаешь, Мария Игнатьевна знает, где твой отец?

– Все говорят, что да. Не без ее участия все это случилось. Но мать моя – кремень! Недаром же ее Кабанихой прозвали. Весь город в кулаке зажала.

– А ты что думаешь? Она тебе ничего не рассказывала?

– Что ты пристала? – рассердился муж. – Девятнадцать лет прошло! Я-то уж точно ни при чем.

– Но, Тиша… – робко сказала Катерина. – Откуда же у вас такие деньги?

– Ты хочешь сказать, те самые? – усмехнулся муж. – Но тогда отец должен быть жив.

– Ведь свекровь замуж так и не вышла, – задумчиво сказала Катерина. – Не старая еще, красивая, богатая. Может, она знает, что не вдова?

– Это ты Кулигину об этом расскажи, – рассмеялся вдруг Тихон. – Совсем старик помешался. То носился со своей гипотезой Кука. Докажу, мол, и миллион долларов получу. Весь город над ним потешался. А теперь Лев Гаврилович публично заявил, прогуливаясь по набережной, что, пытаясь доказать теорию Кука, постиг суть логики. И любая загадка ему теперь нипочем. А я возьми да и ляпни: тогда скажи, Кулигин, где мой папка? Он и закусился. Я уж и сам не рад, что завел старика. Корпел бы он над своими книжками, глядишь, и доказал бы эту чертову гипотезу. Перельман-то вон, доказал!

– Он отказался от миллиона долларов.

– Кулигин сказал, что возьмет, – Тихон совсем развеселился. – Не для себя, а для людей возьмет. У него большие планы, как наш город обустроить. Фонтан, говорит, на площади построю. Да зачем нам в Калинове фонтан? Ладно, давай, Катя, спать, – он зевнул. – Я вижу, ты успокоилась.

Она вздохнула, легла и прижалась к мужу. Хоть ночи ее. Они с Тишей наконец-то вдвоем, и можно передохнуть от постоянных тычков свекрови. Не туда пошла, не то сделала, не так смотришь… Хотя Катерине все время чудится, что под дверью их спальни кто-то ходит. Глаша, что ли? Кабаниха заставляет прислугу шпионить за сыном. Но что ей за дело до их спальни?

Катерина тайком вздохнула. Есть дело суровой свекрови до их с Тихоном ночей. Вот уже три года, как они женаты, а детей все нет. Мария Игнатьевна чуть ли не каждый день повторяет, что внуков ей, видать, не дождаться. Сноха бесплодная, дочь беспутная. Варька, та только смеется, ей все нипочем. Страдает за обеих Катерина. И к матери уже не раз бегала: погадай да погадай. Или травок каких-нибудь дай, чтобы ребеночек был. А мать только вздыхает, а не то плачет. Совсем плоха стала.

Господи, ну что за жизнь?! Никакой отдушины. Темное царство какое-то их Калинов. Кругом одни заборы. Набережную отгрохали, как в Москве, Дикой не поскупился. Говорят, на новый срок переизбраться хочет, да Ваня Кудряш тоже в мэры метит. А тут еще и Кулигин планы строит. Мол, сделаю из Калинова райский сад. А по набережной долгое время никто не гулял, все за своими заборами сидели. Не город, а сплошные тайны. Только теперь, летом, в жару, распробовали. Когда дышать нечем стало, а от реки прохлада. Но днем все равно по домам сидят.

А у них, Кабановых, не дом, а дворец. Лучший в городе дом. Даже Дикой уступил, у него поменьше. Зато, говорят, вертолетная площадка есть. Да за таким высоченным забором разве видно? И Катерина живет за глухим забором. Как в гареме каком-то. А Кабаниха – султанша. Будь ее воля, она бы сына еще трижды женила. Жадная. Если денег, то много, если внуков – трое, не меньше. Так она на свадьбе говорила, и чуть ли не первый тост за это подняла…

Да, городок у них… Даром что маленький – а кругом одни тайны. Вот и сиди, гадай – что там, за этими глухими заборами? А разгадаешь – самой тошно станет. Только и останется, что в омут с головой.

Часть первая

Темное царство

Глава 1

Это лето в Калинове выдалось на редкость сухим и знойным. По выжженным солнцем степям гуляли такие ветра, что к середине лета калиновские окрестности напоминали пустыню, где зеленые холмы превратились в барханы, такие же тускло-желтые, без единой травинки.

Старожилы еще в конце мая начали ворчать:

– По всем приметам засуха будет и голод. Весь урожай на полях солнцем спалит, а то, что останется, саранча прикончит. Вон – по земле уже трещины идут! А на небе ни облачка!

И кинулись скупать муку с макаронами. Сначала калиновцы смотрели на это дело искоса да посмеивались. Но время шло, а дождя и в самом деле не было. Так, брызнет, словно из садовой лейки, только что пыль прибьет. А земля по-прежнему твердая, как камень, и трещины в ней все множатся и ширятся. И за макаронами в магазины потянулись уже люди солидные. И даже молодежь, которая давно уже уткнулась в свои гаджеты. Но в голод инет не прокормит. Понукаемые родителями, потянулись за мукой и «продвинутые пользователи».

А любимым местом для вечерней прогулки стала набережная, где ветерок с реки обдувал распаренные зноем, потные лица и можно было обсудить последние калиновские новости.

Этот вечер не был исключением.

– Красота-то какая! Эх! – не выдержал Кулигин, стоя у парапета и глядя на реку.

Чувства переполняли Льва Гавриловича. Вечер и в самом деле был прекрасен: жара спала, пожухшие краски опять заиграли, а закат был похож на слоеный торт в лужице черничного варенья. Золотистые коржи плавились под толстым слоем розового крема, а сверху все это великолепие накрывала пирамида из клубничного желе. Оно все больше оседало, тая на глазах и стекая ручейками в жадно приоткрытый рот короткой июльской ночи, которая спешила насытиться, пока не пришел рассвет.

– Без малого шесть десятков лет прожил на белом свете, а все налюбоваться не могу на матушку-Волгу! – с чувством сказал Кулигин. – Какой сегодня закат! Красок таких нет, чтобы его передать! Да и зачем? Такие закаты надо сердцем писать и хранить их в памяти, не в музее. Это и есть любовь к Родине, когда ты помнишь, что самый красивый закат – над Волгой, а не над каким-нибудь островом в океане. И это слетает с языка само собой, а не по разнарядке, – Кулигин с досадой отвел взгляд от реки и посмотрел вокруг. – Как чужое все, неродное. И во что только город превратили?

По набережной фланировали, словно галеры под натянутыми ветром парусами, калиновские барышни, демонстрируя наряды. Поскольку главная «бенифициарша» местного рынка Зинка Косая обожала бывать в Турции, то дешевыми тряпками с тамошних барахолок он и был завален. Так что сравнение с галерами было вполне уместным. Калиновская набережная переливалась стразами, звонко цокала каблуками и бессовестно рекламировала фальшивые «Гуччи» с «Дольче Габбанами». Пышными грудями местных красавиц были вывешены недружественные флаги, от британского до звездно-полосатого. Приторно пахло таким же фальшивым «Диором».

Парни, прячась в тени палаток с надписью «кока-кола» или сгрудившись у чахлых деревьев, которые жара прибила и иссушила, не давая им расти, пили пиво и ржали, обсуждая гуляющих. Люди в возрасте чинно сидели на лавочках.

– Давай, Кулигин, и мы с тобой выпьем, – не выдержал Славка Шапкин, местный активист. – Пойдем-ка, Лев Гаврилович, присядем.

И они с учителем математики оккупировали одну из лавочек. Шапкин воровато оглянулся и полез за пазуху. На расстеленную агитационную газету приземлилась бутылка все из-под той же колы и шоколадка «Аленка»:

– Вот.

– Что это? – поморщился Кулигин.

– Как что? Коньяк.

– Да ты что, Славик! – замахал рукой Кулигин. – В такую-то жару!

– Да что тут пить? – Шапкин стал откручивать крышечку. – Я бы еще и за пивом сбегал.

– У меня такое чувство, будто набережную построили для того, чтобы здесь бухать, – поморщился Кулигин. – Да наряды прогуливать, – он кивнул на проходящую мимо троицу.

– Здрасьте, Лев Гаврилыч! – дружно гаркнули девицы и вызывающе выставили пышные бюсты, обтянутые турецким трикотажем. Самая нахальная из трех демонстративно затянулась сигаретой.