Я стану тобой

Тычковский не мог далеко уйти. На дворе поднимается метель. Только безумец может решиться на побег в такую погоду. Но у Тычковского, похоже, рецидив болезни. Ему сейчас все равно.

Киба опомнился и кинулся к двери черного хода. И едва не споткнулся о тело лежащего на пороге санитара. Тычковский, которому уже нечего было терять, с каким-то особым, садистским наслаждением оставлял на своем пути истерзанные трупы. Видимо, санитар пытался его остановить, но это все равно что пытаться остановить сошедшую с гор лавину. Киба знал, как припадок безумия удесятеряет силы больного. К тому же после убийства Абрамовой Тычковский находился в состоянии эйфории, все равно что под действием сильнейшего наркотика. Он долго терпел и получил достойную награду. И хорошо, что кто-то еще не попался ему под руку, иначе жертв было бы больше. Чем больше трупов, тем весомее награда Тычковского за терпение.

Дверь черного хода была приоткрыта, с улицы тянуло холодом, но Киба его не чувствовал. Он был вне себя от ужаса. Кровь, море крови… На белой стене, над телом санитара, чернел четкий отпечаток пальца. На полу валялся осколок синей чашки с золотыми буквами на нем. «Рита», – машинально прочитал Киба.

– Оля! – заорал он. – Нет, не надо… Кто-нибудь! Охрана! У нас побег!

Уже через десять минут больница гудела, как растревоженный улей. В милиции, обматерив их за безответственность и разгильдяйство, тоже сказали, что выезжают.

– Охранять надо лучше своих психов! Когда будем, не знаем. На дороге заносы, и ни черта не видать.

Поднималась метель. Спущенные с привязи собаки, матерые овчарки, выли и отказывались идти по следу.

– Куда он денется? – успокаивали Кибу охранники специализированного отделения, так называемые «спецы». – Собаки, и те идти не хотят. Он замерзнет в сугробе.

Дмитрий Александрович скрежетал зубами, узнавая все новые и новые подробности. Оказывается, Маргарита Павловна принесла любимому пациенту гражданскую одежду, пиджак и брюки. В этом со слезами призналась миловидная Оля.

– Зачем?

– Он сказал… сказал… Романтический ужин, – всхлипывая, рассказывала та. – Неудобно в пижаме.

– Хорошо, что она ему опасную бритву не принесла. – Киба не выдержал и витиевато выругался. – Как же идти на свидание при свечах, да небритым? Хотя ее не спасло отсутствие колюще-режущих. Он расколотил о ее бедную глупую голову чашку, а потом устроил себе настоящее пиршество. О, черт! Моя куртка пропала из гардероба! Куда вы все смотрели?! – заорал Дмитрий Александрович. – Дуры романтические! Он же псих! Сумасшедший! Ну как можно влюбиться в психа?!

Оля не выдержала и зарыдала.

– Вы бы не ездили никуда, Дмитрий Александрович, – посоветовал один из спецов. – Заночуйте здесь.

– Да идите вы… – махнул рукой раздосадованный Киба.

Тычковского поймают, в этом он не сомневался. Либо найдут его окоченевший труп. Даже в зимней куртке, в украденных там же, в гардеробе, теплых ботинках ему не уйти далеко по такой-то метели. И если Тычковский каким-то чудом доберется до города или до какого-нибудь жилья (что маловероятно), вряд ли он набросится на людей, которые там будут. Он уже сбил оскомину, охладил голову на февральском морозе и теперь будет всячески оттягивать момент, чтобы награда была как можно весомее. Между совершенными им преступлениями всегда был перерыв в несколько месяцев, а то и в год, как следовало из материалов уголовного дела. Значит, время еще есть.

«И вообще это не мое дело. Не я его привечал, не я добился его перевода в стационар общего типа. Да пошло оно все к черту! Поеду в другой паре», – решил Киба насчет обуви. В машине у него имелись еще одни ботинки, правда на тонкой подошве, зимой он всегда переобувался, садясь за руль, чтобы чувствовать педали. Ботинки были холодные, из тонкой кожи, но куда деваться? Другие-то увели! У них с Тычковским, как назло, оказался один размер ноги, что же касается одежды, тот был худее. Не намного, но Киба не раз с досадой разглядывал в зеркале свою расплывшуюся талию и растущий живот, невольно сравнивая. Они с Тычковским, кстати, были ровесниками, обоим по сорок с хвостиком, и даже похожи. Оба высокие, темноволосые, с правильными чертами лица, как обычно говорят жеманные дамочки о таких мужчинах: видные. «Разжирел ты, Дмитрий Александрович. Психом, что ли, заделаться? От нервов худеют», – думал Киба. Но ужинал, как всегда, с аппетитом: Верочка замечательно готовила.

Теперь он лишился зимней куртки и хороших теплых ботинок. Черт бы с ними, с ботинками, но почему Тычковский выбрал именно его одежду? Мог бы раздеть кого-нибудь из санитаров, в конце концов. Киба разозлился было всерьез на Маргариту Павловну с ее размякшими от любви мозгами, но потом вспомнил, что с ней стало, и застыдился. Она свое получила. Бедная, бедная Рита… Киба тяжело вздохнул. Куртку ему дал один из охранников, тоже при этом отговаривая ехать:

– Вы бы остались, Дмитрий Александрович. Переждали непогоду.

– Мне недалеко, – отмахнулся он. Куртка оказалась на два размера больше, но выбирать не приходилось.

До города и впрямь было недалеко. В хорошую погоду он добирался до дома минут за двадцать – двадцать пять. Жена уже звонила, волновалась. Ждала. Кибе представлялся уютный вечер с прелестной Верочкой под колыбельную песню февральской метели за окном, старый добрый фильм по телевизору, бокал хорошего вина. И он решил ехать. Пусть разбираются сами, это уже дело милиции.

…Он и сам не ожидал, что поднимется такая метель. На шоссе стремительно образовывались заносы. Какое-то время он еще тащился, буксуя в снегу, которого становилось все больше и больше, и понимая, что сгоряча и от досады на Риту, на ее бабскую глупость, и сам поступил опрометчиво. Поехал домой вместо того, чтобы заночевать в больнице. Надежды Кибы на уютный семейный вечер таяли с каждой минутой. А через пару километров машина и вовсе встала.

«Что делать?» – мучительно думал он, глядя в окно на метель. Порывы ветра усилились настолько, что раскачивали его машину, словно утлую лодку в шторм, и Кибе, физически сильному мужчине с крепкими нервами, стало вдруг не по себе. Он достал мобильный телефон и позвонил в больницу.

– Возвращайтесь, Дмитрий Александрович, – посоветовали ему.

Он попытался развернуться, но, проехав какое-то расстояние назад, понял, что и обратный путь отрезан.

– Я застрял, – сказал он в трубку.

– Попытаемся вам помочь.

– Звоните в МЧС, вызывайте спасателей, – велел он, потом позвонил жене: – Вера, я не приеду сегодня ночевать. Ничего страшного, не волнуйся. На дороге заносы. Я вернусь и заночую на работе. Как Саша? Уроки сделал? Ну и замечательно. У меня все нормально, не беспокойся. Все. – И Киба, чтобы не волновать жену, дал отбой.

«И куда меня понесло?» – думал он, выходя из машины. Машинально нажал кнопку на брелке, ставя ее на сигнализацию, и поежился от холода. Куртка была с чужого плеча, неудобная, а на улице темно и снежно, ветер так и норовил сбить с ног. Киба невольно запаниковал, представив, что придется провести ночь в машине, заметенной снегом, но тут вдруг увидел вдали едва пробивающийся сквозь толщу тьмы и снега огонек. Это была деревня Выселки. Киба вспомнил, что метрах в пятидесяти от шоссе стоит жилой дом. Почти каждый день он проезжал мимо этого дома и даже не задумывался над тем, что в этой глуши кто-то зимует. А теперь, глядя на огонек во тьме, Киба несказанно обрадовался. Неизвестно, когда появятся спасатели, а ночевать в машине неразумно. Все просто: надо идти к людям.

И он пошел. Он был так расстроен и взволнован событиями сегодняшнего дня, так замерз, что даже не вспомнил о том, что портфель со всеми документами остался в машине. И портмоне с деньгами и водительскими правами тоже. В кармане лежали только мобильный телефон и совершенно бесполезные теперь ключи от застрявшей в сугробе машины.

Дом у дороги

– Лида, что там?

Она подошла к окну и, отодвинув занавеску, какое-то время вглядывалась в темноту. Потом коротко сказала:

– Метель.

И задернула занавеску. Лидия вообще была неразговорчивой.

– Как там наши гости? – заволновался Кит.

В деревне его иначе и не звали. Мало кто уже помнил, что фамилия мужика из крайнего дома Китайцев, отсюда и прозвище, а вовсе не из-за огромного роста и поистине нечеловеческой силы. Года три назад мрачный затворник Кит сошелся с такой же неулыбчивой и неразговорчивой Лидией, к которой, едва она здесь поселилась, прилипло прозвище Монашка. Так образовалась пара бирюков, которые жили в Выселках безвылазно, в отличие от дачников. Кит с Монашкой на одном конце деревни, большая дружная семья Хватовых на другом да безобидный алкаш Микоша, беспокойный сосед Лидии Ивановны, – вот и все население Выселок, пока не сойдет снег.

В апреле же здесь начиналось настоящее столпотворение. Места красивые, в лесу в изобилии грибы-ягоды, поляны в цветах, речка рядом, от города недалеко. Что еще нужно человеку для дачного счастья? Летом был заселен каждый дом, по выходным и на праздники повсюду дымились мангалы и даже, случалось, грохотал фейерверк. Жизнь кипела, но это пока не пожелтеет и не облетит с деревьев листва. Зимовать же в деревне решались немногие, да и то от безвыходности. К примеру, Микоше деваться некуда, у него только и есть что изба-развалюха да пенсия по инвалидности, или многодетным Хватовым, которые тут же, в Выселках, и родились. У них хозяйство: две коровы, телок, поросята, куры, кролики. Им с таким количеством живности скучать не приходится.

Почему здесь, в глуши, зимует Кит и по какой причине не уезжает в город Лидия, никто спрашивать не решался. Эти двое не искали общения, им вполне хватало друг друга. Задавать какие бы то ни было вопросы Киту было небезопасно, тот был огромен, неулыбчив и запросто посылал куда подальше, когда ему не нравился тон собеседника, а мог и кулаком махнуть. А кулак у него был… В общем, кулак.

Лидия же находилась под его защитой. Они были не расписаны, не венчаны, несмотря на набожность Монашки, но жили как муж с женой в доме Лидии. Этот дом, первый по главной деревенской улице, достался ей по наследству и долго стоял пустым. Потом Монашка по каким-то причинам решила бросить работу, уехать из города и безвылазно жить в Выселках. Сошлись они с Китом не сразу, у того была хибара на краю дачного поселка, располагавшегося километрах в двух от Выселок, и вот уже не один год Кит работал там сторожем, в котором с окончанием дачного сезона была особая необходимость. В дома влезали не только воры, но и бомжи. Пожив зиму, они оставляли после себя кучу мусора, вонь ночлежки и настоящий разгром, сжигая в печи за время холодов почти всю хозяйскую мебель. В обязанности Кита входило следить за тем, чтобы непрошеные гости в поселке не появлялись. За это он ежемесячно получал от дачников зарплату.

Не оставил он свое занятие и после того, как переехал жить к Лидии. Какая бы суровая ни была зима, каждый день, прихватив охотничье ружье, Кит вставал на лыжи и ехал смотреть вверенный ему поселок. Ходили слухи, что то ли у него, то ли у Лидии есть в городе квартира, они ее сдают, на то и живут. Но проверить эти слухи, задав прямой вопрос ему или ей, никто не решался.

Тем не менее у этой пары бирюков были друзья, такие же странные. Друзья приезжали часто, особенно летом, парень лет двадцати и девушка. Девушка, кстати, была очень хорошенькой и казалась старше, чем парень. Общаться они ни с кем, кроме Монашки и Кита, не желали, и дачники на сей счет имели единое мнение: люди со странностями. Их в доме у дороги ждали и сегодня вечером, в пятницу, и сильно беспокоились.

– Как там наши гости? – повторил Кит. – Пойду я, гляну.

– Погоди.

Лидия взяла мобильный телефон и набрала номер.

– Машенька, где вы? – пропела она в трубку. Оказалось, что голос у этой постоянно одетой во все черное женщины с усталым лицом может быть ласковым. – Мы с Колей волнуемся. Идете? Он вас сейчас встретит. Они оставили машину на шоссе и идут к дому, – сказала она Киту, и тот сразу же схватился за ватник со словами:

– Ну, слава тебе!

– Возьми фонарь, посвети им! – велела Лидия.

Странно, но Кит, этот мрачный мужик, одним ударом кулака способный свалить быка, слушался ее, невысокую, худенькую и на вид очень слабую женщину, беспрекословно. Он торопливо оделся в ватник, сунул ноги в валенки и, взяв фонарь, вышел в сени. Потом хлопнула входная дверь, заскрипели ступеньки крыльца, за окном мелькнула полоса света. Лидия перекрестилась, тоже сказав «слава тебе!», и принялась неторопливо, без лишней суеты, накрывать на стол. Сегодня они собирались отпраздновать ее день рождения. Тихо, скромно, по-семейному. Никто не знал, сколько ей лет, но думали, что хорошо за сорок, а может, и все полста. Одна только Лидия точно знала, что сегодня ей исполняется сорок два года. Но возраст не имел для нее значения, так же как и то, что она выглядит гораздо старше своих лет.

Она давно уже знала, что спешить никуда не надо. Ее время вышло, то, что происходит сейчас, это сверх положенной жизни, существование, больше похожее на смерть. Без вкуса, без запаха, без удовольствия, даже без самого желания жить, без любви, без жалости и почти уже без боли. С человеком, который чувствует то же, а если быть точной, ничего не чувствует и также живет сверх того, что ему было отмерено. Или того, что он сам себе отмерил. Единственное, что способно было вызвать в Лидии подобие радости, какой-то всплеск эмоций, – это Машенька.