Бездна взывает к бездне

– Моnsieur Лежечев, реrmettez-moi de vous presenter … Александрин, наша младшая дочь. – Маменька посмотрела на нее грозно. – Pardon… Сюда подойди, – это уже шепотом Шурочке. И совсем тихо: – Где ты шатаешься, дрянь? Сядь сюда, подальше от гостя. И рта не открывай.

Евдокия Павловна, улыбаясь, оттирала ее от старших сестер. И что-то быстро-быстро говорила по-французски важному гостю, словно оправдываясь перед ним. Половины слов Шурочка не разбирала, понимала только, что маменька за нее извиняется. За ее опоздание, за плохие манеры, за улыбку, не сходящую с румяных губ. «Перестань улыбаться, дрянь! Глаза в пол!» Владимир Лежечев меж тем рассматривал ее, не стесняясь, и этот взгляд Шурочку пугал. Казалось, что он удивлен и озадачен.

– К столу прошу, к столу, – засуетился Василий Игнатьевич. Ему давно уже хотелось выпить, и вовсе не чаю, но сегодня папенька держался. Уж очень момент был важный. Решалась судьба одной из его дочерей, он на это очень надеялся.

Наконец все расселись, и Мари принялась жеманно разливать чай. Они с Лежечевым говорили исключительно по-французски, и все о книгах, о модных новинках, о либеральных течениях. И где только сестрица этого нахваталась? Видимо, говорит она умненько, Лежечев беседу поддерживает, согласно кивает. Мари же смотрит на сестер свысока, а маменька счастливо улыбается. Щурочка заметила, что Софи кусает губы от злости, а у Жюли покраснел нос от едва сдерживаемых слез. Только глупышка Долли беспечно щебетала и, казалось, ничего не замечала. Шурочке стало обидно. Ну что это, в самом деле? Это же неприлично! И унизительно! Они же из кожи лезут вон, чтобы понравиться человеку, который сюда, быть может, и не приедет больше! С чего они взяли, что Лежечев должен непременно жениться на одной из сестер Иванцовых? Да не надо ему этого! Ну, не надо!

– Александра Васильевна, позвольте, у вас это упало. – Лежечев положил на стол рядом с Шурочкой книгу. – Вы это читаете?

– Ах, она еще ребенок! Она читает только сказки, – по-французски сказала Мари. – А вы, господин Лежечев, что любите читать?

– Это далеко не сказки, – улыбнулся Владимир Лежечев. – Это серьезная книга. И ваша сестра совсем не ребенок. Молодая особа и весьма недурна собой, – сказал он уже по-французски.

Шурочка вспыхнула. Они еще будут ее обсуждать! Вслух, при всех! И прежде всего при ней!

– Да, я люблю читать, – волнуясь, сказала она. – И мне не нравятся французские романы, которые Мари кладет к себе под подушку на ночь. В них только скука и полная чепуха.

Вот так. Сестрица Мари порозовела от злости, а папенька смотрит волком. Ну и пусть. Шурочка заговорила еще громче:

– В этих романах все почему-то страдают от несчастной любви. Я этого не понимаю. Ну и не любите вы тех, кого не надо, так и не будете страдать. Любите тех, кто любит вас. А то сплошная скука, слезы, разочарования, а в конце все непременно умирают. Зачем же непременно умирать? – Шурочка в упор посмотрела на Лежечева. – Разве так плохо жить?

– Вы так любите жизнь, Александра Васильевна? – Лежечев смотрит уже только на нее и так странно смотрит. Сам он какой-то вялый и делает только то, что от него хотят. И говорит то, что от него хотят услышать. А ему ведь все это не нравится. Эти места, соседи, вынужденные визиты к ним, их дочки, на одной из которых ему придется жениться. Да, придется! Потому что своей воли и своих желаний у него, похоже, нет. Какая же мука для него жизнь! Оттого он такой скучный! Невыносимо скучный!

– Да, я люблю жить! Очень люблю! – Это уже вызов. И голову Шурочка вскинула гордо, и голос зазвенел. Она никогда не выйдет замуж, и ей все равно, что подумает молодой сосед о невоспитанности сестер Иванцовых. – И хочу жить! И буду! Буду так, как я хочу!

– Вы счастливы, конечно? – жадно поинтересовался он. – Впрочем, видно, что вы счастливы.

– Мари, что же ты замерла? Разливай чай! Угощайтесь, мсье Лежечев. Или вы стесняетесь? Расскажите нам о столице, о последних новостях. Мы ведь безвылазно живем здесь, в глуши…

Евдокия Павловна так выразительно посмотрела на младшую дочь, что Шурочке захотелось тут же поставить на стол чашку и выйти вон. Выручил Лежечев, заговорив о столице. Великосветские приемы, балы, кто на ком женился, а кто помолвлен и готовится к свадьбе. Вспоминали общих знакомых, искали родство. Все, как полагается. И как принято. Разговор вошел в привычную колею. Она погрустнела. Вот сейчас папенька между делом скажет, что Долли замечательно поет, и начнется! Принято считать, что у Долли есть голос, но Шурочка такого голоса не понимала. Жеманство и мышиный писк, вот что такое голос Долли. Позор какой! Что же они так стараются? Ему ведь это безразлично! Это же видно по его лицу! Неужели они этого не замечают?

За чаем, впрочем, сидели недолго. И о пении лишь упомянули, но оставили это удовольствие на потом. Пусть, мол, это будет для гостя сюрпризом. Слава богу! Шурочка больше не вмешивалась в разговор, скучала и ждала, когда же наконец ей дозволят уйти. Лежечев то и дело посматривал на нее, беседуя с кем-нибудь из девиц, и это ее раздражало. Ну что ему надо? Что он так смотрит? Жюли выглядела бледно на фоне других сестер, и Шурочке ее стало жаль. Любимой сестре не шло белое, она успела сильно загореть и была теперь похожа на обгоревшую головешку. «Муха, попавшая в молоко», – невольно вздохнула Шурочка. И кто только придумал для Жюли это платье?

Наконец-то все вышли в сад.

«Он больше не приедет, – думала Шурочка и ничуть об этом не сожалела. – Что ему здесь делать? Маменька расстроится, сестры тоже. Ну и пусть! Папенька будет злиться, так ему и надо! Что же ему такого сказать, Владимиру Лежечеву, чтобы он уж точно больше не приезжал?»

– Господин Лежечев?

– Да? – Он так живо повернулся к ней, что Шурочка испугалась. Право не стоит так выпрыгивать из своего скучного лица.

– Вы были за границей?

– Evidemment… – начал было он. «Конечно…» Конечно, был! Какую глупость она спросила!

– Я плохо говорю по-французски, – остановила его Шурочка. – И еще хуже понимаю, когда говорят.

– И вы не боитесь в этом признаться? – удивился он.

– Нет! А вот вы, похоже, боитесь не нанести соседям положенного визита и прослыть невежей? Гордецом и человеком невоспитанным? А разве выбор среди стольких невест менее опасен? Этого вы не боитесь? Кто-нибудь из нас да обидится, – лукаво сказала она.

– Александра Васильевна…

– Я не привыкла к отчеству. И я еще не старуха. Или старуха? Как вы думаете, я уже старая? Мне ведь уже семнадцать! Да, я старуха!

Он рассмеялся впервые за все время своего визита:

– Кто же тогда, по-вашему, я? Глубокий старик? Ведь мне уже двадцать семь.

– Да, это ужасно! – с чувством сказала она. – Ах, вы смеетесь? Слава богу! Я сумела вас рассмешить!

– А вы этого хотели?

– Нет, не знаю. Не хотела. Или хотела? Здесь все расстроятся, если вы больше не приедете. Поверьте, ваш визит для нас событие значительное. Мы ведь здесь откровенно скучаем.

– Можно мне называть вас просто Александрин?

– Как угодно. – Ей с трудом давался этот светский разговор. Хотелось рассмеяться, дернуть его за нос, растормошить.

– Александрин, я буду признателен, если вы будете называть меня не по имени-отчеству, а просто Вольдемаром.

– Так вы еще приедете, Вольдемар?

– Завтра, если хотите.

– Я хочу?

– Да, вы. Именно вы.

– Что ж, может быть, и хочу. А может быть, и нет. Нет, не хочу! А вы расскажете мне о том, как живут за границей? – жадно спросила она. – О тамошних людях, о городах? О, как я этого хочу! Очень хочу!

– Почему не сейчас?

– Если сейчас, то меня сестрицы съедят, – не выдержала до конца светский тон беседы Шурочка. – Право, и маменька злится. Я убегаю. Извините. Я больше не могу с вами разговаривать. Мне этого нельзя. Прощайте.

И она, заинтриговав его, убежала. Кокетка, искушенная в игре любовной, не смогла бы сделать больше. Но Шурочка была настоящая женщина, она и не задумывалась над тем, что делает и как это выглядит со стороны. И это произвело на него впечатление.

Лежечев уехал озадаченный, а через день вновь нанес визит в имение Иванцовых. Что тут началось! Евдокия Павловна и не знала, которой из сестер приписывать победу. А Лежечев приехал и на следующий день. И еще раз. За неделю он нанес им четыре визита, в то время как кузине Ташеньке, которую прочили ему в невесты, ни одного! Это что-нибудь, да значило!

На следующей неделе все повторилось. Заезжал к ним Владимир Никитич как бы между прочим, верхом, а не на дрожках, Иванцовы уже говорили «по-свойски», и он никого из сестер не выделял. Ровен был со всеми, всем говорил комплименты, делал мелкие презенты. В имении Иванцовых эти внезапные заезды создавали переполох, все сестры расцвели и приободрились, даже Мари похорошела. Она была уверена, что Лежечев приезжает именно из-за нее. Владимир и в самом деле подолгу беседовал с Мари, да все о книгах, некоторые ей дарил. Как оказалось, стихи. И все тут же подумали: подарок с намеком. Василий Игнатьевич всерьез задумался о приданом. А ну как они не сговорятся? Вечером в воскресенье состоялся его серьезный разговор с женой. Супруги расстались далеко за полночь, оба взволнованные, и долго еще не спали. Но волнение это было приятное. Что-то намечалось.

Так прошел месяц. Наконец о частых визитах Владимира Лежечева в имение Иванцовых заговорили и соседи. И тоже гадали: на которой же из сестер он женится? Одно знали точно: свадьба будет непременно. Не такой человек Владимир Лежечев, чтобы тратить время попусту и понапрасну обнадеживать такое благородное семейство. Ездит он туда с определенной целью. А какая еще цель может быть у молодого холостого мужчины, как не женитьба? Ведь у Иванцовых аж пять незамужних дочерей! Но Лежечев по-прежнему со всеми сестрами был ровен, хотя намерений своих и не скрывал. Напротив, всячески подчеркивал, что он человек серьезный и холостой, в средствах не стесненный, поэтому мечтает о жене, которая бы его понимала и была помощницей в делах, о многочисленном потомстве, о крепком хозяйстве. Евдокия Павловна кивала и расцветала от этих слов, а Василий Игнатьевич рассчитывал, что зять простит ему долги. Как и многие в уезде, он задолжал отцу Владимира Лежечева изрядную сумму. Но теперь появилась надежда.

Казалось, что Лежечев присматривается к своей избраннице, имя которой объявлять не спешит. И отчего-то колеблется. Неужто из-за приданого? Но визиты его не прекращались и не становились реже. Значит, он на что-то решился. К концу лета Иванцовы ожидали предложения. И поскольку Мари подолгу беседовала с гостем, гуляя с ним в саду, все по-французски, в конце концов все указали на нее. Шурочка от досады кусала губы, а Жюли по ночам плакала. Все уже догадывались, что бедняжка влюбилась.

«Боже мой, какая несправедливость!» – думала Шурочка. Она уже приготовилась к тому, что Владимир Лежечев станет ее родственником, и видеться им придется часто. Но почему не Жюли? Так прошел июнь и первая неделя июля.

И вдруг… И вдруг случилось нечто такое, что визиты Владимира Лежечева в усадьбу к Иванцовым перестали занимать уездных барынь и барышень по той причине, что появился предмет, который завладел их вниманием целиком. По округе, словно ураган пронесся. Еще ни одно лето не было столь богато на события. И вдруг…