На орбите судьбы

ГЛАВА VI

Мои дальнейшие действия выглядели классическим примером положительного результата перемножения двух отрицательных величин. Откровенно насмехаться над попыткой Айка изобразить из себя не то «большого мальчика», не то «крутого перца» я тактично не стала, хотя, не буду лукавить, подобное желание у меня еще как-то присутствовало, и, логично рассудив, что хуже уже все равно не будет, согласилась занять место на сиденье тюнингованного скутера. С минуту на минуту я ждала, что этот страдающий ярко выраженными вандальскими наклонностями горе-байкер, наконец, задаст мне вопрос относительно причин моей поздней прогулки по пустынным улицам Перовска, но, похоже, «активация схемы» и связанные с ней спецэффекты в форме так и не увиденного мной свечения, напрочь отшибли у него способности к логическому мышлению, и он свято верил в высшее предначертание нашей ночной встречи.

Небесно-голубые глаза Айка словно смотрели сквозь меня: он видел во мне лишь второго контактера с порожденными его больным воображением «нефилимами», и такие незначительные детали внешнего антуража, как застиранная ветровка, выцветшие джинсы и старые кроссовки с отклеившейся подошвой воспринимались им исключительно через призму моего внутреннего мира, представляющего для него какую-то совершенно иррациональную ценность. Конечно, ночью все кошки серы и все женщины красивы, но, если скрывать наличие у себя во рту малобюджетных металлических коронок я еще худо-бедно умудрялась, то разглядеть мою нездоровую худобу, обтянутые кожей скулы и залегающие под глазами тени не составляло труда даже в условиях минимального освещения. Выходит, Айк просто не считал нужным себя этим утруждать, и возможно, именно его наполненный счастливым восхищением взгляд заставил меня поверить в то, что отказывать себе в удовольствии на халяву прокатиться на скутере, может быть, и не стоит.

Громоздкий мотоциклетный шлем обнаружился у Айка в единственном экземпляре. Парень чуть ли не силой водрузил мне его на голову, беспечно сообщил, что «ему и так зачетно», потуже затянул бандану и с грациозной легкостью вскочил «в седло». Расстояние до проспекта Вознесенского, всуе помянуть который в качестве места своего постоянного проживания меня не иначе как дернул за язык сам черт, было отсюда, в принципе, небольшое, и я искренне надеялась, что мы благополучно избежим печальной участи коллективно расшибиться в лепешку.

Когда Айк настоятельно посоветовал мне покрепче обхватить его за пояс, я неожиданно смутилась. Не то, чтобы мне почудился в этом пошлый намек на что-то неприличное– если уж заводить речь об инстинктах, то этот «Лунный гонщик» от слова «гнать» в его жаргонном смысле, годился мне разве что для реализации материнской составляющей. Просто все происходящее внезапно показалось мне настолько глупым, что мне вдруг стало стыдно за свое неуместное ребячество. Хотя… и на старуху ведь бывает проруха!

– Не бойтесь, – Айк интуитивно чувствовал терзающие меня сомнения и никак не решался нажать на педаль, – я всегда аккуратно езжу, а уж вас вообще, как зеницу ока, буду беречь. Вы главное, хорошо держитесь, особенно, на поворотах, и все будет нормально. Ну, что, камон, мазафака?

Судя по реву двигателя и визгу шин, в доведение своего транспортного средства до уровня полноценного байка парнем был вложен целый капитал. В окрестностях родного общежития популяция мопедов также была весьма значительной, однако разъезжающий на них контингент за глаза презрительно именовался «мотогопниками» и помимо отвращения никаких эмоций не вызывал. Что касается самих двухколёсных коней, то их отличительными особенностями являлись повсеместно облупившаяся краска и издаваемое при езде характерное тарахтение, подозрительно напоминающее последствия метеоризма в кишечнике. Стоит ли говорить, что украшенный аэрографией скутер Айка отличался от этих моторизированных велосипедов, как атомоход от бумажного парусника?

Зори, то есть, ночи, в Перовске, однозначно, были тихие. В столице даже в это время вполне реально было наглухо застрять в пробке, так как количество круглосуточно курсирующих по городу таксистов давно превысило все разумные масштабы. Здесь же автомобили с шашечками на крыше даже в ночь с пятницы на субботу попадались на пути раз в пятилетку, и у меня невольно создавалось ощущение пространственного вакуума. А вот Айк, похоже, разрывался от желания продемонстрировать мне обещанные «сто-сто десять» с одной стороны и торжественно данной мне клятвой не крутить чрезмерных финтов, с другой. Несмотря на то, что в повороты парень вписывался практически филигранно, несколько раз мои руки автоматически сжимали его талию, и меня вновь охватывало чувство стыда за этот детский сад. В такие моменты Айк неизменно оборачивался и ободряюще улыбался мне своей ясной, доброй и искренней улыбкой, от чего мне тут же становилось еще хреновей, и я изо всех сил старалась придать прикосновению своих пальцев к его мускулистому, тренированному телу чисто символический характер. Оставалось только радоваться, что проспект Вознесенского уже рядом, я скоро ступлю на твердую землю и дворами-огородами отправлюсь к себе домой. Правда, пешкодралом пилить до Губарева еще дай боже, но побыть наедине с собой мне в сложившихся обстоятельствах, по всей вероятности, будет только полезно. Заодно по дороге сочиню высокохудожественную байку для Степановны, призванную оправдать мое теперь уже точно неизбежное опоздание на работу.

Я настолько глубоко погрузилась в свои запутанные размышления, что не заметила, как к нам подкралась небезызвестная полярная лиса. Да и Айк, по- моему, тоже пребывал где-то в параллельной вселенной, потому что на требование сотрудника дорожной полиции немедленно остановиться он отреагировал лишь после пронзительного свистка в свой адрес. Либо отсутствие нарушителей, управляющих более солидными транспортными средствами, повергло гаишника в такую глубочайшую тоску, что он с горя решил тормознуть двоих придурков на мопеде, либо Айк умудрился нарушить какой-то очень критичный пунктик ПДД, но вооруженный светящимся жезлом полицейский прошествовал к нам решительной походкой, не оставляющей сомнений в серьезности его намерений.

– Мазафака, – сдавленно выругался парень, – Римма, вы сидите тихо и молчите, я все сам разрулю, окей?

– Окей, окей, – вяло отозвалась я, страстно желая стать невидимкой. Липкий страх перед полицией живет в каждом наркомане глубоко внутри, и когда ты уже скатываешься до такой степени безразличия к общественному мнению, что можешь запросто ходить средь бела дня обдолбанный в умат, при виде полицейского в голове все равно что-то перещелкивает, и ты на подсознательном уровне начинаешь искать возможность не пересекаться с блюстителем закона. Так и бегаешь, пока на кумаре с чеком не попадешься…

–Документы давай! –сходу потребовал постовой. На заднем плане из служебной машины с интересом наблюдал за происходящим его напарник, по всем признакам пытающийся оценить возможность извлечь из данной ситуации материальную выгоду, – так есть документы или нет?

– Сейчас, – Айк вытащил корочку из внутреннего кармана и неохотно протянул ее полицейскому, -офицер, а что я нарушил?

–Много чего, – насмешливо хмыкнул в усы гаишник, – во-первых, почему без шлема, а во-вторых, хочу тебе напомнить, что в соответствии с пунктом 24.3 перевозка пассажиров кроме детей до семи лет на мотороллерах запрещена. А вы мало того, что вдвоем взгромоздились, так еще и шлем, видать, у вас один на двоих. Слезай, будем протокол оформлять! И шлем у дружка своего забери, дальше один из вас пешком пойдет.

– Это девушка, – густо покраснел Айк. Да чего уж там, в темноте мои вторичные половые признаки и без шлема черта с два разглядишь! А за «девушку», конечно, спасибо, на самом-то деле я ему, наверняка, старой кочергой кажусь. Мелочь, как говорится, а приятно, – офицер, давайте без протокола разберемся, всякое же бывает!

– Ишь ты, какой борзый, – снисходительно усмехнулся полицейский, – девчонок он, значит, по ночам катает. Хоть бы шлем второй купил, а то, если не дай бог навернешься, в морге родная мама не признает. Я понимаю, гормоны играют, но надо ж немного и мозгами думать. Слезай, чего сидишь?

– Не оформляйте протокол, – хмуро повторил явно обиженный беззлобными в общем-то подначками гаишника Айк,– я штраф на месте заплачу, сколько там полагается?

Вместо ответа полицейский неожиданно вспомнил про находящийся у него в руках паспорт и, подсвечивая себе фонариком, быстро пролистал несколько страниц, потом сличил фотографию с нетерпеливо барабанящим пальцами по раме оригиналом и разочарованно захлопнул бордовую книжицу.

– Артур Мезенцев! Звонить будешь?

–Мазафака, офицер, не буду я никому звонить, – окончательно вышел из себя Айк, что не замедлило сказаться на его сумасшедшей жестикуляции, – говорите, сколько заплатить!

– И то верно, – с олимпийским спокойствием согласился гаишник, – зачем отца лишний раз расстраивать? Пойдем в машину, такие вопросы при дамах не решают.

Айк шумно выдохнул, и когда он резко повернулся ко мне, я внезапно поняла, что все это время продолжала судорожно обнимать его за талию.

–Римма, пожалуйста, подождите меня, – попросил меня пунцово-красный то ли от смущения, то ли от злости парень, – мы же еще на завтра толком не договорились.

Мне до одури хотелось курить, но я боялась снять шлем и тем самым раскрыть свое инкогнито перед двумя полицейскими, на девяносто девять процентов не имеющих ко мне ровным счетом никаких претензий. Однако, после непонятного «прихода» на остановке я чувствовала себя невероятно уязвимой, а шлем, казалось, создавал, определенную иллюзию защиты. Странно, но пока рядом был Айк, я совсем не ощущала этой всепоглощающей тревоги. Как будто, на измене, честное слово!

Уплата штрафа наличными заняла около пяти минут, и мрачный, словно черно-белый триллер, парень, наконец, вернулся ко мне.

–Через Ленина не езжай, – крикнул ему вслед гаишник, – там тоже наряд стоит. Совсем папашу разоришь! Лучше второй шлем на сэкономленные деньги купи!

– Да пошли бы вы все, – едва слышно процедил сквозь зубы Айк,– Римма, ничего, если я вас на перекрестке высажу?

В разбитом вокруг монолитного здания Перовского филиала одного из столичных банков сквере было темно и безлюдно. Впрочем, после того, как я случайно наступила на валяющийся в траве шприц, мне стало ясно, что нам просто сегодня впервые повезло, и мы разминулись с его владельцем. Я же говорила, хорошее место – темное и безлюдное, самое то, чтобы втереться.

– Простите, что все так вышло, права получу – сразу на тачку пересяду. Знал бы, что там такая засада, кругом бы поехал, – Айк все никак не мог отойти от крайне позорного, на его взгляд, инцидента на трассе, и, ожесточенно размахивая руками, изливал мне свою нестерпимую душевную боль, а я смотрела в его небесно-голубые глаза и тщетно пыталась понять, какого хрена я делаю ночью в центре города в компании этого несовершеннолетнего вандала, находящегося в отношениях кровного родства с какой-то перовской шишкой.

– Вы в созвездиях разбираетесь? – я чуть не выронила недокуренную сигарету, когда Айк вдруг ни с того, ни с сего ткнул пальцем в грязно-серое предутреннее небо, и не дожидаясь моей реакции, печально заключил, -а, все равно уже ничего не видно, рассвет скоро. Ладно, я вам завтра покажу Нибиру, и фотографии все принесу… Во сколько встретимся? В восемь у меня пробное тестирование, в пол-одиннадцатого пойдет?

– Не пойдет, я на работе, – каждая мысль о завтрашнем (или скорее уже сегодняшнем) рабочем дне вызывала у меня физически болезненные спазмы. Может, все обойдется?

–Мазафака, не подумал, – Айк сосредоточенно наморщил лоб, – так, в три у меня прогон по брейку, потом в качалку, в шесть Дэнжера на стритболе выручить обещал, у него запасного нет, а к восьми мы с Юлькой в «Рубенсе» стыкуемся. Римма, вам на восемь удобно?

– А как же Юлька? – фыркнула я, мучительно соображая, что кроется под загадочным названием «Рубенс», – насыщенный у тебя график!

– Да это мамка все, – отмахнулся Айк, – вот, говорит, если будешь от безделья маяться, еще на наркоту подсядешь. А Юлька перебьется, я ее и так каждый день вижу. Тогда договорились, я в восемь буду вас в «Рубенсе» ждать, ноут притащу… Вместе мы откроем обратный канал связи с нефилимами, я уверен. Знаете, Римма, вы только не смейтесь, – небесно-голубые глаза в упор столкнулись с моим деланно равнодушным взглядом, – это нереально круто осознавать, что я такой не один.

ГЛАВА VII

Честно говоря, лично я видала вещи и в сотню раз покруче, однако Айку знать об этом было совершенно не обязательно, и свой богатый жизненный опыт я предпочла без нужды не демонстрировать. В знак сопричастности к общей тайне я на прощание все-таки пожала парню руку, на мгновение остановила взгляд на опоясывающей его запястье татуировке, и даже позволила себе сдержанно улыбнуться кончиками губ.

Определенное замешательство я испытала, когда Айк вытащил из кармана супер-пупер навороченный смартфон и предпринял робкую попытку обменяться со мной телефонными номерами. У меня не то, что бы не было номера – у меня банально отсутствовал мобильник. Посещала меня одно время шальная мыслишка приобрести себе самую дешевую модель из серии «главное звонит», однако идея завяла на корню по причине даже не столько нехватки свободных денежных фондов, сколько тотального отсутствия потенциальных абонентов. Таким образом, вполне себе невинные поползновения Айка пришлось без особой деликатности обломать под откровенно идиотским предлогом недостаточной продолжительности срока нашего судьбоносного знакомства. В устах потасканной особы в с вонючей сигаретой в зубах кокетливое жеманство звучало так же неуместно, как и трехэтажный мат в стенах института благородных девиц, но парень вместо того, чтобы вдоволь поржать на моими жалкими ужимками, посмотрел на меня с неожиданным уважением и моментально спрятал смартфон обратно.

Странное ощущение какой-то непостижимой интимности надолго осталось витать в воздухе даже после того, как покрытый затейливой аэрографией скутер исчез в вязком тумане зарождающегося утра. Это была настоящая отсроченная тяга, когда ты ставишься, и вначале вроде бы ничего не происходит, ты уже думаешь догнаться, и тут тебя вдруг накрывает. Расслабленное тело один за другим посылало в мозг незримые импульсы удовольствия, и я не могла заставить себя пошевелиться, чтобы достать сигарету. Я прислонилась к шершавому стволу ближайшего дерева, медленно сползла вниз и несколько минут тупо сидела на траве с устремленным в никуда застывшим взглядом.

Отпустило меня так же резко, как и вставило – внезапно, беспричинно и окончательно. Я поднялась на ноги, закурила и, машинально глянув на часы, побрела через насквозь пронизанный осмелевшими рассветными лучами сквер. К этому моменту я уже точно решила, что на работу я сегодня не пойду.

В общагу я намеренно возвращалась со скоростью хромоногой черепахи, утяжеленной свинцовым панцирем. Мне элементарно требовалось хоть немного разгрести беспорядочное нагромождение мыслей в потрескивающей, словно разряд статического электричества, голове и явиться домой в более или менее нормальном виде, но даже пройденные на своих двоих километры, мне отчего-то совсем не помогли. Уже на подходе к родным пенатам я вспомнила, что вчера у тетки Василисы было очередное «мероприятие», и после веселого застолья в компании своей великовозрастной подруги, она, скорее всего, мертвецки дрыхнет с открытым ртом. Данный факт сам по себе можно было рассматривать исключительно с оптимистичной точки зрения, если бы не одно ключевое «но» – добудиться почивающую похмельным сном тетку представляло собой весьма значительную сложность.

Подвох здесь заключался главным образом в том, как бы я не лезла из кожи вон, доказывая свою благонадежность, ключей мне так никто до сих пор и не доверил. Не скажу, чтобы вышеуказанное обстоятельство вызывало у меня глубокую скорбь, но вот обострение комплекса неполноценности оно периодически, однозначно, провоцировало. Что касается объективных неудобств, до сегодняшнего дня я их не почти не ощущала: уходя на работу ни свет, ни заря, я по обыкновению захлопывала дверь, а вечером дома уже в любом случае кто-то был. Сейчас же мне оставалось лишь уповать на сознательность Нюрки и отчаянно надеяться, что в официальные выходные закон подлости, в отличие от коммунальщиков, тоже не работает, и бурно проходящая «зубрежка тестов» не заставила мою сестренку заночевать по месту проведения трудоемкого учебного процесса.

Лифт в общаге вышел из строя еще до моего приезда в Перовск, и я сильно сомневалась, что малообеспеченные в общей массе жильцы одноподъездной десятиэтажки когда-нибудь соберут необходимую для покупки украденного неизвестными ворами силового кабеля сумму. На протяжении трех месяцев я ежедневно поднималась по заплеванной лестнице на седьмой этаж, и не переставала удивляться причудливости принимаемых несправедливостью окружающего мира форм. Насколько нетерпимо общество было к наркоманам, в равной степени оно проявляло поразительную лояльность к алкоголикам.

В Губаревской общаге пили все, кто-то больше, кто-то меньше, кто-то чаще, кто-то реже, но абсолютные трезвенники встречались разве что среди имеющих колоссальные шансы пойти по стопам родителям детей, «нежный возраст» которых заканчивался примерно годам к тринадцати. Были еще древние, словно египетские пирамиды, пенсионеры, что называется, выпившие свое, но и те пропустить рюмашку никогда не отказывались. Работяги с заводов, разномастные калымшики, а также всякого рода праздношатающиеся личности без конкретного вида занятий – они жили так десятилетиям, пили так десятилетиями, и устоявшийся образ жизни вовсе не казался им маргинальным. Бытовое пьянство в нашей стране было морально узаконено: если оно и осуждалось, то лишь в случае приобретения угрожающих масштабов, а традиционные пятничные попойки и прочие вечерние посиделки, неизменно перерастающие в утренний опохмел, морального порицания, в принципе, ни у кого не вызывали. Те, кого условия работы вынуждали сохранять трезвость, научились «культурно выпивать» по пятницам, а не стесненные жесткими рамками вольнонаемные работники в большинстве пребывали в хроническом состоянии опьянения, но всех их объединяло одинаковое брезгливо-пренебрежительное отношение к наркоманам. В том числе, и к бывшим.

Самое парадоксальное, что за время принудительного лечения в стационаре я наблюдала прямо противоположную картину: там, наоборот, наркоманы, считали алкоголиков людьми второго сорта. И это при том, что последние, в сущности, обладали гораздо менее атрофированными душевными качествами, и если, кому-то из них удавалось пронести в больницу спиртное, они не только охотно «соображали на троих», но и порой могли даже поделиться с пытающимся снять выпивкой абстиненцию наркоманом. Лично я и вообразить не могу, чтобы разжившийся ханкой наркоман раздавал ее направо и налево. Да что далеко ходить, я сама еще недавно готова была за дозу кому угодно глотку в клочья порвать. Вспомнить хотя бы, какие мы со Стасом побоища устраивали…Местные же алкаши только что не плевались мне вслед, а я, в свою очередь злорадно ухмылялась при упоминании теткой Василисой «Катькиного мужика, который как в отпуск уйдет, так на месяц в запое».

Раньше мне было вообще все равно, кто чем травится, но сейчас я стала чересчур остро воспринимать повальную алкоголизацию общества, в губаревской общаге достигшую своей высшей точки. Иногда мне начинало казаться, что я просто испытываю к здешним пьяницам черную зависть, и тогда я в полной мере осознавала, как мне повезло, что меня не окружают наркоманы (причислять к таковым десяток малолетних травокуров я считала ниже своего достоинства), и как невыносимо тяжело стало бы для меня в противном случае переносить свой статус «белой вороны».

Субботним утром последствия массового загула встречались мне практически на каждом этаже и варьировались от недопитой бутылки портвейна до непереваренного содержимого желудка, ну, а апогеем сего эпического полотна стал выползший из дверей дядя Гриша с шестого этажа, по причине извечного отсутствия в подъезде даже намека на освещение принятый мною за особо жуткую разновидность глюка. На моей памяти тетка Василиса до такой степени ни разу не допивалась и, когда я, наконец, добралась до своей квартиры, надежда попасть домой с первой попытки упрямо теплилась в моей груди.

Вопреки моим самым худшим ожиданием, открыла мне заспанная Нюрка, и, потирая глаза, принялась меня поочередно осматривать и обнюхивать на предмет употребления наркотических средств. Учитывая, что бог миловал ее от непосредственного контакта с героиновыми наркоманами, маловероятно, что она сумела бы меня выкупить, даже если бы я действительно вмазалась. После импровизированного медосмотра безостановочно зевающая Нюрка по секрету поведала мне, что обнаружившая мое отсутствие лишь по окончании «мероприятия» тетка, публично выразила категоричную уверенность в том, что я опять взялась за старое и в случае моего возвращения под кайфом, мне грозит незамедлительное выселение на улицу. Сама же Нюрка воспользовалась беспробудным сном подгулявшей мамаши и нагло проигнорировала обязательное посещение собрания для выпускников, проводимое преподавательским составом родной школы, чем, судя по всему, была несказанно довольна.

Нине Степановне я дозвонилась ровно за минуту до того, как суровая бригадирша собралась отметить мне прогул, и, памятуя о преследующем вставших на путь исправления наркоманов недоверии, сходу пошла в нападение:

– Я что, теперь, уже и заболеть не могу? У меня, между прочим, температура тридцать восемь! – очень натурально возмущалась я с имитирующими ангину хриплыми нотками в голосе, – лучше я за выходные подлечусь, чем вообще в понедельник с постели не встану. Пускай, вон, Ефремова меня один день подменит, я же за нее пахала, когда она в свою деревню ездила!

– Смотри, Дивина, узнаю, что снова колешься, сразу уволю, мне такие работники не нужны. И не надейся, что я тебя покрывать буду, – Степановна многозначительно засопела в трубку и, помолчав, добавила, – ладно, лечись, но чтобы в понедельник с утра, как штык. Мне оно тоже надо, чтобы ты мне всю бригаду гриппом перезаражала.