Инязовки. Феноменология женского счастья

– Скорее всего, так. Но я из школы ушла. По своим мотивам. И как продвигается твое творчество? Варишься в собственнном соку?

– У меня есть развивающий редактор, представь себе, это наша однокурсница Надя Задорожная. Правда, она сама об этом не знает. Помогает советом, несогласием, критикой. Она не будет лукавить, если ей что-нибудь не нравится: «Меня просто убивают эти длинноты, необязательные красивости». Человек, который много лет занимается скучными техническими переводами – и такое удивительное чувство языка!

Когда у меня бывают творческие срывы и хочется все бросить, она мне говорит: «У тебя что, горит с этой книгой? Пиши, переделывай. Разве сам процесс не доставляет тебе удовольствия? И нет ничего страшного, что зашла в тупик и самой что-то не нравится. Будет гораздо хуже, если будешь всем довольна». Из однокурсниц она мне сейчас более всех близка, еще Маша Викентьева, но она пишет редко, хотя и помногу. Остальные как-то рассосались в пространстве и времени. Мы ведь и правда стали другими – женщинами зрелого возраста, утратившими прежний кураж. Признаюсь тебе, иногда я отказываюсь узнавать себя в зеркале.

Что касается творчества, у меня появилось видение, что пригодится в книге. Умные мысли, афоризмы, метафоры – все, что поможет передать «картину мира». Почему мне хочется писать? Да потому, что во мне бродит нечто, что просит выхода в творчестве. Другое дело – нужно ли мое творчество человечеству?

– Ты пишешь не детективы, не бульварное чтиво на широкую публику. У литературы мемуарного плана своя аудитория. А меня вот поражают те, кто читает Юлию Шилову. Ни стиля, ни доброго сюжета. Письма зрителей, «страшилки», и вот – богатая женщина-писательница. «Французское завещание» Макина – что в нем такого? Но чем-то притягивает. И он не живет в Сибири. Сколько мне приходилось видеть скудоязычных, вокабулярных переводчиков из Москвы и Питера. Да многим сибирским ребятам-толмачам в подметки… И что? Кто их знает? Местные делегации предпочитают брать своих переводчиков, а Москва говорит: «Мы по дороге пристегнем к вам наших!»

Моя трудовая биография была в чем-то побогаче прочих, а вот с личной жизнью – ни хорошо, ни плохо – вообще никак! Я всегда с каким-то странным пиететом относилась к сильным мужчинам, принимая за силу обычный эгоизм, бесцеремонность, жестокость, которые скрывали элементарную слабость. Меня начинали ломать – и это прокатывало. До поры, до времени. Пока не приходило понимание, что этот мужчина – никакая не скала, не опора.

– Наверное, мне повезло в этом плане. Рядом со мной сейчас именно такой мужчина – сильный и надежный. Он вдовец, на несколько лет старше меня, хотя все еще полон энергии и даст фору молодым. Между нами нет пылкой страсти, скорее всего мы дружим, восполняя друг другу недостающую половинку мужского-женского начала. Он принимает меня в «любом виде»: «Ты – это ты!» Так же, как мы принимаем своих детей: зная их недостатки, любим все равно. Поэтому я его считаю подарком, который мне преподнесла судьба на склоне лет.

– То, что тебе привелось встретить надежного мужчину, поверь мне, не частая удача. По собственному горькому опыту знаю, что пара должна быть прежде всего друзьями, а остальное – уж как доведется, вторично. Только друзья могут, зная недостатки друг друга, принимать их и оставаться рядом. Нужно быть с тем мужчиной, который ценит тебя, который делает больше, чем говорит, которого волнует, где ты, как ты, поела ли и тепло ли оделась. Это и есть любовь.

Глава 1. Родом из детства

По-настоящему раскрыться в общении с друзьями, выйти из скорлупы своего скрытного характера я смогла не сразу. Первый курс я «мыкалась» на съемных квартирах, не имея возможности поселиться в общежитии, как многие счастливчики, с первых дней окунувшиеся в студенческую среду и познавшие радость присутствия дружеского локтя. Я жила в Ново-Ленино и сорок минут добиралась до института, промерзая в автобусах, мучаясь от голода, неутоляемого случайными перекусами. Единственной точкой опоры, светлым пятном в начале моей студенческой жизни была двоюродная сестра Вероника. Мы встречались после занятий, чтобы излить друг другу душу, обоюдно подпитаться родственным теплом. Наш излюбленный маршрут начинался с улицы Ленина, где находился институт иностранных языков имени Хо Ши Мина, в котором я училась, впечатляющее здание с высокими белыми колоннами. Затем мы поворачивали на городской «бродвей» – улицу Карла Маркса – и держали направление к пельменной, где терпеливо (оно того стоило!) выстаивали длинную очередь, чтобы отведать порцию приготовленных по-домашнему пельменей. По торговой улице Урицкого добирались до центрального рынка, и в толпе народа ожидали «гармошку», автобус, следующий к месту моей глухой «ссылки» – отрезанному от города микрорайону Ново-Ленино. Здесь мы расставались до завтрашнего дня.

Путь наш был долгим, но за разговорами не замечались ни пройденные километры, ни затраченное на дорогу время. Наши души соединялись, и в таком состоянии мы крепчали силой духа. Как птенцы, выброшенные из родительского гнезда, мы учились самостоятельно выживать в бурном житейском море.

Вероника училась в пединституте на дефектолога-логопеда и уже обладала опытом выживания в отрыве от семьи, перейдя из одного состояния «общего жития» в другое, ему подобное. Всю свою сознательную жизнь моя сестра провела в интернатах. Отца своего Вероника не знала, хотя, обладая богатой фантазией, правдоподобно рассказывала о том, что он постоянно искал с ней встреч.

Конечно, в природе он существовал, этот обладатель густой шевелюры темных волос, этот любитель выпить – веселый сапожник Иван. Глухонемая Валя, мать Вероники, безоглядно бросилась в его объятия. Они любили друг друга на сеновале, будучи свободными от людских предрассудков.

Унаследованные от отца веселый нрав и свободолюбие, а также густая шапочка черных кудрявых волос придавали Веронике неповторимый шарм. От матери ей достался простовато вздернутый, курносый носик, широко распахнутый наивный взор и вечное удивление в глазах. Вместе взятые черты лица, необычайная говорливость и простодушие вызывали такое расположение, что люди тянулись к Веронике, как подсолнухи тянут свои головы вслед за солнцем.

Друзей и подруг у Вероники было много, и просто удивительно, как я могла не потеряться в этом людском водовороте, обладая такими чертами характера, как молчаливость и сдержанность. Имея привычку «семь раз отмерить, прежде чем отрезать», для своей сестры, обладающей чрезмерной экспансивностью в проявлении чувств, я была тем самым прохладным ветерком, который в нужный момент остужал ее горячую голову. По степени значимости для себя Вероника называла меня генералом в сравнении с людьми, ее окружавшими.

До десяти лет, пока наша добрейшая бабушка Степанида находилась в добром здравии, Вероника жила в Шеберте, под ее надежным теплым крылышком. Дед Муха относился к девочке со всей строгостью, пресекая на корню непозволительные шалости. Веронику он считал случайным недоразумением, осложнением, которое внесла в его жизнь «непутевая» дочь Валя, и как только бабушка Степанида ушла в мир иной, старик, не мучаясь в раздумьях, «сдал» девочку в интернат. С десяти лет Вероника познавала окружающий мир самостоятельно.

Шеберта взрастила на своих ромашковых полях не только вольнодумную Веронику. Здесь, в крепком бревенчатом доме, провела свое детство и юность моя мама. В большой семье она была младшей и самой любимой. Красивая, гордая, недоступная для деревенских кавалеров, она вызывала восхищение даже у досужих кумушек. В райцентре мама выучилась на медсестру и покинула родной дом. На распределении они с подругой обе выбрали поселок Сосновку. Заведующий здравотделом, глядя на двух девчонок, не уступающих друг другу, предложил тянуть жребий. Сломанную спичку вытянула мама, тем самым предопределив судьбы сразу пятерых человек – свою, своих троих детей и моего отца. Претендентов на ее руку было двое – отец, главный инженер леспромхоза, серьезный молодой парень, которому еще в академии предсказывали: «Этот далеко пойдет», и его друг, неутомимый весельчак-оптимист. Пользуясь своим служебным положением, отец перевел «к черту на кулички» приятеля и облегчил нелегкий выбор мамы. Эта история об устранении соперника стала одной из семейных легенд, которую родители любили пересказывать, каждый раз облекая в новые подробности. Я слушала их воспоминания с замиранием сердца. Сколько судьбоносных случайностей в жизни, от которых зависело мое появление на свет: сначала сломанная спичка, затем мамин определяющий выбор. Несомненно, отец поступил мудро. Не прими он таких крутых мер, у мамы родились бы другие дети. Увы, это были бы не мы!

Мы явились на свет один за другим: брат и две сестры, не давая матери ни малейшей передышки. Трое детей в семье – это нагрузка, которую выдержит не всякая женщина. Мама была на редкость выносливой, ее закалили трудности военного детства, но и ей приходилось нелегко. Все домашнее хозяйство легло на ее плечи. Отец «горел» на производстве, целиком отдаваясь работе. Конечно, он любил своих детей, но мы для него были, как те цветы, что росли на соседской клумбе: любоваться не запрещалось, но кропотливым уходом занимались другие.

Бабушка Степанида, желая помочь дочери, на все лето забирала нас в Шеберту. В городе, где мы жили, не было такой чудесной природы: лугов, заросших глазастыми ромашками, чистого березового леса, теплого озера, подернутого тиной, и того особенного воздуха, что настаивался на ароматах разнотравья.

Весь день предоставленные сами себе, мы с утра уходили на озеро и купались до «гусиной» кожи, до синих губ. Легкая на выдумки, Вероника верховодила деревенской детворой. Без ее участия не обходилось ни одно «культурное» мероприятие. В огромном сарае с сеновалом наверху она устраивала самодеятельные концерты. Мы рядились в длинные платья, наклеивали лепестки герани на губы и пели, плясали, читали стихи. Деревенские девочки, явно уступая нам в выдумке и артистичности, смотрели на наши «экспромты» с плохо скрываемой завистью. Самым ярким цветком среди нас была младшая сестра Таисия. Даже не цветком, а бутончиком, еще не распустившимся, не показавшим, что там внутри, но уже притягивающим взоры своей скрытой загадкой.

Как-то целую неделю шел проливной дождь, принуждая нас к невольному домашнему заточению. Придорожные канавы наполнились водой. Вдруг, разогнав хмурые тучи, ярко засияло солнце, наполняя воздух долгожданным теплом.

– Смотри, сколько воды натекло в канавы! – сказала Вероника, выглядывая в окошко. – Айда купаться!

Я радостно подхватилась с места, ни секунды не сомневаясь в разумности предложения. Мы плюхнулись животами в мутную коричневую воду и, поднимая грязные брызги, радостно забили ногами.

– Глядикось, что вытворяют Муховы внучки! Ремня дать некому! – смотрели с недоумением деревенские обыватели, и даже гуси, перестав щипать траву, застыли в столбняке с вытянутыми шеями.

Мы бесновались до тех пор, пока в поле зрения не попала следующая картинка. Со стороны железнодорожной станции по улице двигалась наша старшая двоюродная сестра Алина. Студентка университета, красавица-хохотунья, расточавшая вокруг себя флюиды счастья, она была для нас «лучом света в темном царстве». Алина шла с поезда, несла сумку, в которой всегда были подарочки для нас. И вдруг взгляд ее остановился…

Не затруднив себя поиском слов, способных выразить высшую степень негодования, Алина подняла с земли хворостину и пошла навстречу нам устрашающим танком. Мгновенно оценив степень опасности, мы покинули неприглядную «купель» и взяли направление к бочке, наполненной дождевой водой. Для своих юных лет мы были не глупыми девчонками, хоть и позволили себе купаться в сточной канаве.

С приездом старшей сестры все вокруг озарялось веселым городским духом. Алина энергично бралась за уборку, и старый дом тети Серафимы преображался в светелку с чисто вымытыми окнами и полами. Алина стряпала пышные булочки с брусникой, легкой птицей порхая по кухне. В ту пору она была для нас звеном, которое связывало наше детское воображение с другим, таким волнующим внешним миром.

Глава 2. Проба пера

Алина всегда считала своим долгом направлять младших сестер на путь истинный. Когда мы, повзрослев и поумнев, окончили школу и приехали в Иркутск поступать: я – в университет на журналистику, Вероника – в пединститут на дефектолога-логопеда, она взяла нас под строжайший контроль, выдвинув жесткие требования – забыть танцульки, готовиться и готовиться. Слова ее обсуждению не подлежали.

Алина была замужем за геологом Владиславом, который еще в Шеберте заприметил бойкую на язык девчонку с милыми ямочками на щеках. Взрослому, много чего повидавшему бородатому мужику, кочующему со своей партией в поисках земных кладов, звонкоголосая девушка показалась чистым сокровищем в деревенской глуши. Все два года, пока их партия находилась в окрестностях Шеберты, он на нее поглядывал. И когда Алина, окончив школу, поступила в Иркутский университет, Владислав отыскал ее в большом городе и выхватил из общежития: «Жить будешь у моей матери». Девушка скромно разместилась в проходной комнате. В небольшой двухкомнатной квартире вместе с ними обитала собака лайка по кличке Динга.

Варвара Ивановна, мать Владислава, оказалась не такой благодушной и покладистой, какой выглядела при первом знакомстве. Студентка, не имеющая ни кола, ни двора, из тех, что «понаехали», Алина молча сносила едкие упреки, на которые в отсутствие сына не скупилась хозяйка драгоценных квадратных метров.

Рождение ребенка прибавило шанс на снисхождение. Маленький Андрейка был пухлым, упитанным крепышом, и Варвара безоглядно отдала ему всю себя, воркуя над мальчиком хлопотливой голубкой, заботливо сдувая пылинки. Все, что ни делала Алина, вызывало приступы болезненного раздражения и подвергалось критике. Казалось, свекровь намеренно раздувала искры из еле тлеющего уголька, чтобы вспыхнула и разгорелась ссора.

Когда мы, две абитуриентки, появились в этой квартире, надеясь получить здесь временный приют, мы ни сном, ни духом не подозревали о царящем в этих стенах противостоянии. Варвара оказалась первой серьезной закавыкой на пути постижения мира, который простирался за пределами семейного очага. Первым человеком, давшим понять, как непрост этот мир, в котором мы должны были найти себя и утвердиться.

Прилавки магазинов в ту пору были пустыми, как закрома церковной мыши. Понятие «купить» ненавязчиво вытеснялось другим словом – «достать». «Доставали» продукты те, кто стоял у истоков их производства и распределения. «Достать по блату» значило иметь с такими людьми хорошие отношения. Соседка, работница мясокомбината, время от времени приносила в дом внушительный сверток сосисок, которые доставала по заказу Алины. На столе был праздник. Однако сосиски имели свойство заканчиваться. Когда этот неприятный момент приближался, Варвара, сжав трубочкой руку, шипела на ухо жующему Андрейке:

– Скажи им, чтобы сосисок тебе на утро оставили. Тебе и бабуленьке твоей покушать!

– Не хочу! – мычал набитым ртом Андрейка.

– Кому говорю: скажи! – Варвара угрожающе морщилась. Андрейка портить отношения с бабушкой не хотел и, ломая себя, вставал перед матерью с опущенной головой и срывающимся голосом просил:

– Мама, оставь нам сосисок на утро.

– Ты что, рехнулся?! – Алина покрывалась краской.

Повинуясь железному взору Варвары Ивановны, Андрейка подходил ко мне, и, отведя глаза в сторону, спрашивал:

– Настя, ты утром оставишь мне сосиску?

Варвара сидела на диване, вытянув ноги, и, как режиссер, добросовестно отработавший все актерские роли, внимательно следила за происходящим спектаклем.

Возвращаясь из института, мы сталкивались с закрытой дверью и просиживали в подъезде битых три часа. Наконец на лестнице слышалось знакомое хриплое дыхание.

– Кто опять крышку почтового ящика отворачивал? – спрашивал Андрейка, сохраняя ворчливые интонации «бабуленьки».

– Никто не отворачивал! – отвечала я.

– Ты не отворачивала, значит, сестра твоя отвернула, – недобро опровергала Варвара. – Сколько раз я говорила вам, чтоб не лазили по ящику! Бабушка ваших писем не тронет. Все будут лежать на столе. В следующий раз буду ожидать вас у ящика с ремнем!

Мы хранили недружелюбное молчание.

– Почему у нее (она не снисходила до того, чтобы называть невестку по имени) ключа не возьмете? По вечерам блудит, пусть берет ключ. А сейчас он ей зачем? Сестреночка ваша! – голос Варвары набирал привычную язвительность. – Сколько в ней строгости! Вас ругает, а сама и стипендию могла не получить. Бабушка полы в подъезде мыла, чтобы хлебушка купить. Я вчера напоминала, что мы с Андрюшей пойдем в зверинец. Бабушка хоть и старый человек, а всегда предупреждает, куда идет!

– А нам все равно пришлось три часа стоять в подъезде, – заметила Вероника. Мы стойко отмолчались в ответ на предложение выпить чаю, и даже когда «бабуленька» вышла из дома, остановили себя на полпути к холодильнику.

По утрам Варвара, закрываясь сложенной газетой, жевала колбасу. Затем торопливо заворачивала оставшийся кусок в бумагу, прятала его в холодильник, а шкурки выбрасывала в окно.