Вакханалия, или Хренотень по-русски. Рассказы из русского быта

– Так, ничего особенного, – Кирилл посерел, но сделав над собой усилие, равнодушно откинул газету. – Обычные сплетни.

О мужестве и доблести

Сергей Никанорович Серенький очень любит свою работу. Своими пухленькими пальчиками каждый день по многу часов подряд он может исписать столько бумаги, столько любовно замаранных мелким корявеньким почерком бланков вылетает из-под его легкой руки, что этими стопками следовало бы подпереть пизанскую башню.

Но нет. Конторский, по нынешнему офисный, рабочий Сергей Никанорович Серенький выполняет сложную и ответственную работу. Он проверяет правильность заполненных бланков и переписывает их, дабы не было разногласий и противоречий в документах. Так что его бумажки чрезвычайно необходимы и

поэтому старательно подшиваются и складируются в специальных шкафчиках.

Иной раз Сергей Никанорович так бывает занят, что, засмотревшись в окно, его ответственные умные ручки все равно продолжают что-то писать и писать. Или, к примеру, особенно будучи в добром духе, Сергей Никанорович, миленько улыбаясь сквозь очки, уже по бумажке водит писулькой и неважно, что буковки превращаются в колышки и горки. Сейчас важен сам процесс, беспрерывный как жизнь и время: вот М становится эдаким овражком и, может быть, в мозгу Сергея Никанорыча в этот момент всплывают образы уточек. Буква Т становится перевалом туристов и Господин Серенький мысленно переваливается через эти перевалы в суровых условиях гор; цыферки оживают и воплощаются в смешливую банду весельчаков – им только в пляс остается.

Бывают у Господина Серенького дни, когда он сам удержаться не может и, видимо, ощущая себя Гераклом, вдвое, втрое, а то и вдевятеро раз больше план заполнения бланков перевыполнит.

И тут как хор пьяных грузин под тихим церковным сводом, как весть о наступлении Апокалипсиса до обеда с макаронами и котлеткой, в общем так же внезапно, так же ошеломительно раздался сверху указ, постановленный и укрепленный, что с N-го числа провести всеобщую компьютеризацию сотрудников!

Подобно застывшей скульптурной композиции Микеланджело Буанаротти с героями из древних мифов, с открытыми ртами, подобно питерским львам, мы застигаем десятки господ Сереньких: немало стонов отчаянья раздается из кабинетиков, не меньше и всхлипываний, словно от поголовного насморка.

О, сколько горя и разбитых надежд принес этот указ! Но кто виноват?!

Это всего-навсего необходимость России не отставать от держав-владык. А какой урон это нанесло душенькам Сергеев Никонорычей Сереньких! И все же не перевелись богатыри на земле русской! Один из многих – наш любимый герой – переборол печаль разлук со своими любимыми бумажками, с этими его детками, беленькими и сердечно замаранными, и теперь осваивает азы этого иноземца Виндуса Самовича, пускает в свой тесный мирок и супругу его – Экселию.

Поначалу они часто ссорились и непонимали друг друга, и Сергей Никонорович говаривал сердито:

– Ох, не доведет это до прогрессу, не доведет! Уж помяните мое слово… вот уж когда чайком плеснет на эту чуду какой бедолага, тогда?!.

Но чайком никто не брызгал на компьютер и крах все никак не наступал. А только случилось однажды то, что герой наш вовсе и не ожидал: увидел Серенький через свои круглые окулярчики, что вовсе они с Виндусом и его семьей уже давно перестали враждовать и стали что-то вроде ближайших родственников. Сергей Никонорович стал частенько наведываться к ним в гости, а порой и шашни на сайтах заводить. Он то в пасьянсик сядит с ними перекинется, то партию в шахматишки сыграет.

С лучшим приятелем Виндуса Антирнетовым герой свел дружбу совсем недавно. А этот Антирнетов и давай ему свои угодья показывать: то туда заведет – конца и края нет, то сюда! Ох, и богатая он персона – миллиардер, да еще и волшебник: каждый день новые чудеса кажет – страсть, как интересно!

Так что бедный Сергей Никанорович, потеряв однажды то, чем просто жил и дышал, смог принять это как должное и не отчаялся, за что и был сполна вознагражден судьбою. Научился любить и ценить свой новый мир, раз нельзя уже вернуть прощлого, и благодарил ворвавшийся прогресс, подаривший ему столько незабываемых мгновений!

Вот-таки мы, подобно нашему герою, должны проявлять мужество и доблесть, чтобы мириться и дружить с настоящим, не горюя об ушедшем прошлом.

Пурзик

Лежит так умиротворенно на двух ляжках, что даже стыдно беспокоить. Лежит и улыбается чему-то своему, совсем по-человечьи. Наверно, пойманной крысе. Какая у нее была вкусная голова. Да и не то, что стыдно его стаскивать, ведь спать пора – два часа ночи, – а словно нарушаешь гармонию мира. Как с себя скидывать. Тронешь пальцем – пихнет лапкой: отвали! Пощекочешь живот – в ответ: муур, отвали! Как человек прям. Тычешь пальцем дальше – мотает злобно концом хвоста: не отвяжетесь – загрызу. Рассмеялись. Смеешься, а ноги трясутся и Пурзик вместе с ними. И словно сам ржет, ведь все его тело дрыгается. Не трясите меня – кажется трясет он голосом. А от этого хохота еще смешней. И кот двигается еще сильней на ляжках. Открывает недовльный глаз. И сворачивается котяра рыжим комочком. Теперь оный комочек дышит двухзалпно: передвигает дыхание из живота и зада к лопаткам, и наоборот. Иногда дергаются кончики лап, усы, ушки. А ноги под ним уже затекают. Наверняка еще час и два, и пойдет лазить по норам.

А пока весь затрясся. Наверняка вспоминает схватку с крысой. Как энергично движется хвост. Снова надо подергать за хвост: просыпайся, соня. Не реагирует. Пурзик! Ширк ширк ногтем. Трешь лапку – учащенней дышит. Поднимаешь хвост, а он потом дергает – оставь в покое. Вот он тянет, потягивается. Закрывает лапками лицо. И трудно с первого взгляда понять где лицо, где спина.

Неужели придется его скидывать? Эй! Пурзик! Шуба! Как змея хвост нервно двигается. Показывает кто тут хозяин. Снова сладко тянется, показывая чуток клыки.

Настоящий йога – так извернуться. Не пойму – это задняя лапа? А, да. Теперь отпинывается. Давай пощекочим нос ногтиком. А от туда тепло идет. Только прячет ноздри лапкой. В животе заворчало. Сейчас по обыкновению пукнет во сне.

Дунешь на него, а как-будто хвост сдул. И нет реакции. И опять мурчание.

Двигаешь ногами: может быть проснется и сам убежит. Хоть бы что – ни стыда кошачьего, ни совести.

Раздвинуть бы ноги, чтоб провалился. И стиснуть ляжками. Вот бы он глаза выпучил.

А ведь не можешь. Начинаешь гладить против шерсти: на, получай, бомжуля.

А то придет весь в соплях чьих-то зеленых, ошметочных, с желтой каемкой, и сразу в лицо лезет – подарочек, мол, принес.

– Иди отсюда, – говоришь ему… А он уже по-человечески обиделся и убежал, в угол забился. Стыдно теперь перед ним.

Ну давай, котяра, тянись и просыпайся.

Придется к крайним мерам прибегать: за шкибок.

Схватишь за лапу, а он остальными с когтями зацепит палец. Вот сам себя царапает за хвост. Глаза открыты. И вновь закрываются. Хотя, чувствуется, понравилось дразнить свою лапу. Поглаживает ее. Но лапа не реагирует. Дрыхнет.

Все вместе тянемся, тянемся.

Злобно просыпается. Себя лижет. Смачно потягивается. Открывает пасть. Зевает. И теперь смотрит на тебя злым зеленым сощуренным взглядом. Подглядывает. На самом деле глазоньки его слипаются. Готов погрузиться снова в сон. В блаженный кошачий сон. В тепле и заботе. Утром получит в тарелке остатки щей со свиной кожей. Кашей. Молоко.

Но будет выпендриваться: эта жратва только дворняжкам годится. И побежит гулять на улицу, чтобы похвалиться им, что питается лучше, чем они.

Вот слышит, что речь о нем. Вскакивает. Чешется. Трясет загривок. Переворачивается, снова вылизывает. Покусывает блох. И удобно укладыавается на другой бок. А как вскочит или забежит с улицы – прямиком к своей тарелке: вдруг что-то вкусненькое. Сейчас приснился ему вкусный сон. В благодарность себе обцаловывает лапки. Икает. Вздыхает. Чуть ворочается и снова засыпает.

Ну вот его скидываем. Пора и честь знать.

Его лицо выглядит недоуменно: что такое?! Варвары! Кто посмел тревожить?

Вырывается из рук и ложится на колени, постепенно сползая в пространство меж ними.

И все-таки его скидываем. Пусть сидит на диване один. Ему это явно не по вкусу. Оглядывается, недовольно чешется. Раздумывает. Уставится куда-нибудь в дальний угол и снова чешется, пробуя воздух языком. После сна словно пьяный, непричесанный. Никак не может въехать в реальность. Ложится и, не опуская головы, приходит в себя. Водит ушами: не слышно ли незванных гостей мышей. Нет. Пока все тихо. Ворочается и начинает снова дремать.

Вот такой наш Пурзик.

Вдвоем поодиночке

Пора просыпаться. Не охота, конечно, но скоро приедут гости: сегодня первое знакомство с будущей свекровью. Это всегда процесс волнительный и мучительный. Чужой человек, а тебе с ним жить и общаться. От того, какое впечатление ты на нее произведешь, так она и сыну на мозги накапает.

Я потянулась и приоткрыла глаз. Яркое солнце уже играло на противоположной стене. Как хорошо жить на юге.

Я всегда мечтала просыпаться и видеть за окном раскидистые пальмы. И вот сон сбылся. Я просыпаюсь, а они там. Их лапищи легонько хлыщут по незастекленному окну и мне весело.

Я привезла в Азию свою семью и теперь мы вместе, не надо грустить и тосковать по дому, по маме. А мама уже шебуршит в другой комнате. Она всегда встает раньше других.

Я оделась и еще чуток заспанная вышла из комнаты.

К полудню позвонили и предупредили, что уже едут. Мы накрыли на стол. Скромно и вежливо. Вроде не особое торжество, чтобы заваливать стол, заказывая скатерть-самобранку. Просто столкновение двух семей.

Послышались шаги за дверью. Многочисленное топанье. А вот и она. Приземистая, строгая. Волосы уложены пучком, в строгом костюме училки. Хотя она никогда ею не была. Ее муж занимался крупным бизнесом и все заботы этой женщины сводились к тому, чтобы присутствовать с ним на приемах. А сегодня она специально надела только черное, чтобы запугать нас. Ну ничего. Выкрутимся.

Она посмотрела на меня и, естествено, сразу узнала: других девушек в квартире все равно не было. Состроила искусственную улыбку и разверзла объятия. Я направилась к ней, тоже раскрыв широко руки. Обнялись. Она вся напряжена. Таз далеко отодвинут: жест нежелания сближаться. Из-за этого она даже согнулась, отдавая в мое распоряжение только плечи. Пришлось на нее слегка надавить и прижать посильнее: мамочка. Она сдалась и расслабилась, даже заулыбалась искренне. Ну вот и поладили.

Моя семья не была столь образованна, как их, в плане языков, и общаться больше приходилось жестами и через меня. Но процесс единения прошел без эксцессов. В конце обеда некий голос шепнул, что она меня одобрила. Ну еще бы. Я ли не самая прекрасная, самая премудрая и самая совершенная?