Какое настроение, такая и жизнь

Она мельком окинула себя в зеркале: коротко остриженные неделю назад волосы торчащие ёжиком и голубая майка поверх джинсов делали её похожей на мальчика-подростка. " Н-да! Совсем не фонтан… пожалуй, надо хоть губы подкрасить, – и она сняла колпачок с тюбика помады, но почему-то передумала, – да неважно, Похоже у него что-то случилось!" – внезапно пронеслось в голове, и она открыла дверь.

– Что-то случилось? – выпалила она не скрывая волнения в голосе. Головин медленно прошёл в кухню чуть не задев её своим громоздким телом. Она недоуменно посторонилась.

– Да, случилось… Анастасия… Ася, у меня сегодня друг погиб, очень близкий, верный и хороший человек.

Мы с ним почти десять лет вместе работали, он оперативником был. И вот всё, нет его теперь…

Головин сел и поставил на стол бутылку водки. Ася растерянно и сочувственно наблюдала, она не знала как реагировать, что сказать этому серьёзному, умному и мужественному человеку. Что она могла ему сказать, какие слова утешения подобрать?

– Ты уж меня извини, так тяжело и домой идти не хочу, там пусто…

– А жены разве дома нет? – робко задала она как ей казалось неуместный и глупый вопрос в этой ситуации.

– Жены… никакой жены у меня нет, уже пять лет как нет… ушла она по этой же причине – надоело бояться. У нас ведь всякое может случиться. Давай, моего Кольку помянем?

Ася утвердительно закивала головой и достала из шкафчика два высоких фужера для шампанского. Она была в смятении от того, что он как-то неожиданно перешёл с ней на ты и назвал её Асей. Кроме этого, он пришёл к ней со своим горем, со своей бедой, с той бедой, с которой ходят только к очень близким друзьям, к очень близким людям. Это внезапное открытие так поразило её, что она совсем забыла и о том, что не очень хорошо выглядит, и о том, что водку обычно из фужеров не пьют.

Похоже и он этого всего не заметил, настолько был поглощён своими переживаниями. Он сидел в серой тонкой ветровке, надетой поверх серо-голубой давно не стиранной майки, в грязных, измазанных глиной кроссовках, которые забыл снять. Сидел облокотившись двумя руками на стол и молча смотрел перед собой, смотрел сквозь Асю, он выглядел совершенно разбитым, усталым, измученным. Она сидела напротив и не знала, как его успокоить, что должна делать, что говорить. Внезапно, Головин словно очнулся и разлил водку в фужеры, ему было всё равно, ей даже показалось, что он просто забыл о её присутствии.

– Ну, давай, помянем не чокаясь моего друга… Колян, светлая тебе память! – и залпом опрокинул весь фужер.

Ася повторила "Светлая память" и тоже отпила, стараясь не морщиться. В этом момент она сообразила, что надо бы чем-то закусить и вообще его покормить и, извинившись за своё упущение, принялась вытаскивать из холодильника подряд все имеющиеся продукты, пожарила ему яичницу с колбасой на скорую руку. Через какое-то время она почувствовала, что Головину полегчало, он почти не опьянел, но напряжение всё же спало. И он принялся рассказывать, какой был этот его друг Коля, как много преступлений они вместе с ним раскрыли, как вместе часто выезжали на задержание и, наконец, как сегодня нелепо окончилась его сорокалетняя жизнь. Поехав на задание, он забыл надеть бронежилет. Вот и всё.

Закончив горестные воспоминания о друге, Головин внезапно спросил:

– Это ничего, что я так нахально перешёл на ты? Просто я подумал, ну сколько можно…, Ася?

– Ничего, это даже приятно, Роман Ильич, – она почувствовала, как краска прилила к щекам и шее, но не только от выпитой водки.

– Не Роман Ильич, и даже не Роман, а просто Рома! – при этом он замотал головой и погрозил пальцем. – мы достаточно давно перемалчиваем то, что чувствуем уже давно, верно?

Так просидели они почти до самого утра, которое начинается в конце мая довольно рано, и говорили обо всём. Ася рассказала, что собирается завтра навестить Вику и он предложил поехать вместе, тем более, что после сегодняшней трудной операции ему положен выходной, а потом через три дня, очевидно, будут хоронить Николая.

Когда они вместе приехали к Вике, то Асю поразило то, что дочь ничему не удивилась, то есть она никак не прореагировала на присутствие Головина. Вика с гордостью продемонстрировала, что она теперь долго может ходить и уже опираясь только на один костыль, затем показала огромную кипу своих рисунков, чем не просто удивила, но и восхитила не столько Асю, сколько Головина. После обеда, когда они гуляли по парку, она представила им своего нового знакомого Дениса. А потом, пока Денис о чём-то разговаривал с Головиным, отозвала мать в сторонку и шёпотом спросила:

– Он что ухаживает за тобой?

– Да нет, не знаю, просто хороший человек.

– Ну, ну, просто хороший… ты на себя смотрела в зеркало? Я тебя такой красивой не видела никогда. Подстриглась, тебе так идёт! Прямо как моя старшая сестра стала… и это всё для просто хорошего человека?

– Причём здесь это? Я всего лишь сменила внешность или имидж, как сейчас говорят, чтобы наша жизнь пошла по-новому, вот и всё. Я где-то читала, что люди иногда и имя меняют.

– Ну, этого только не хватало! Придумала. Мне – то что? Хочешь меняй. Ты для меня с любым именем – МАМА. А сама я своё имя менять не собираюсь, уж лучше как ты, подстригусь коротко. – И даже не думай, такие волосы красивые стричь! Да ты же с ними как солнышко, а так как все будешь? Нет, нет, нет. Я не разрешаю!!!

– Ладно, мам, я пошутила. А впрочем, имя сменю!!!

– Что, как??? Я ведь просто так рассказала и всё.

– Буду… Вита, вот! – и Вика скорчила миленькую мордашку, обе засмеялись, – тем более меня так Денис зовёт, как он тебе?

– По – моему ничего, хороший парень на первый взгляд. А как же Никита, Викуша?

– Мам, ну что ты с этим Никитой ко мне всё пристаёшь? Я же тебе сколько раз повторяла – мы друзья! Ну, ладно, выдам секрет – у него с Дашей роман намечается, они уже год, как встречаются. Успокоилась?

– А Наташа Левина за кого замуж выходит?

– Да за одного парня, барабанщика из Игорева ансамбля, она с ним на той уродской встрече Нового года у Артура познакомилась. Всё, закрыли тему.

Подошёл Головин, рядом ехал на коляске Денис.

– Ася, давайте прощаться, нам ехать пора, пока пробок нет, а то только к ночи доберёмся.

Всю дорогу они возбуждённо обсуждали и Викино состояние здоровья, и её открывшийся талант в живописи, и неожиданное знакомство её с Денисом, а потом русло разговора незаметно повернуло опять к злосчастному Викиному падению. И Ася почувствовала жгучую необходимость поделиться с Головиным тем, что произошло с Викой на самом деле. И как же она была поражена, когда он даже не дослушав, перебил её на полуслове: —Да, всё это, Ася, я знаю и знал.

– Откуда, Рома, ты-то как мог догадаться?

– А я и не догадывался, ты всё забываешь, что я следователь, старший следователь с двадцатилетним опытом работы. Что ж я не знаю, что окна открываются внутрь комнаты и никак выпасть нельзя, если оно совсем настежь не открыто? А это же февраль, 20 градусов мороза! Потом, если она собиралась поспать, то переоделась бы в халатик или ещё во что-то домашнее, а не надела бы эту юбку модную, как там её "бохо" что ли?. Ася, я же не мальчик, и не дурак, и не лох, каким меня Вика восприняла. А дело закрыл я, чтобы её в психушку на учёт не поставили и всю жизнь не испортили, я же на этой работе сам психологом стал и вижу, что девочка нормальная, умная, хорошая, но просто нервы сдали и всё. Бывает, я не сомневаюсь, что такое больше никогда ей и в голову не придёт. Так, что успокойся. Всё будет хорошо и у неё, и у нас… надеюсь.

Поездка явно удалась и Ася радовалась Викиным успехам, она решила обязательно позвонить Павловскому и успокоить его, поблагодарить, да ещё и рассказать, что дочь вероятнее всего пойдёт по его стопам, будет художником.

Мамулька

Снег падал крупными рыхлыми хлопьями, он медленно кружась покрывал белым пушистым покрывалом грязные московские улицы. Ольга Аристарховна, высокая, чуть располневшая женщина в скромном тёмно-зелёном кашемировом платье отошла от окна и уютно расположилась в кресле качалке, кутаясь в белую мягкую вязанную шаль. Она с удовлетворением оглядела свою комнату, просторную и светлую, с новой мебелью и небольшим, сине-зелёным персидским ковром мягко ластящимся под ногами. Квартира была двухкомнатная: одну комнату занимала семья Шамшуриных- сама Ольга Аристарховна, её муж, Александр Семёнович, и их дочь Вероника, а в другой комнате недавно поселилась молодая женщина – соседка Надежда Ивановна Ткачёва, которая работала вольнонаёмной в Главном управлении ВМФ, там же, где служил и сам капитан первого ранга А.С. Шамшурин.

Ольга Аристарховна наслаждалась всеми удобствами в новом своём жилище: горячей водой, просторной ванной, большой кухней и широким коридором, по которому можно было прокатиться на велосипеде. По сравнению с теми двумя комнатками-клетушками на Большой Якиманке в полуподвале, где они умудрились прожить почти десять лет, без удобств, с вечной плесенью на стенах и потолке, эта двадцатипятиметровая комната на шестом этаже высокого девятиэтажного дома с трёхметровыми потолками казалась хоромами. Ах, как им повезло, как прекрасно всё сложилось, просто чудо, что Шуре наконец-то дали приличное жильё в только что построенном Управлением новом добротном кирпичном доме на Соколе. А соседка? Ну так что, она даже симпатичная и вроде вполне интеллигентная женщина.

В дверь позвонили один раз и Ольга Аристарховна пошла открывать: значит это кто-то к ним, скорее всего это Клава Лаврищева, её давняя подруга ещё по Севастополю.

Они дружили с самого детства, с того самого дня, когда в 1908 году родители определили обеих на обучение в Женскую частную гимназию госпожи Ахновской. Ольга и Клава сразу прониклись к друг другу симпатией, девочки часто вместе готовили уроки, Ольга помогала Клавдии с французским, а Клава лучше знала географию. Их семьи жили тоже недалеко друг от друга: Страховы в начале проспекта Нахимова, а Лаврищевы в середине. Обе девочки были из семей морских офицеров, с той лишь разницей, что отец Клавы, лейтенант Лаврищев, служил на линкоре «Евстафий» и погиб в 1914 году, а отец Ольги Страховой служил лекарем на линкоре «Ростислав» и был в начале 1916 года списан на берег по состоянию здоровья, вскоре он умер от внезапно открывшейся язвы желудка.

Таким образом, и этот факт, факт потери сроднил их ранимые, чувствительные девичьи души.

По окончании Гимназии Ольге предложили остаться и начать преподавать русский язык и логику, а Клавдия, окончив курсы машинисток, устроилась работать в портовую канцелярию.

Обе девушки были довольно высокого роста, худощавые, и чем-то похожие друг на друга, иногда их принимали за родных сестёр. Вот только светло- русые волосы у Ольги вились от природы, а волосы Клавдии были чуть темнее и она их подвивала щипцами. Им нравилось это сходство, и для его подтверждения обе девушки носили одинаковую одежду, делали одинаковую причёску- собранный на затылке и заколотый шпильками пучок, и эту гимназическую привычку они сохранили на всю жизнь, только со временем седина нарушила это удивительное дореволюционное сходство: Ольга была давно совсем белая, а у Клавдии в свои пятьдесят восемь – ни одного седого волоса.

Похожи они были только внешне, а вот по характеру – совершенно разные. Ольга немногословная, выдержанная, по необходимости могла слукавить, к тому же её прагматический взгляд делал её немного скуповатой, она просчитывала всё наперёд и свои поступки и те средства, которыми она располагала. Если описать её подход к жизни, то кратко это прозвучала бы так- "постоянно жить с мыслью про чёрный день". Причём этот подход никак не зависел от её действительного материального положения на данный момент: оно могло быть вполне благополучным и не очень, неважно. Она была педантична, требовательна и к себе, и к окружающим её людям, редко шла на компромисс.

Клавдия нельзя сказать, что смотрела на жизнь более легкомысленно, но скорее проще и спокойнее, не переживала по поводу имеющегося богатства или его полнейшего отсутствия, прожить могла на любую сумму, не придавая вообще никакого значения материальному благополучию. Она была совершенно бесхитростной, искренней и прямой натурой, никогда ничего не таила, но и чужих тайн не выдавала. Так обычно характеризуют глубоко порядочных людей.

Обе были православные, крещёные, искренне верующие, но редко посещали храм – только в особых случаях. К этому приучила их атеистическая советская многолетняя действительность.

– Клавочка, ну наконец-то, я уже тебя заждалась, ты не долго искала наш дом? Я очень волновалась, что может быть плохо тебе объяснила, как добраться, – Ольга немного нараспев, но громко и отчётливо произнесла это встречая подругу, помогая ей раздеться и подавая уже ждавшие её тапочки. – Ещё и снег повалил, а ведь почти середина марта! Ты не замёрзла?

– Оля, что ты къичишь, я всё пъеклассно слышу, у меня тепеъь новый аппаъат, – похвасталась Клавдия указывая Ольге на маленькую прямоугольную коробочку свисающую на тоненьком шнурке за ухом. Ей всегда было неловко, когда кто-нибудь старался повысив голос подчеркнуть её давнюю глухоту, даже если этот кто-то и был самой близкой подругой.

Клавдия Ивановна сняла промокшее зимнее пальто с маленьким воротником из куницы, потом такую же кунью шапочку орехового цвета и, вручив всё это протянувшей руки Ольге, осталась в строгом тёмно-синем, немного потёртом, но ещё достаточно элегантно сидящим на её по – прежнему подтянутой фигуре, бостоновом костюме. Небольшой белый бант на воротнике блузки был заколот крупной овальной серебряной брошью с изящной камеей.