Овации

Я ушел оттуда. Стал смотреть и читать в интернете. Я был немного в шоке от прочитанной информации о шизоидах. Желудок мой бурчал, живот дул. Мне становилось плохо. Но потом я вдруг понял, что внутренне я не мог с ними согласиться. Я чувствовал себя нормальным и правым. Просто в данный момент моей жизни удача отвернулась от меня.

Я сидел в квартире и думал о том, как же хорошо, что есть квартира, в которой можно сидеть, даже если есть долг по квартплате. Грустно было сознавать, что даже в студенческие годы у меня постоянно были подработки, и я мог себя содержать, а сейчас кукую в одиночестве. Некоторые друзья и знакомые предлагали встретиться, но я отказывался. Просто каждый выход куда-нибудь – кино или кафе или театр требовал материальных затрат, а у меня с финансами было очень туго.

Я ходил есть к бабке, которая со своей хорошей пенсии готовила нам супы и борщи. Я прекрасно знал, где лежит ее заначка, но молчал об этом. Она всегда говорила, что живет от пенсии до пенсии и совсем ничего не остается. Она немного побаивалась меня, потому что я был моложе, сильнее и был мужчиной. Иногда она рассказывала о том, как в соседях жена ударила мужа сковородкой, победив его. Тогда я смотрел в упор на бабку. Она тупила глаза и говорила, что драться не хорошо.

В один из дней мне позвонили. Сказали, что ищут таких как я для проведения определенных исследований и научных экспериментов. Я спросил, кто дал им мой номер. Они ответили, что конкретно сказать не могут. Недавно проводился психологический тест, в котором я, вероятно, принимал участие. Я вспомнил и согласился прийти.

Я устроился на работу, которая была мне приятна. Мы проводили исследования. Делали выводы. Меня подключили на секретный проект, потому что я мог вычленять верную информацию. Говорили, что я ценен тем, что меня сложно провести.

21.12.2017

Затянуло

Когда я был совсем маленьким, мамка отправляла меня к бабке и деду. Бабка готовила, а с дедом мы болтали. Дед сидел на крылечке и курил папароски, изготовленные самодельным способом из газетки, набитые махоркой. А я сидел рядом, довольный, что приобщаюсь к взрослому обществу. Дед сравнивал жизнь в городе и деревне и приводил доводы в пользу того, что в деревне жить лучше. Что всегда что-то вырастало на огороде, картофель, свёкла. Я кричал, что еще лук и чеснок. Двоюродная сестра произносила слова «вишня» и «яблоки». Дед кивал. А мы продолжали перечислять еще и еще. Говорили об огурцах и томатах, о крыжовнике и сливе. Дед говорил, что еще есть скотина, куры и свиньи, которые дают мясо, корова, которая дает молоко. Мы прыгали. Дед заканчивал свой разговор тем, что мама моя – абсолютная дура, что уехала из деревни ради каблуков и платьев.

Я убегал куда –нибудь за сараи, потому что не хотел слышать о своей матери ничего дурного. Для меня она была классной и очень красивой. И хотя готовила она не так вкусно как бабушка, постоянно сидела на диете, на которой держала и меня, хотя жили мы в маленькой комнате, предоставленной ей на ее работе, для меня она все равно была самой лучшей мамой. Мне самому нравилось в городе с ровными тротуарами, машинами и зданиями в несколько этажей. Город наш был совсем небольшим, но мне он казался огромным, еще и потому что я ничего подобного в жизни не видел.

Я сидел за сараем и плакал. После очередного подобного разговора я убегал за сарай и просто играл с какими-нибудь камушками. А потом убегал уже тогда, когда дед только заговаривал про скотину. Вскоре мы совсем перестали садиться с ним на крыльце. Нам стало не интересно, мы уже знали его рассказ наизусть.

Дед видимо искал с нами общения. В один из дней он взял меня с собой и повел в огород. Там находился колодец, деревянный, старенький, из которого черпали воду журавлем. Вода была очень вкусной. Бесспорно, потому что даже соседи иногда приходили за водой. Дед разрешал брать. Он подвел меня к колодцу, и я впервые посмотрел в него. В темноте виднелась вода, которая стояла ровной гладью. Деревянные стены были уже старенькими. Дед сказал, что я очень резвый. Но некоторых вещей стоит опасаться. Он сказал, что вот с ним можно подходить к колодцу. А без него нельзя.

Я спросил, почему. Дед ответил, что глубоко – глубоко проживает водяной. Что детей или других людей он может затягивать к себе. Так, что человек и сам не заметит. У меня похолодело внутри. Руки порылись пупырышками, а мелкие волоски встали дыбом. Наверное, я выражал испуг. Дед меня успокоил и сказал, что ничего не случится, если держаться подальше и не смотреть вглубь.

Я стал больше ходить с дедом, потому что мне было немножко не по себе. Он открыл мне такую тайну и разрешил открыть ее сестре. Я сказал ей об этом. Мы обходили колодец за три метра. И старались ходить в огород со взрослыми. Дед строгал что-нибудь, а я сидел рядом и смотрел. Или мы шли в гости к какому-нибудь его другу, проживающему за несколько домов, попросить какой-нибудь инструмент или отдать. А потом приходили домой, и нас ждал супчик на нашей вкусной колодезной воде. А бабка пекла нам блинчики по утрам, неимоверно вкусные.

Ближе к осени я возвращался к маме. Она показывала мне новый ранец, пенал и ручки. Говорила, что я должен стараться учиться. Еду она в приоритет не ставила никогда. Даже когда ее подруга сказала, что она меня недокармливает, поэтому я такой маленький, она огрызнулась и сказала, что отец у меня был маленький.

Отца своего я никогда не видел. Ростом я был действительно ниже среднего. Хорошо, что в классе был мальчишка, еще ниже меня. Как-то один из мальчишек сказал, что нам нужно ходить на баскетбол, что очень вытягивает рост. Его брат стал ходить и подрос. Он пошел, а я нет, потому что мама сказала, что это очень далеко от дома. Что нам некому помочь. Бабка свою скотину и деда не оставит, отца и старших братьев у меня нет. А ей еще после работы нужно убраться и приготовить.

Мать умерла, когда мне исполнилось 19 лет от воспаления легких. Началось все как простое недомогание, у нее была температура и кашель. Она лечилась дома. А когда стало совсем плохо, вызвали врача. Врач сказал, что легкие поражены пневмонией. Маму госпитализировали в стационар, где через два дня она скончалась. Я учился в техникуме. Мне было так горько, что я пошел в магазин и купил водки.

Я предложил выпить одному другу, с которым мы учились, но он отказался, сказал, что заболел. Мне больше некому было предложить. Я стал пить один дома и думать о том, что завтра приедут совсем старые бабка с дедом. Дед в последнее время очень сдал и мне показалось, что скорее всего он не выдержит утраты дочери и скоро тоже умрет. Я думал о комнате, в которой мы жили с матерью. Скорее всего, меня попросят выехать, потому что к данной организации, от которой предоставлялось общежитие, я не имел никакого отношения.

Я пил, мне становилось все более горько. Я думал о том, что у меня нет девушки, скорее всего по причине моего роста. Я пытался ухаживать за одной, но она была с характером и быстро дала мне отворот-поворот. Ну и куда мне было идти.

Я вышел на улицу и пошел просто освежиться. Мне не приходило в голову то, что у техникума есть общежитие и пока я учусь, можно пожить там. Мне не приходило в голову то, что друг говорил, что по ходу я нравлюсь одной девушке из нашей группы. В голове было пусто и темно. Я шел, ноги заплетались, я качался. Один раз даже упал вдоль дороги, потом всеж поднялся и снова пошел, держась о забор чьего-то дома. Я оказался в районе обычных деревянных домов, какие бывают во многих городах.

В какой-то момент очередной забор прервался, и я уперся в колодец. На стойке стояло двенадцатилитровое ведро воды. Я заглянул в ведро, оно было пустое. Я встал и стал крутить колодезное колесо. Ведро опускалось вниз. Я смотрел, как оно погружается в воду. Я смотрел на воду и вспоминал колодец из своего детства.

Я думал о том, какие же басни мне рассказывал дед о том, что водяные могут затянуть. Я стал взрослым и понимал, что никто там в глубине не живет. Я перевесился через край, голова моя оказалась висящей внутри колодца. Я даже крикнул что-то. И ждал пока кто-то откликнется. Голова моя закружилась, ноги обмякли, я стал очень неустойчивым и полетел прямо в холодную воду.

21.12.2017

Немой

В нашей компании по продаже собачьих кормов было несколько менеджеров, которые разъезжали по точкам и распределяли товар. Бумажные дела, пробки и пробои в логистике. Присутствие или отсутствие доверенных лиц на местах. Было много сложностей, которые все преодолевали. Были, конечно, случаи, когда мужики не задерживались, видя сложности. Или просто они не вливались в коллектив. Но в основном состав был постоянным. Кто уж вработался, тот вработался.

Все старались, но с тех пор, как в нашу компанию пришел один немой, он занял лидирующую позицию.

Я сам лично, когда был начальником отдела продаж, принял его на работу. Несколько человек до него сливались через пару недель. И ресурсы, которые мы тратили на обучение по неделе, не окупались и не приносили плодов. Этот мужик был среднего роста, скорее худой, чем средний. Он хорошо слышал, а говорить не мог. Я впервые столкнулся с таким в общении. Мы старались хорошо одеваться на работе, быть аккуратно постриженными. Мы учились общаться с клиентами правильно. Я сам руководил отделом продаж и знал, насколько важно «лицо фирмы». И если бы раньше кто-то мне сказал, что взял немого сотрудника, я бы сказал, что это минус и дискредитация. А сам я почему-то взял его на работу.

Я объяснял ему, как работать. Я говорил и не слышал в ответ его голоса. Обычно сотрудники задают по нескольку вопросов. Объяснения затягиваются. Начинаются дополнительные вопросы о карьерном росте, о спорте. А на визитах мы обсуждали политику или отношения в семье. С этим немым мы ничего не обсуждали. Нечего было обсуждать, потому что в таком случае я испытывал дискомфорт, что пытаюсь что-то выжать из него. Или странное чувство, что разговариваешь сам с собой. Он редко что-то спрашивал своими знаками. Или писал на бумажке.

Он абсолютно естественно встроился в нашу компанию, затратив на обучение три дня. И неожиданно для всех сделал большой объем работы, став лидером продаж. Мы удивились, думали, что возможно это случайность. Но когда на следующий месяц он вновь занял лидирующую позицию, мы поняли, что это не случайность.

Так месяц за месяцем он был первым, осваивая большие объемы. Коллеги на него зла не держали, потому что продажи выросли у всех. Всех премировали. Я, как начальник, был очень доволен. Год мы бились упорно пытаясь вырасти, но ничего не получалось. А сейчас с какой-то легкостью, мы вышли на другие обороты.

Прошло три года, а он все работал. Исправно, четко, как немецкий механизм. Выезжал в поля и никогда не отпрашивался. Отгуливал отпуска и возвращался в строй. Я думал об его успехи. Ездил с ним на визиты иногда. У него все проходило четко, без разговоров. Документация его всегда была в порядке. Никогда ничего не забывал и не распылялся. С его визитов мы, как правило возвращались раньше обычного, сделав всю работу. Ранним вечером совершенно бодрым я был уже дома. Или подъезжал к работе друга. И когда тот выходил после трудового дня, мы шли в какое-нибудь место, где расслаблялись и общались на общие темы.

21.12.2017

Дальнозоркость

В возрасте тридцати лет глазной врач обнаружила у меня дальнозоркость. Вернее, заподозрила то, что у меня что-то не то с глазами я сама. Стала плохо видеть вблизи. Не могла ровно накрасить ногти и глаза, стало сложно читать. Вначале я купила капли для глаз, покапала курсом. Проблема, как мне показалось, уменьшилась, но не решилась.

Доктор мне сказала, что мое зрение «+ три» и выписала очки. Я немного расстроилась, что здоровье ухудшилось. Потом пошла в магазин оптики примерять очки. Это было очень увлекательно. Разные оправы, которые мне шли. Металлические, пластиковые, разноцветные, с рисунками. Образ мой стал более серьезным. Каким-то непривычным для меня. Как будто до этого я видела в очках умных женщин по телевизору. Очень шли мне очки. И даже родные отметили, что худа без добра не бывает.

Теперь всю приближенную работу я делала, одевая очки. А когда снимала, образы, которые находились вблизи, плыли. Но я к этому привыкла. Иногда еще издали рассматривала предметы или вещи, фиксировала нужные элементы и подходила поближе.

Спустя три года очки мне надоели. И я купила линзы. Надевала по утрам, а по вечерам снимала. Я радовалась тому, что глаза выглядят естественно. И нос не натирается носоупорами очков.

В один из дней я шла по улице. Меня кто-то окликнул. Это была девушка лет шестнадцати, которая попросила еды. Она ежилась и выглядела худенькой. Я сказала, что у меня нет с собой еды. И если она меня подождет на лавочке, я могу ей что-то купить в продуктовом магазине, который располагался за углом и принести. Она сказала, что ждать не будет.

Я предложила пойти со мной. Она сказала, что должна уехать в другое место. Еще сказала, что у нее нет одежды. Что ей нужна одежда. Вот, например, такая кофточка как у меня. Я была в вязаном кардигане. Я сказала, что в таком случае мне будет холодно. Она попросила денег, на которые можно было бы купить одежду. Она смотрела мне в глаза таким просящим взглядом, который все в большей степени приобретал форму настойчивости и подавления. Мне стало плохо. Я заподозрила что-то неладное, попятилась, повернулась и побежала.

Когда я прибежала домой, то сразу же пошла в ванную комнату, встала под душ и долго сливала воду себе с головы до ног. Вода текла струями, мне становилось полегче. Просто я никогда в жизни ни от своего мужа, ни от своей дочери не видела такого взгляда. У нас в семье кто что просил, тот то и хотел. А в данном случае она просила одно, а требовала другое.

Я заболела потом на четыре месяца, сломала ногу, упав на ровном месте. Пока лежала в гипсе, я думала, что меня сглазили. Этот взгляд, этот глаз. Потом еще полтора года в моей жизни была полоса неудач, нестабильности и занятий своим здоровьем. Я думала о том, как хорошо же было, когда я смотрела на близких людей и вещи своими глазами. Я их смутно видела, но эта пелена как будто защищала меня от всего дурного.

21.12.2017

Реклама

Мы с женой жили на пенсии и достаточно много смотрели телевизор. Когда мы поженились, телевизоры были черно-белыми, мы смотрели их, но редко, потому что были молодыми. Нам хотелось гулять, ходить на свидания, проводить время вместе у реки.

Потом, когда у нас родились и росли дети, телевизоры были цветными. И у нас в квартире тоже был один. Но мы его смотрели тоже редко, потому что много работали оба. И с детьми проводили много времени: играли, кормили, укладывали спать. И только потом шли смотреть какой-нибудь хороший фильм. Жена плакала, как правило, в каком-нибудь месте. Я говорил, что это всего лишь фильм. А она отвечала, что знает. Потом мы шли довольные спать.

Дети выросли, разбежались, создав свои семьи. У нас родились внуки. Мы помогали с ними нянчиться, баловали внуков разными вкусностями и подарками. Ездили иногда вместе отдыхать на море. Купались, ели шашлыки, пили лимонад и вино. Дети и внуки загорали, а мы уже прятались от сильного солнца, потому что возраст не позволял.

Мы с женой купили новый диван, на котором сидели перед телевизором и балдели, смотря разные программы. Теперь у нас было много времени, потому что мы находились на пенсии. Так я щелкал пультом, переключая с одного канала на другой. Количество каналов увеличивалось с каждым годом, все они были увлекательными. И даже времени в сутках не хватало, чтобы посмотреть все, что хочется.

Мы не любили рекламу, которая очень часто прерывала фильм или программу на самом интересном месте. Нам приходилось смотреть и слушать информацию про шампуни, майонез, порошки, инструменты для ремонта, детское питание и даже прокладки и тампоны. Со временем мы попривыкли и воспринимали такие моменты как должное. Можно было сходить в туалет. Или налить чай, или сделать бутерброд. Или просто о чем-то подумать.

Накануне одного из дней я перенервничал, потому что дочь приходила к нам со свежим синяком. Муж ее выпил хорошенько на работе, пришел домой и стал драться. Дочь переночевала у нас, а на утро мы решили идти и говорить с ним, когда он проспится. Утром я встал с кровати и упал на пол. Жена всплеснула руками и вызвала скорую. Одна половина моего тела совсем не двигалась. Дочь кричала, что у меня инсульт.

Из меня речевым потоком шла реклама. Та, которую мы смотрели долгие годы. Я болтал, бормотал и не успокаивался. Как потом жена рассказывала, она была очень удивлена, потому что за всю жизнь я ни разу не произнес ни одного текста рекламы.

Скорая увезла меня. Я провалялся в стационаре, где меня отхаживали и подбирали препараты. В полном объеме рука так и не стала двигаться, но стандартные бытовые движения я выполнял. И еще я ходил, что стало самой большой радостью. Жена потом подтрунивала надо мной тем, что я мог бы дать фору любому человеку на телевидении своим знанием рекламы. А я сердился немного. Мы стали меньше смотреть телевизор.