Нестор-летописец

Феодосий недолго пробыл под землей. Вылез и подержал дощатую дверку, прикрывавшую вход в пещеру на пологом склоне холма. За ним следом из затвора выбрался старец, с длинной седой бородой, в низко надвинутом на глаза клобуке. Монашья схима была слегка замарана сухой землей, особенно на коленях, в бороде тоже запутались крупинки.

– Вот, отче Антоний, благослови пришедших к тебе.

Сказав это, Феодосий поклонился земным поклоном учителю и зашагал прочь.

– Поздорову ли будешь, Антоний? – поприветствовали старца князья.

К их удивлению, смрадного запаха от старика, похоронившего себя заживо, не ощущалось.

– И вам Бог в помощь, – неожиданно гулким для молчальника голосом ответил блаженный.

– Благословишь ли нас и русские дружины на битву с сыроядцами, отверженными Господом? – спросил Изяслав.

– Благословить нетрудно, – молвил старец. – Да знаете ли, что ждет вас?

– Сеча с вражьей ордой, – удивляясь вопросу, сказал Изяслав. – Для чего спрашиваешь?

– А для того, что вижу: не ведаешь ты, князь киевский, отчего Бог ныне казнит тебя своим гневом.

Изяслав шатнулся, как от удара по щеке. Младшие Ярославичи переглянулись, бояре, напротив, не шелохнулись – внимали старательно.

– Меня? Что ты такое говоришь, чернец?! Опомнись, старик!

– Я-то в твердой памяти, князь. Тебе бы самому в себя прийти, душу свою в Божьей бане отмыть. – Антоний вдруг вознес руку на обнаженную голову Изяслава и неожиданно мягко произнес: – Ну ничего, будет у тебя для этого срок.

– Так что нас ждет, поведай, блаженный старче! – попросил Святослав. – Сказал аз, скажи и буки.

– Что ж, скажу без утайки. Ждет вас поражение, – печально проговорил Антоний. – Войско ваше погибнет и расточится. Враги по земле русской разойдутся и рассядутся, не встретив отпора.

– Не будет этого! – сердито воскликнул Святослав. – Не родился еще тот хищный степняк, который завоюет русскую землю!

– Правду ты сказал, князь, – тихо произнес Антоний, опустив голову. Лица его совсем не стало видно из-под клобука – только борода развевалась.

Князья подавленно молчали. Воеводы тяжко задумались. В верхушках деревьев на холме шумел буйный ветер, сбрасывал шишки и ветки.

Антоний поднял руку и осенил всех единым крестом.

– Мир вам, люди Божьи, да пребудет с вами Господь.

Киевский князь словно очнулся, спросил громко и яростно:

– На смерть благословляешь, Антоний?

– Нет, князь, на терпение благословляю. Ступайте с миром.

Старец поклонился и пошел к пещере. Князья и воеводы уходили один за другим, будто кто-то невидимый поочередно, друг за дружкой, пробуждал их от гнетущей задумчивости.

Наконец остался один переяславский боярин Симон, медноволосый варяг с бледной кожей, которую не брало даже полуденное солнце. Посмотрев вслед ушедшим, он вдруг бросился к пещере, распахнул дверцу и, сильно согнувшись, полез внутрь.

– Антоний! Отче Антоний! Где ты?! – взывал он.

Дверца закрылась. Варяг ничего не видел впотьмах и метался от стены к стене с вытянутыми руками. Пещера расширялась, земля под ногами уходила вниз, и через несколько шагов можно было стоять в полный рост.

– Здесь я, – ответил спокойный голос Антония.

– Где? – спросил Симон и тут же увидел монаха – в темноте плыло его светящееся лицо.

Старец взял варяга за руку. Симон вцепился в него и упал на колени.

– Отче! – взмолился боярин. – Не хочу погибать! Убереги твоими молитвами от беды меня и дружину мою! Сын у меня, Георгий, отрок… со мной на рать пойдет. Спаси его, отче!

– О чадо! – вздохнул Антоний, хотя Симон, муж благородный и решительный, давно уже не был чадом. – Многие из вас падут от меча. И когда побежите от врагов, они будут топтать вас копытами коней и наносить вам раны, вы будете тонуть в реке. Ты же спасешься. Когда подойдет твой срок, тебя похоронят в церкви, которую построят здесь… Знаешь ли ты об этом?

Варяг не видел глаз Антония, но чувствовал, что они пронзают его насквозь. Неожиданно он ощутил глубокое спокойствие.

– Ей-богу знаю, – удивленно сказал он. – Я слышал это давным-давно… А Георгий? – спохватился он. – Что будет с ним?

– Я помолюсь о твоем сыне, чадо, – ответил старец. – Иди с Богом.

Симон догадался, что монах перекрестил его. Он поднялся и побрел к выходу. Сердце варяга колола тревога.

…Феодосия уже не было на виду. Захарья сел на телегу и сказал Гуньке:

– Езжай. Да помедленней. Пускай князья подальше ускачут.

Несда устроился рядом с отцом. Когда за ними закрылись монастырские ворота, спросил:

– Какой он, Феодосий?

Захарья долго молчал, прежде чем ответить.

– Этот монах знает больше, чем говорит. Так мне показалось.

– Что он тебе сказал? – Несду мучило любопытство.

– Ничего особенного… О тебе зачем-то спрашивал. Чудной старик. С виду ласковый, а внутри – стальная жердь. Нет, не то… – Захарья подумал. – Внутри у него будто меч без ножен.

Несда удивился. Затем стал размышлять о том, как отец мог увидеть или почувствовать этот меч внутри Феодосия, если был с ним так недолго и сказали-то они, наверное, лишь по нескольку фраз. Тут же ему припомнилась картинка: Захарья сидит на лавке и из обычной деревяшки вырезает чудо-конька со звездой во лбу и аккуратно расчесанной гривой. Или узорит прялку – выводит на ней райских птиц, неведомых зверей – китоврасов, катанье на санях, плясанье девушек. Если талант в руках, значит, и в сердце тоже. А если сердце способно в чурбаке разглядеть живого конька или пускай даже страшного зверя коркодила, оно и в человеке рассмотрит такое, чего другому никогда не увидеть и не понять.

– А кого он этим мечом?.. – вырвалось у Несды.

– Края-то острые, – подумав, сказал Захарья, – себя ими режет. А виду не подает. Чудной…

– Феодосий – святой… – пробормотал Несда.

Что-то в его голосе заставило Захарью пристально посмотреть на сына.

– Ну все, хватит об этом монахе, – резко бросил он. – Кто это с тобой там разговаривал? Из боярских детей?