Побег из страны грез

Она принесла новенькую к себе и те три дня, что бедная девушка металась в горячке, выкрикивая то мольбы, то проклятия, не отходила от нее, будто родная мать. А в последнюю ночь, почувствовав, что мучения девушки стали невыносимыми, вынесла ее из своей камеры наружу, желая, чтобы ее душа ушла с ветром.

Она и сама не понимала, чем ей так приглянулась эта девушка, еще совсем девчонка. Было в ней что-то такое, что заставило душу грешницы, опустошенную совершенным грехом, растрескавшуюся, как иссушенная земля, выпустить слабый зеленый росток. У той девчонки, имя которой так и осталось неизвестным, были такие глаза, воспоминание о которых будет сопровождать ее все оставшиеся дни-века ее жизни-нежизни. В них, глазах-колодцах, тонули звезды, и казалось, будто звезды отражаются не в них, широко распахнутых навстречу отвернувшемуся от ее молитв небу, а наоборот – в небе.

Та девочка, уже болью, которая разлилась океаном в ее глазах цвета пепла, могла искупить грехи не только свои, но и всех их. И быть прощенной. Но мучилась так тяжело, как самая последняя грешница. Мучилась, будто нечто терзало ее изнутри, разрывало в поисках выхода внутренности. И лишь на исходе третьего дня это нечто вырвалось наружу. «Оставьте меня!» – были последние слова той девушки с глазами цвета пепла. Выкрикнув их, она будто избавилась от мучившего ее демона. И наконец-то испустила дух.

…Сейчас, увидев на полу светлое пятно, грешница подумала, что с этим солнечным лучом к ней заглянула та девочка, чтобы передать немую благодарность. Чтобы дать надежду, что своими страданиями они вымаливают прощение тех, против которых преступили. Тех, которых погубили.

IV

Собираясь на работу, Алиса не могла отделаться от липкого, как растаявшая карамель, ощущения, будто за ней кто-то наблюдает. И не в щелку, украдкой, а так, словно она находится на виду, как участница телешоу, заключенная в помещение со стеклянными стенами и понатыканными везде камерами. Каждый жест, каждое движение «проглядывается» со всех сторон – не скрыться. Откуда взялось это ощущение, она не понимала, и это тревожило. Может, с ней самой что-то не так? Слуховые галлюцинации вкупе с ощущением, будто попала под слежку… Кому расскажи – отправят к психиатру.

Засыпая во вскипевшее молоко овсянку, Алиса старалась вспомнить, не было ли у нее в роду случаев шизофрении, но ничего подобного припомнить не могла. Правда, тетка по папиной линии отличалась экстравагантностью, но то была «чудинка» стареющей женщины, пытающейся всеми силами догнать уходящий поезд молодости и все никак не желающей принять то, что в жизни наступила осень. Тетка даже отрицала золотую пору бабьего лета своего возраста и упорно наносила на лицо «молодящий» макияж в розовых тонах, одевалась как тинейджер, заплетала выбеленные волосы в две тонкие косицы. Но можно ли отнести теткин случай к заболеванию? Алиса покачала головой, не соглашаясь, хоть и звала ее про себя сумасшедшей. И тут девушка спохватилась: выискивая в роду случаи шизофрении, она тем самым как бы принимала то, что подозревает начало заболевания у себя. «Нет!» – воскликнула Алиса про себя и тряхнула головой. Она здорова, а то, что произошло… Ну и что, что этому нет объяснения. Будто мало на свете всяких необъяснимых явлений!

И все же девушка решила для собственного успокоения войти на работе в Интернет и почитать про различные психические заболевания. Не нравится ей то, что случилось дважды. Не нравится и то, что все утро она чувствует себя лабораторной мышкой, за которой следят десяток пар глаз ученых-экспериментаторов.

Впрочем, готовя завтрак, раскладывая по тарелкам овсяную кашу, она ловила на себе и настороженные взгляды мужа. Сережа не умел наблюдать скрыто, хоть и думал, наверное, что его взгляды остаются не замеченными женой. Не умел ни врать, ни скрывать что-либо, был открыт, как ладонь. И это было, с одной стороны, хорошо, но с другой… Именно сейчас это его топорное неумение делать что-то скрытно Алису очень раздражало, нервировало и злило. Под взглядами мужа она была будто под софитами. Вся на виду – мимика и жесты, выдающие волнение. И хоть Алиса понимала, что это связано со вчерашним происшествием, не получалось отвязаться от мысли: муж поглядывает подозрительно потому, что ему стало известно о ее тайной переписке.

– Ну что ты так на меня смотришь?! – не выдержала она в тот момент, когда Сережа уж совсем стал откровенно провожать взглядом каждую ложку с кашей, которую Алиса отправляла себе в рот.

Муж встрепенулся и заморгал, будто его поймали с поличным.

– Так… Ничего. Беспокоюсь за тебя. Ты вчера меня здорово напугала.

– Я в порядке, – буркнула Алиса, опуская взгляд в тарелку. – И не сумасшедшая, – добавила после того, как Сережино ответное молчание на ее реплику показалось слишком уж красноречивым.

– Я этого не говорю!

– Ну и хорошо. Давай оставим эту тему. Ешь кашу. Нам выходить через пятнадцать минут.

Завтрак прошел в тишине: они не обсуждали, как обычно, новости, не строили планов на будущий вечер. Доели, молча, каждый свою порцию, так же молча составили тарелки в раковину, выпили чай. «Будто мы в ссоре», – подумала Алиса, и ей захотелось сделать что-то такое, чтобы убедить себя в том, что это не так. Порывисто броситься мужу на шею, крепко-крепко прижаться к нему всем телом, потереться носом о пахнущую пеной для бритья щеку – как она делала обычно, еще совсем недавно. Но почему-то Алиса сдержала этот порыв.

В машине она включила радио и под бодрые призывы ведущего начать новый день и его несмешные шутки опять задумалась о вчерашнем происшествии.

…Сереже удалось открыть запертую комнату. Замок был простым, держался на паре винтов. Муж просто вывинтил его и потом, когда они уже осмотрели комнату, вставил обратно. Хозяйка, сдавшая им жилье, вряд ли заметит, что квартиранты заглядывали в закрытое помещение.

В комнате не оказалось ничего интересного. Вернее, интересного было много чего, но все, что находилось там, не могло дать объяснения шумам, которые так напугали Алису. Девушка и сама не знала, что ожидала увидеть. Может быть, другую дверь, ведущую в соседнюю квартиру, через которую кто-то мог бы проникнуть в их. Или клетку с каким-нибудь животным, способным долгое время прожить без пищи и ухода. Да что угодно! Но комната была заставлена старыми вещами: пустыми чемоданами (Алиса не поленилась заглянуть в каждый), стульями с протертой на выпуклых подушках-сиденьях обивкой, тюками с тряпьем, связками старых газет и журналов. Возле стены стояла кровать без матраса с металлической сеткой, а рядом – ящик с инструментами. Около противоположной притулился, будто утомившийся старик, пустой буфет. Под встревоженным взглядом мужа Алиса обошла комнату дважды, рассматривая вещи вначале испуганно, осторожно, потом – более внимательно. Сережа же все это время стоял возле двери, с вывернутым замком в одной руке и отверткой – в другой. И женщина, чувствуя на себе взгляд, злилась. И на него – за то, что он вскрыл эту комнату не потому, что поверил рассказу, а чтобы прекратить ее истерику. И на эту ситуацию, в которую она попала.

Происшествие так обессилило и расстроило ее, что Алиса отказалась от ужина и легла в постель. Сережа заботливо приготовил чай, в который добавил коньяку с медом. И даже посидел рядом, пока жена не уснула, словно мать с заболевшим ребенком. Но хоть и спала глубоко, во сне продолжала переживать случившееся. Ей снилось, что сидит она за компьютером и пишет письмо кумиру, в котором подробно рассказывает обо всем случившемся. И после того, как оно было отправлено, Алиса проснулась. Муж уже спал рядом, на табло электронных часов высвечивалось время – три часа. Однако, хоть до подъема еще оставалось много времени, она чувствовала себя выспавшейся. Еще немного поворочавшись в раздумьях, переживая в воспоминаниях не вечерний кошмар, а недавнее сновидение, оставившее молочно-сладкое, как ириска, послевкусие, девушка решительно встала. Сон подсказал решение: нужно поделиться происходящим с писателем Лучкиным и спросить у него совета! Чьи еще слова могут успокоить лучше чая с коньяком? Алиса тихонько вылезла из постели и включила ноутбук…

Сейчас, разглядывая в окно поток почти не двигающихся машин, она думала, что поступила очень глупо, написав такое письмо с шизофреническим душком человеку, уважение и внимание которого желала завоевать. Поддалась желанию получить сочувствие и совет… Но ведь его сочувствие не нужно! Не потенциальной клиенткой хотелось быть для него, а Богиней. И неважно, что на «богиню» она не тянет, ведь так приятно потешить себя фантазиями, как в один из дней она встречает писателя в реальности и пленяет его своей привлекательностью, загадочностью и умом!

Сейчас, уныло рассматривая плетущийся рядом с их машиной по другой полосе серый «Опель», Алиса думала о том, что ее мечты – всего лишь пепел, растертый между пальцами. Красотой она не блистала. Загадочной тоже не была – достаточно вспомнить, как она письмо за письмом обнажала перед писателем душу, рассказывая в подробностях даже свои сны. Ум… О каком уме можно говорить после того, как она так глупо попалась на удочку подростковых фантазий и увлеклась «звездой», мечтая, что однажды «небожитель» сойдет с небосклона ради нее? Божество не преклоняет колен перед блеклой глупой молью. И уж тем более о каком уме можно говорить после того, как она вчера рассказала о том, что с ней происходит…. Об этих «галлюцинациях»…

– Алиса, что с тобой? – ворвался в ее мысли встревоженный голос мужа. Алиса от неожиданности вздрогнула и резко повернулась к нему.

– Ты так скривилась. У тебя что-то болит?

Болит. Совесть и самолюбие.

– Нет, – мотнула она головой и вновь уткнулась в окно. Машины в соседнем ряду получили возможность двигаться быстрее, чем в ряду, где простаивал их «Фольксваген», и серый «Опель» вырвался вперед на три машины. Его место заняла другая, не опознанная Алисой иномарка синего цвета, с заднего сиденья которой мальчик лет пяти показывал Алисе в окно язык. Девушка не сдержалась и состроила мальчику рожу. Тот засмеялся и высунул свой розовый широкий язык так сильно, как мог. «Фу», – подумала Алиса и отвернулась. Вытащив из сумочки мобильный, она вошла в Интернет, чтобы проверить почту. И, не увидев ответа от писателя, еле сдержала набежавшие от огорчения слезы.

* * *

Когда Инга свернула на улицу, ведущую к дому, то заметила вышедшего из ворот брата. Вадим, одетый в джинсы и светлую футболку, шел навстречу торопливым шагом.

– Ты куда собрался? – удивленно спросила Инга, подходя к приостановившемуся при виде ее брату.

– Почти то же самое собирался спросить и у тебя, с той лишь разницей, что меня интересует, откуда ты идешь.

– С кладбища, – не стала отпираться Инга.

– Понятно, – многозначительно усмехнулся Вадим. Но ни расспрашивать, ни комментировать больше не стал. Сунул руки в карманы и, кивнув за спину сестры, спросил: – Пройдешься со мной?

– Далеко? Боюсь, Алексей уже проснулся и хватился меня.

– Хватился, – кивнул брат. – Но я сказал, что ты пошла на рынок. Ты тут превратилась в раннюю пташку.

Вадим был прав: обычно Инга ложилась спать очень поздно и вставать рано не любила. А здесь, в городке детства, будто вернулись ее утраченные привычки. Часто Инга вставала рано и уходила на рынок, чтобы принести Нине Павловне свежих, еще с капельками росы на боках, овощей, не успевших истомиться под утренним солнцем в корзинах в ожидании своего покупателя. Домработница говорила, что, если хочешь получить лучшую часть мяса и застать богатый выбор рыбы, отправляться за покупками нужно спозаранку. Ни рыба, ни вырезка дожидаться, пока ты выспишься, не станут. И Инга соблюдала это правило.

– Я проходила мимо рынка, но не зашла на него. Задумалась.

– Понятно. Ну так что, пройдешься со мной? Не беспокойся, Алексей уже заперся в кабинете с работой.

– Тогда пошли, – согласилась Инга.

Когда они в молчании дошли до развилки двух дорог, одна из которых вела к рынку, а другая – к набережной, Вадим вдруг подхватил сестру под локоть и повел ее по той дороге, которая шла к морю.

– Эй, я думала, мы на рынок идем…

– Успеем. Пойдем поздороваемся с морем.

Они неторопливо шли по пустой, позолоченной утренним солнцем набережной. Инга помнила ее еще узкой, отгороженной от пляжа обычной оградой из металлических прутьев. Сейчас же, отреставрированная, расширенная едва ли не втрое, вымощенная новой плиткой, украшенная белоснежной стеной с колоннами, с фонарями «под старину», набережная приобрела помпезный вид. Но, несмотря на то, что эта, новая, украсила город, та, старая, нравилась Инге куда больше. Просто потому, что по ее разбитым плитам она бегала девочкой, через тот некрасивый забор перемахивала легкой птицей, в каждой трещине, как в пещере – сокровища, скрывались ее детские воспоминания. Эта же, белоснежная красавица, казалась чужой. Сейчас, прогуливаясь по ней рядом с братом, Инга думала о том, что в родном городе она чувствует себя курортницей. Но, может, все дело в том, что почти половина ее жизни прошла в столице, и Москва с ее суетой, загазованностью, шумом стала куда ближе провинциального города. Инга уже давно жила на бегу, следуя столичным правилам.

– Знаешь, Вадим, я все же думаю о переезде, – она первой нарушила молчание. Похоже, брат решил ни о чем ее не расспрашивать и ожидал, когда сестра сама начнет разговор.

Он не выказал удивления, едва заметно кивнул, давая этим понять, чтобы Инга продолжала.

– Ты знаешь, что значат для меня Алексей и Лиза, – сказала она, от волнения теребя серебряные браслеты на запястье. – В нашей ситуации надо что-то решать. Вернее, кому-то решиться. Его, как видишь, к этому месту привязывает куда больше вещей, чем меня – к Москве.

– Не знаю, как ты проживешь без столицы, ведь ты уже давно стала ее частью. Или она – частью тебя, – ответил Вадим, хмурясь. И вытащил из кармана джинсов смятую пачку сигарет.

– Ты же сам говорил, что был бы только рад тому, если бы я связала свою жизнь с Алексеем.

– И говорю, – кивнул он, приостанавливаясь, чтобы прикурить. Дым попал ему в глаза, и он, поморщившись, помахал ладонью, разгоняя его. – Если бы ты вышла замуж за Чернова, я был бы за тебя спокоен.

– А сейчас не спокоен? – засмеялась она, протягивая руку, чтобы попросить сигарету.

Вадим не ответил на ее вопрос, лишь, глядя на требовательно раскрытую ладонь, нахмурился: