Число сочетаний

… Осенью, после возвращения из Крыма, в Москве он увидел совсем другую Марину. Там, на море, они были свободны от сети отношений ближнего круга, которая накрыла их по возвращении домой. Да и не только ближнего – в московской толпе легко потеряться. Борис, конечно, выделялся на общем фоне: довольно высокий, спортивный, удивительно хорошо сложенный для своих лет (спасибо плаванию, обычно в этом возрасте мальчишки еще довольно угловатые), в джинсах «levis» и кожаной куртке, привезенной ему отцом из Алжира, где тот работал по контракту. Да и учился он в 444-ой школе, которая в те времена уступала, быть может, только знаменитой 2-ой. Но Марина…

Она принадлежала к более чем труднодоступной в те времена богемной среде. Отец Марины был музыкантом, работал в театре «Ромен». Несмотря на свои цыганские корни, он был родом из Эстонии, и ее мама, эстонка по национальности, работала переводчицей в журнале «Дружба народов». Хотя отец был настроен против артистической карьеры дочери, Марина занималась танцами и верховой ездой, кроме того, училась в немецкой спецшколе, играла в теннис. На первом свидании она появилась в длинном черном пальто с капюшоном, которое распахивалось при каждом шаге, открывая почти безупречные ноги и красную кожаную мини-юбку. Сумка на узком ремешке слегка покачивалась в такт шагам, отросшие с лета волосы Марины были пострижены «каре», и вся она была красива какой-то иноземной красотой.

Борис окончательно потерял голову. Он ревновал ее ко всему миру, он жил от встречи до встречи с любимой, как во сне. Он провожал ее на ипподром, на танцы, играл с ней в теннис – словом, пытался заполнить собой все ее свободное время, всю доступную ему часть ее жизни. Но все равно, оставалась еще и недоступная: Марина, верная голосу цыганской крови, чувствовала себя свободной, хотя Борька и был ее первой любовью.

Казавшаяся раньше бесконечной московская зима пролетела незаметно. То, что при таких обстоятельствах ему удалось прилично окончить школу и поступить в институт, Борькины родители считали чудом. Не малую роль в этом сыграл страх попасть в армию и потерять возможность встречаться с Мариной. Лето влюбленные провели врозь: у Бориса были сплошные экзамены, Марина ездила в Германию – отец взял ее с собой на гастроли. А осенью Марина заявила, что после окончания школы собирается замуж.

…Они сидели в кафе «Огни Москвы», внизу шумел город, но Борьке казалось, что жизнь остановилась навсегда.

– Ты понимаешь, что я сбегу от тебя через месяц, если мы поженимся?! Ну, подумай сам, что это будет за жизнь? Да, мы любим друг друга, но я не хочу рая в шалаше! Я хочу жить нормально – в собственном доме с садом, и чтобы мои дети росли в нормальном мире. Ты понимаешь? Ты никогда не сможешь мне этого дать, Борька! Да я и не хочу ничего ждать. Этот человек на 10 лет старше тебя, он взрослый мужчина, умный и добрый. Я выйду за него замуж, и он будет отцом моих детей. Прости меня, я уже все решила: после окончания школы я уеду в Германию.

Борис плохо помнил, как он дожил до весны. Надеяться было не на что, но он по-прежнему искал встреч с Мариной, хотя та откровенно избегала его. Иногда он приезжал на ипподром, чтобы издалека, с трибуны посмотреть, как она гарцует на лошади (к тому времени она уже ловко держалась в седле). Часто толкался за кулисами театра, надеялся увидеть ее во время репетиций – занятия танцами Марина не бросала, просто так, чтобы не терять форму. На одном из таких занятий девушку увидел Лотяну, который тогда искал актрису для фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Он предложил ей сниматься, но Марина, к всеобщему удивлению, отказалась, она не собиралась отклоняться от выбранного пути, к тому же отец ее был категорически против, он всеми силами стремился вытеснить дочь из богемной среды. Что мог в такой ситуации сделать первокурсник?

В июне она вышла замуж. Борька на свадьбу не пошел, и больше Марину не видел. Он страшно тосковал первое время. Заходил в театр, и, стараясь не попадаться на глаза отцу Марины, сразу скрывался в гримерке Василия Николаевича, ее крестного. Марина познакомила их в ту первую счастливую зиму, и, в отличие от ее родителей, с «дядькой» Борис нашел общий язык. Хотя мудрый старый цыган тоже не принимал всерьез отношений молодых людей, к Борьке он привязался, а после отъезда Марины ему частенько удавалось держать «на плаву» готового погрузиться в депрессию парня разговорами «за жизнь», которые они часами вели в опустевшем после спектакля театре. Переезд в Германию своей крестницы дядя Вася не одобрял, в прочность брака с немцем не верил: «Цыганская кровь! И половины достаточно, чтобы немецкий орднунг вдребезги разнести!».

Потом Борька с каким-то остервенением взялся за учебу, от которой теперь его ничего не отвлекало: девушки его не занимали, теннис слишком напоминал о Марине. Тут отец купил новую машину, и то ли он счел, что Борис уже достаточно взрослый, то ли «Жигули» казались ему более подходящими для сына, чем солидная «Волга», то ли он просто хотел чем-нибудь занять его, но он разрешил Борьке пользоваться машиной. И Борька «запал». Он выучил автомобиль наизусть, скоро мог уже сам разобрать и собрать двигатель, и звук работающего мотора заглушил, наконец, отчаянный цыганский романс.

После четвертого курса, на практике, Борис познакомился с Анной. Ее любви и черных кудрявых волос оказалось достаточно, чтобы после окончания института Борька сделал ей предложение. Они поженились. Борис ничего особенного не ожидал и ничем не был разочарован. Через год родилась Юлька. Бабушки и дедушки дружно скинулись и купили им квартиру в новом тогда районе Строгино. Борис работал, Анька сидела с дочкой, родители подкидывали денег, так что, если бы не бессонные ночи, можно было бы особенно не напрягаться. Лето жена с дочкой проводили на даче, в Малаховке, там же в это время жила и Лялька со своей старшенькой. Но, несмотря на такую компанию, Анна всегда рвалась в Москву – на даче она не чувствовала себя хозяйкой, да и разлука с мужем ее тяготила, но другого выхода не было: ребенок должен расти на траве, а не в каменных джунглях.

Зато Борис был свободен – машину была в полном его распоряжении, чтобы можно было ездить на дачу. Квартира тоже. Но как-то так получалось, что все летние романы, если они и случались, были коротки, как летние ночи, и проходили бесследно. Борьку действительно увлекла работа, возможность делать какие-то реальные вещи – программы, которые использовались в нефтяной разведке. Тогда все только начиналось, еще не было рынка программных продуктов, и каждый крепкий программист мечтал о лаврах Билла Гейтса. Борис не замечал течения времени, как не замечал череды похорон вождей, которыми была отмечена смена эпох. Но вот систему, в разработке которой он принимал самое непосредственное участие, стали продавать за рубеж, и он впервые поехал в командировку на Запад.

Пусть это была только Чехословакия, но все-таки это было окно в другой мир. И тогда он начал понимать Марину. Нет, он не простил, ничего не забыл, но теперь ему легче было представить, какой виделась жизнь в России семнадцатилетней девчонке, вернувшейся из западной Германии. Борька как бы побывал в ее доме в отсутствие хозяйки, посмотрел, как она живет… И снова затосковал. Анна почувствовала неладное, и при первой же возможности родила ему Митьку. Все. Брак был скреплен навсегда. Но и Марина осталась…

Да, она оказалась права, сопливая девчонка. Вокруг Бориса полно людей, которые смогли обеспечить своим семьям ту жизнь, которую Марина считала нормальной. А он не сумел этого сделать. За все надо платить. Получается, за то, что не крал, тоже? Ну ладно он, а дети и жена? Впрочем, Анна никогда ничего от него не требовала, кроме любви. Выходит, обе они хотели невозможного…

ИНКА

Она долго сидела, не шевелясь. Потом достала из кармана джинсов мобильный телефон, и набрала номер мужа. Но Сергей не отвечал, хотя Инка прождала достаточно долго.

…Они познакомились в Измайлове, на художественной ярмарке, которую тогда все почему-то называли вернисажем. Инка искала подарок сестре ко дню рождения – хозяйственная Анька хотела что-нибудь из посуды, но ничего подходящего не попадалось. И в результате бесплодных поисков Инка оказалась среди картин. Забыв про посуду, она разглядывала выставленные на продажу полотна – в основном это была откровенная халтура, рассчитанная на иностранцев: березы, купола, соцарт и ню. Но были и очень интересные работы. Инка остановилась напротив небольшого портрета обнаженной женщины. Конечно, это была тоже конъюнктурная вещь, ведь нагота – один из элементов свободы. Но было в манере художника что-то хорошо знакомое: казалось бы, далекий от реальности женский образ вызывал, тем не менее, совершенно недвусмысленные чувства.

«Нравится?» – Инка подняла глаза. Перед ней стоял парень лет двадцати пяти, не очень высокий, темноволосый, узколицый. Чисто выбрит и коротко пострижен, что выгодно отличало его от других «творцов», в светло-голубых вытертых до белизны джинсах и черном свитере. Его серые глаза смотрели дружелюбно и заинтересованно, а голос… Голос обещал ей все. Инка сдалась сразу, со всеми своими кораблями, без всяких попыток к сопротивлению превосходящим силам противника.

– Да. Она похожа…

– На работу Модильяни?

И до сих пор бывало часто, что один из них точно продолжал недосказанную фразу другого. Во всем, что касалось живописи, литературы и даже политики (что было актуально по тем временам) они понимали друг друга с полуслова, с полувзгдяда – тогда казалось, что все остальное будет с полувздоха…

Расставались в тот день долго, хотя оба уже знали, что завтра увидятся вновь – им хотелось быть вместе. Для Сергея в этом не было ничего удивительного, он привык побеждать, хотя, безусловно, ему было приятно такое всепоглощающее внимание с ее стороны. Потом он, правда, признавался, что их знакомству немало способствовал Инкин необычный для того времени «прикид»: она была в льняных галифе, на плече болтался рыжий кожаный рюкзак. Руки в карманах, независимый взгляд – кто бы мог подумать, что на самом деле это наивная девчонка, смешливая и простодушная! Инка же считала их встречу чем-то близким к чуду: ну как же, совершенно чужой, незнакомый человек оказывается таким близким, сразу, вдруг!

Очень скоро они решили пожениться. Сергей закончил Строгановку, снимал с приятелем на двоих мастерскую, там же и жил. Родители пытались отговорить Инку, им не нравилась профессия Сергея, то, что он не москвич, да и сам он был им не очень симпатичен. Но все было бесполезно, и они смирились, дали согласие и на брак, и на то, что вместо свадьбы молодые поедут в свадебное путешествие, и что жить они будут вместе с ними…

Когда же закончилось все чудесное в их семейной жизни, и начался этот кошмар, с которым она уже не в силах справиться? Вероятно, сразу, как только они вернулись из Киева в Москву, просто Инка долго не понимала этого, вернее, не хотела понимать. А сейчас все кажется таким очевидным. Муж был в сексе ассом, она – новичком. Поначалу его самолюбию льстило обладание «девочкой из хорошей семьи»: девственность в богемных кругах большая редкость. Но это только сначала. Он знал, как получить свое, и не собирался отказываться от привычных удовольствий. Там, в Киеве, когда они были вдвоем в просторном гостиничном номере, Сергею казалось, что жена быстро догонит его в «технике современного секса» – она проявила себя способной ученицей, и была готова двигаться дальше. Но стоило им вернуться в Москву, они словно вернулись к первой брачной ночи. В родительском доме Инка становилась какой-то скованной, нервной, вздрагивала от любого шороха, и … секс превратился из любви в супружескую обязанность. Она чувствовала, что происходит что-то неладное, настраивала себя на то, что будет выполнять все желания мужа, но от стараний ей было только хуже, она замыкалась сама на себя, и ничего не получалось.

Когда-то Сергей действительно был очень увлечен ею, влюблен в нее, да он и сейчас оставался близким человеком, он привязался к ней по-настоящему, все было хорошо … кроме постели. Со временем его стало раздражать настойчивое желание Инки забеременеть, стремление использовать для этой цели любой из моментов близости, которых становилось все меньше. Наверное, надо было сразу снимать квартиру, чтобы жить отдельно от родителей, возможно тогда их отношения развивались бы по-другому, но казалось так глупо выбрасывать на ветер деньги, которых и так не хватало…

Инка снова протянула руку к мобильному телефону, номер мужа был первым в стеке. Она решительно нажала кнопку вызова и замерла. «Да, – после нескольких гудков раздался в трубке голос Сергея, чуть глуховатый, с так хорошо знакомой ей особенной хрипотцой.

– Это я. Звоню из Малаховки. Тут все в сборе, Леша так хотел тебя увидеть, да и Лялька тоже. Может быть, приедешь?

– Извини, Инка, не получится. У меня работа.

– Работа?! – Инку понесло. – Да у тебя такой голос, что я чувствую запах твоей спермы!

Инка судорожно нажала отбой, она боялась услышать ответ мужа, но была уверена, что перезванивать тот не станет. Сил больше не было, она легла и закрыла глаза.

… Этот сон снился ей часто: стремительный поток ледяной воды, белый от пены и брызг, несет ее в океан, огромный, сверкающий и страшный. Неимоверными усилиями ей удается выбраться на берег, серый и холодный, и она, совершенно нагая, оказывается в каком-то поселке, кругом ни души. Все дома пустые, серые, деревянные, с темными проемами окон. Чувство холода, одиночества становится невыносимым, ей кажется, что это конец. И вдруг она спускается в какой-то подвал, где тепло, светло, навстречу ей выходит Сергей. Позади него накрыт стол, вино, фрукты, все блестящее и разноцветное. Но они не одни, в глубине комнаты, там, где свет не такой яркий, Инка видит женщину. Та оборачивается, Инка пытается рассмотреть ее лицо и … просыпается. И в этот раз она тоже не успела узнать ее.

Инка посмотрела на часы. Ой, как неудобно получилось, это называется «приехала пообщаться с родными»: поспала и назад. И Анька хороша – не могла разбудить! Внизу на террасе все пили чай. Ничего не значащий разговор о том, как замечательно и спокойно жить в Голландии, и как тяжело и страшно в России, мерно плескался в перевернутой чаше света от огромного абажура (его Инке не удалось заполучить, почему-то именно на нем процесс обновления дачи закончился). Тем легче ей было сейчас присоединиться ко всей честной компании – в неверном свете за границей яркого круга никто не мог разглядеть ее лица. Сзади подошла мама, обняв ее за плечи, спросила: «Скоро ехать, ты захватишь нас с отцом?». «Конечно, мам, ну что ты спрашиваешь?» – Инка поставила чашку, и, быстро откланявшись, направилась к машине.

БОРИС

Он выехал из Шереметьева-1, когда было уже совсем темно: чартер, как обычно, опоздал, пока цветы прошли таможню, пока он получил свои коробки – словом, процесс затянулся. Борис даже позвонил жене, предупредил, что, возможно, придется проторчать целую ночь в аэропорту, но вот все формальности позади. Алексей сдержал свое слово: с очередной партией товара для российского рынка они с Лялькой прислали розы – это самый ходовой товар, довольно стойкий сорт. Борис уже договорился с бронницким магазином о реализации, в которой были заинтересованы обе стороны, так что можно было надеяться, что сумеет прилично заработать.

Шоссе было практически свободным, Борька «рулил» на автопилоте, не обременяя себя заботами об ограничении скорости. Появившиеся впервые за долгое время мысли о деньгах (в будущем времени), о том, как их можно будет потратить (а не о том, как рассчитаться с долгами), поднимали настроение, зашевелились какие-то давно похороненные мечты об иномарке, надежды на отпуск за границей… Но тут его внимание привлек черный джип, который плотно приклеился к его «Ниве». Похоже, водитель «Паджеро» недоумевал, как это он не может обогнать паршивый жигуль, а машина Бориса действительно была с секретом. В пору романтических отношений жена, перефразировав Ремарка, назвала его первый автомобиль «Боб-кошмар ГАИ», потом это имя переходило от одной машины к другой, и на то были причины.

Юношеское увлечение Бориса автомобилями фактически дало ему вторую профессию – профессию механика. А участие в ралли, пусть только в российских, любительских, обеспечило соответствующий круг знакомств. В результате на его «Ниве» стоял двигатель «Ровера», и при неказистом внешнем виде его автомобиля (корпус, за исключением бамперов и фар, производил довольно скромное впечатление, хотя в салоне были кожаные сиденья и приличная музыка) гонки на трассе обычно развивались по сценарию, описанному в «Трех товарищах».

Анька ругалась страшно, говорила, что хорошо еще, что он не так сильно любит Лермонтова, а то его давно бы пристрелили на дуэли при таком неуемном стремлении к воплощению в жизнь литературных сюжетов; заставляла поклясться здоровьем детей, что он не будет больше «гоняться», но Борис ничем не клялся. Он до бешенства доводил новорусских «шумахеров», которые на своих «бумерах» и «мерсах» вступали с ним в отношения на шоссе, пытаясь обогнать. Правда, с появлением такого «бизнеса», как подстава на дорогах с целью выколачивания денег, он перестал развлекаться таким образом. Но, все равно, навыки, полученные на раллийных трассах, не раз выручали его, позволяя избежать аварийных ситуаций.

Вот и сейчас преследование черного «Паджеро» не особенно встревожило Бориса, поэтому он и не засек момент, когда джип неожиданно «подрезал» его, вынудив свернуть на обочину, чтобы избежать столкновения. Взбешенный, вместо того, чтобы заблокировать двери «Нивы» и попытаться удрать, не теряя драгоценного времени, он с матерным криком выскочил из машины навстречу двум крепким ребятам, и тут же удар в лицо свалил его с ног. Больше он ничего не видел.

… Кто-то настойчиво тряс его за плечо, пахло морем и почему-то цветами. Борька лежал на берегу, обессиленный от борьбы с волнами, саднило кожу, расцарапанную о камни, голова гудела. «Марина», – прошептал он разбитыми губами … и очнулся. В свете фар остановившейся машины он увидел склонившуюся над ним девчонку, чуть поодаль стоял парень. В руке у него были сломанные розы. Борис оглянулся вокруг: машина цела, только разбито заднее стекло, но багажник был открыт, а коробки с цветами валялись на обочине, безжалостно раздавленные колесами «Паджеро». Часть покалеченных цветов и держал в руке парень.

– Что с вами? У вас кровь! Вы можете встать? – спросила девушка. – Гриш, ну помоги же, брось ты эти розы!

– Знала бы ты, сколько все это стоит!

«Это точно», – вяло подумал Борис, попытался подняться – голова немного кружилась, но с помощью Гриши он сумел встать на ноги.

– Ирка, давай за аптечкой! – скомандовал парень.

– Да у меня все есть, там, в багажнике, – медленно проговорил Борис.

– Кто это вас так? – спросил Гриша, пока Ира старалась промыть Борькины ссадины перекисью. – Может, милицию вызвать?

И он с готовностью достал свой мобильник. Борис с тоской оглядел загубленные розы – конец всем его меркантильным мечтам и новый долг. Нет, разборку с милицией он не потянет. Да и номера джипа он не запомнил, тем более не помнил лиц этих подонков – все произошло мгновенно…

– Нет, не стоит, ребята. Помогите мне собрать то, что осталось, и я поеду. И спасибо вам огромное! Думаю, ваша машина была не первой, что проезжала здесь, но остановиться не побоялись только вы. Спасибо!

– Вот ее благодарите, это она у нас бесстрашная! Совсем потеряла чувство реальности в своей Хорватии, перекупалась, наверное. В самолет села еще в мокром купальнике, до сих пор не понимает, что уже в Москве, и тут другая жизнь!