Пепел и Прах

ХРОНИКИ ИСКРЫ ТВОРЕНИЯ

КНИГА ВТОРАЯ

Их путь оплачен кровью.

Их следующий шаг будет стоить дороже.

ОТ АВТОРА

Дорогой читатель,

Прежде чем вы начнете это путешествие, я считаю своим долгом предупредить вас честно и прямо. Моя книга содержит сцены, которые могут глубоко затронуть и оказаться тревожными. На ее страницах вы встретите:

•      Графические описания насилия и жестокости.

•      Подробные изображения физических и психологических травм.

•      Тематику, способную вызвать сильный дискомфорт или стать триггером.

Я сознательно ввела эти элементы в повествование – не для шока ради шока, а чтобы правдиво отразить мрачный мир, в котором живут мои персонажи, и создать нужную атмосферу. Каждая сложная сцена служит развитию сюжета и раскрытию глубины их характеров.

Пожалуйста, оцените свое эмоциональное состояние. Если темы насилия и жестокости для вас болезненны, если вы переживаете непростой период или страдаете от ПТСР, проявите, пожалуйста, заботу о себе. Возможно, эта книга – не тот выбор, который вам сейчас нужен.

Это произведение создано для зрелой аудитории (18+).

Спасибо за ваше понимание.

ПРОЛОГ

Воздух в долине реки Волдан был густым и тяжелым, как пропитанная кровью шерсть. Он вбирал в себя запахи: дым тысяч костров, сладковатую вонь разлагающихся тел, неубранных после вчерашней стычки с мятежными кланами холмов, терпкий аромат конского пота и кожи, кислое дыхание болот, что плескались у восточной оконечности лагеря. Лагерь войска Фалариса Второго, прозванного Молотом, раскинулся на холмистой равнине, похожий на гигантского, дремлющего зверя. Его шкуру составляли тысячи походных палаток из промасленной кожи, его ребра – частоколы из заостренных бревен, его пульс – мерный стук молотов оружейников и ржание нетерпеливых коней.

Элху шел по грязи, от которой его простые кожаные обмотки издавали чавкающий, неприличный звук. Он двигался легко, почти бесшумно, для своего роста – а он был высок и строен, – уворачиваясь от суеты, что кипела вокруг. Его внешность выдавала в нем сына Виалосламских Степей: смуглая, почти бронзовая кожа, обожженная солнцем далеких равнин, темные волосы, спадающие на высокий лоб, и глаза цвета темного меда, узкие и внимательные, с постоянной прищуркой человека, привыкшего вглядываться в даль.

Здесь, на сыром и холодном севере Антарты, такие, как он, были редкостью. Но в лагере хватало странных типов, и на него смотрели без особого удивления, разве что с долей презрительного любопытства. Он проходил мимо уставшего кузнеца, лицо которого было черно от копоти и усталости. Мускулистый мужчина с обожженными руками без остановки подправлял наковальню, отбивая зазубрины на лезвиях секир. Его движения были отточены, механичны – еще один фрагмент в мозаике войны. Рядом, у повозки с припасами, юный паж с гербом какого – то второстепенного барона на груди нервно теребил рукоять своего слишком большого для него кинжала. Его глаза были широко раскрыты от страха, он вздрагивал от каждого громкого звука.

«Мальчик, – холодно отметил про себя Элху. – Мягкий, необожженный кирпич. Его или сломают в первой же схватке, или обтешут до неузнаваемости».

У бочки с водой сидела старая маркитантка, лицо ее было испещрено морщинами, как картой прожитых лет. Она с равнодушным видом торговалась с солдатом за лук, и в ее глазах не было ни страха, ни волнения – лишь привычная усталость от вечной войны. Она уже стала частью пейзажа, еще одним камнем в этой грубой мозаике.

Его звали. Не по имени – здесь его имени не знал никто. Его позвал грубый голос сержанта, сообщивший, что «знахаря – степняка требует к себе Молот». Элху не был знахарем в обычном понимании. Его искусство не имело ничего общего с яркими вспышками магии придворных чародеев. Оно было приземленным, почти ремесленным. Оно заключалось в знании трав, из которых можно сварить яд, усыпляющий на три дня, или противоядие от укуса болотной гадюки; в умении читать по звездам не столько будущее, сколько направление ветра для лучников; в понимании того, какой шепот в солдатской среде предвещает бунт, а какой – лишь привычный ропот. Именно за это его и терпели. Неделю назад его «внимательность» спасла королю время и силы. Элху уловил в бессвязном бормотании двух пьяных офицеров из свиты лорда Вернона не просто недовольство, а четкий, как клинок, план. Ночную резню в палатке короля. Он сообщил об этом капитану стражи. Мятеж был подавлен в зародыше, лорд Вернон и его сообщники теперь украшали частокол своими головами, а Элху из безродного скитальца превратился в человека, удостоенного взгляда Молота.

Палатка Фалариса Келлхайна была не самой большой, но самой прочной. Ее делали не из кожи, а из толстого грубого полотна, пропитанного чем – то горючим и смолистым, чтобы отталкивать воду. У входа стояли две грозные тени в полных латных доспехах, с длинными секирами в руках. На их нагрудниках был вычеканен герб Дома Келлхайнов: не щит, а тяжелый, мрачный герб, напоминавший дверь в склеп. Верхняя его часть была черна, как базальт, нижняя – темно – серая, как неотесанный гранит. А в центре, на стыке цветов, сиял идеально ровный белый камень – квадр, от которого расходились трещины, словно сшивавшие хаос и порядок в единое целое. Стража не была бутафорской. Эти люди убили немало врагов. Они молча пропустили Элху внутрь, узнав его.

Внутри пахло иначе. Дымом дорогих благовоний, которые жгли, чтобы перебить запах пота и крови, деревом, кожей и влажной шерстью. Палатка была разделена на несколько отсеков. В основном стоял простой походный стол, уставленный картами, испещренными непонятными значками. На складном стуле из темного дерева, обитом шкурами северных волков, сидел он. Фаларис Второй, по прозвищу Молот.

Он был полной противоположностью Элху. Если Элху был гибким степным коршуном, то Фаларис напоминал пещерного медведя. Широкий в кости, с могучей грудной клеткой, он казался кряжистым и приземистым, даже сидя. Его волосы, цвета выгоревшей на солнце меди, были коротко острижены по – военному, но по старинному обычаю предков две широкие пряди у висков были заплетены в сложные узлы, перехваченные бронзовыми кольцами – символ воинского звания и права на власть. Лицо – обветренное, покрытое сетью шрамов и морщин, – не было красивым, но в нем была сила. Сила утеса, о который разбиваются волны. Его глаза, холодные и светлые, как лед на горном озере, смотрели на мир с прямотой и жестокостью человека, который знает, что его слово – закон, а его право – это право сильного. На нем была простая, но качественная кольчуга, поверх нее – потрепанный кожаный дублет с вышитым на груди тем же мрачным гербом.

Рядом на столе стоял кубок из темного рога, полный вина. Фаларис не предложил Элху ни сесть, ни вина. Он указал на него толстым, ободранным пальцем.

– Подходи ближе, степняк. Не заставляй меня кричать.

Элху подошел, сохраняя почтительную дистанцию. Он склонил голову, но не опустил глаз. Наблюдать было его второй натурой.

– Твоя болтовня с капитаном стражи сэкономила мне время, – прохрипел Фаларис. Его голос был похож на скрежет камней. – Время – это солдаты, которых не пришлось тратить на усмирение своры идиотов. Время – это скорость, с которой мы двинемся дальше, на восток, к Хеллфорту у Черных Болот. За это я тебе благодарен.

– Я лишь слушал, ваше величество, – тихо ответил Элху. – И услышанное передал тем, кто может действовать.

– «Слушал», – фыркнул король. Он отхлебнул из кубка. – Все слушают. Но слышат – единицы. Мой отец, Воррин Первый, Каменная Маска, говорил: «Один услышанный шепот стоит крика тысячи солдат». Он был мудр. Гораздо мудрее меня. Я… я просто молот. Я знаю, как разрушать. А он знал, как строить. Строить на века. Его девизом было: «Из хаоса – стена». И он не бросал слов на ветер.

Фаларис замолчал, уставившись на пламя масляной лампы. Вино и усталость после подавления мятежа делали его разговорчивым. Элху замер, понимая, что сейчас может прозвучать нечто важное. Он стал «слушать тишину» между словами короля, как когда – то в доме удовольствий Кар – Тукульти – Нинурта.

«Запах дешевых благовоний и пота. Липкий пол под босыми ногами. Голоса пьяных мужчин, сливающиеся в гулкий гомон. И тот самый, пьяный голос, поведавший легенду о проклятом городе… А потом – холодные, мудрые глаза Незнакомца. Его рука, тяжело лежащая на плече. «Мир болен, мальчик. И ты должен помочь его исцелить. Огнем».

– Вернон был дураком, – продолжал Фаларис, больше думая вслух, чем обращаясь к Элху. – Он думал, что право править дается знатностью рода. Кровью. Чушь. Право на власть дается Волей. Волей сделать мир не удобным, не справедливым – черт с ними, с удобством и справедливостью! – а прочным. Как камень. Единственная справедливость – это порядок. А порядок требует жертв. Мой отец понял это первым. Он смотрел на руины старых империй и видел: они рассыпались не от меча врага, а от собственной рыхлости. От слабости духа.

Он снова посмотрел на Элху, и в его глазах вспыхнул тот самый огонь, который заставлял армии идти за ним в бой.

– Ты знаешь, что такое королевство, степняк? Представь… представь огромную, идеальную стену. Высотой до небес. Без единой трещины. Без малейшего намека на слабость, на хаос. Вечную. Прочную. Непоколебимую. Такую, чтобы простояла тысячу лет. Вот что такое королевство. Не земли, не замки, не города. Стена.

Элху молчал, всем существом впитывая слова. В его голове всплыл образ из «Книги Цепей Пустоты», которую дал ему Незнакомец: паутина реальности, которую нужно разорвать. Но слова Фалариса предлагали нечто иное – не разорвать, а переплести заново, по своему усмотрению.

– А люди в этом королевстве… – Фаларис усмехнулся, и в усмешке этой была леденящая душу правда. – Люди – это всего лишь камни для этой стены. Но камни эти… неровные. Хрупкие. Слишком острые здесь, слишком круглые там. Слишком непослушные. В них есть дыры – их страхи, их глупые мечты, их память о том, кем они были до того, как стали частью стены. Взгляни на этих солдат снаружи. Они мечтают о добыче, о женщинах, о славе. Это – неровности. Их нужно сбить.

Король поднял свой кулак, сжав его так, что костяшки побелели.

– Доктрина моего отца, «Укладка Камня»… ее суть проста. Чтобы построить такую стену, каждый камень – каждого человека – нужно обтесать. Обтесать его волю. Его страхи. Его мечты. Все лишнее, что мешает ему идеально, плотно лечь в предназначенное ему место в общей кладке. Понимаешь? Мы берем мягкую, податливую глину человеческой души и обжигаем ее в печи дисциплины, пока она не станет твердой, как керамика. Одних – в солдат. Других – в землепашцев. Третьих – в чиновников. И никто не смеет выбиться из своего ряда. Первый Хеллфорт отец строил десять лет. Не из – за нехватки рабов. А потому что подбирал камни. Смотрел, кто куда лучше ляжет. Кого можно положить в основание, а кого – наверх. И каждый, кто проявлял своеволие… его воля становилась тем самым раствором, что скреплял других. Его страх заражал остальных, заставляя их держаться друг за друга. Это и есть алхимия.

Элху понял. Он понял так ясно, как будто всю жизнь ждал этих слов. Это была философия, оправдывающая все. Все! Нищету его детства, грязь Кар – Тукульти – Нинурта, страдания тысяч людей. Все это было просто… обтесыванием камней. Предварительной обработкой материала для Великой Стены. У него перехватило дыхание. Это было гениально в своем чудовищном цинизме.

– Сила правителя, – голос Фалариса стал тише, но тверже, – это не в умении фехтовать или вести в бой. Это тираническая Воля. Воля, которая выступает цементом, скрепляющим эти обработанные камни. А жизненная сила тех, кто сопротивляется… их боль, их страх… она становится наполнителем для этого цемента. Она делает его крепче. Так мы создаем армиллитов – новых людей, живые кирпичи нашей империи. Они не колеблются. Не сомневаются. Они – часть стены. Я видел, как умирает армиллит. Он не кричал. Он просто смотрел на меня, как бы спрашивая: «Господин, камень моего места уже готов?». Вот что такое истинный порядок.

Он откинулся на спинку стула, осушая кубок. Вино лилось по его бороде, как кровь.

– Это не просто власть, степняк. Это алхимия. Алхимия, превращающая живых, страдающих, глупых людей в части безжизненного, вечного, идеального монумента. Именно такого, какой я построю на костях мятежников у Черных Болот. Хеллфорт. Оплот Порядка. Еще один идеальный камень в стене моего отца.

В палатке воцарилась тишина. Элху стоял, пораженный. В его голове выстраивалась картина мира, столь же чудовищная, сколь и грандиозная. Это была та самая сила, которую он искал. Не магия отдельных заклинаний, а магия системы. Магия подавления самой сути человеческого. И она идеально ложилась на учение о Таргуле! Таргул – это изначальный хаос, Отец Пламени, который должен сжечь старый, уродливый мир. А «Укладка Камня»… это мог быть рецепт того, как построить новый мир из пепла. Не королевство Келлхайнов, а всю реальность!

Фаларис вдруг пристально посмотрел на него, словно впервые увидел.

– А тебя как звать, степняк?

– Элху, ваше величество.

Король поморщился, как от дурного запаха.

– Элху? – он перекатил это имя на языке с явным презрением. – Какое – то жалкое, ползучее имя. Для червей из трущоб. Если ты хочешь, чтобы к тебе здесь относились с хоть каплей уважения, обтеши и его. Возьми себе имя. Настоящее имя. Как я взял себе «Молот». Или как мой отец был «Каменной Маской». Имя – это первый камень в твоей собственной стене. Сделай его крепким.

Он махнул рукой, знак того, что аудиенция окончена.

– Ступай. И запомни то, что я сказал. Возможно, ты сможешь стать полезным камнем. Мелким, но годным для фундамента.

Элху поклонился, ниже, чем прежде, и вышел из палатки в чавкающую грязь и шум лагеря. Но он уже не слышал ни запахов, ни звуков. В его ушах гремели слова короля.

«Обтесать… Воля… Стена… Алхимия…».

Он шел, глядя перед собой, но не видя ничего, его ум был охвачен вихрем. По пути он столкнулся с капитаном стражей, тем самым, кому передал информацию о заговоре.

– Ну что, знахарь? – капитан хлопнул его по плечу с грубоватой фамильярностью. – Живешь? Молот не съел?

Элху лишь кивнул, едва заметно. Капитан, не ожидая ответа, уже отошел, отдавая приказы.

«Он видит во мне инструмент. Полезный, но временный. Камень, который выбросят после использования».

Это осознание не вызвало обиды. Лишь холодную уверенность.

Он дошел до своего убогого шатра на задворках лагеря, рядом с кузницами и загоном для больных лошадей. Внутри пахло сушеными травами и плесенью. Он сел на грубую постель и достал из потайного кармана свою единственную ценность – «Книгу Цепей Пустоты». Тяжелый том в потертой обложке. Он открыл ее. Древние символы, которые он с таким трудом перечитывал, теперь заиграли новым смыслом.

«Разорви оковы ложного бытия», – гласила одна из первых строк. А что, если «Укладка Камня» – это не оковы, а новые цепи? Цепи, которые будут крепче и надежней? Цепи, которые скрепят новый мир после прихода Таргула?

«Он прав, этот король – молот, – думал Элху, вглядываясь в пламя коптилки. – Мир – это хаос. Но его отец хотел построить стену внутри хаоса. Огородить клочок земли. Это… мелко. Это жалко. Почему бы не использовать его доктрину, чтобы сделать нечто большее? Почему бы не обтесать сам хаос? Не превратить всю реальность в идеальную, гладкую поверхность, готовую для нового Творения? Таргул принесет огонь, который спалит старый мир дотла. А я… я подготовлю площадку. Я уложу камни так, чтобы из пепла возникло нечто совершенное. Не королевство. Не империя. А нечто… иное».

«Имя…» – прошептал он.

«Он прав. Элху умер в Туманном Пепелище. Мне нужно имя того, кто будет строить новую стену. Стену из мира.»

И в глубине его сознания, как отголосок из далекого прошлого, прозвучало слово, которое когда – то дал ему Незнакомец. Слово, которое означало не просто «слушающий», а «внимающий самой пустоте». Слово, которое станет его новой сутью.

Исиндомид.

Он просидел так всю ночь, при свете коптилки, перелистывая страницы и строя в уме планы, которые растянутся на тысячелетия.

На рассвете лагерь зашумел с новой силой. Затрубили рога. Армия снималась с места, чтобы двинуться на восток, к Черным Болотам. Элху вышел из своего шатра и увидел, как Фаларис Молот на своем могучем боевом коне выезжает в центр колонны. Король был сосредоточен, его лицо выражало лишь холодную решимость. Он уезжал к своей стене. К своему Хеллфорту. Он даже не взглянул в сторону шатра знахаря.

Элху оставался стоять и смотреть, как войско растягивается в длинную змею, уползающую в утренний туман. Он не поехал с ними. Его путь лежал в другом направлении. У него была своя стена для построения. Более высокая, более прочная и бесконечно более страшная.

Он повернулся и пошел прочь от долины Волдан, на запад. Навстречу векам подготовки, неудач и кровавых экспериментов. Мальчик по имени Элху окончательно остался в прошлом. Вперед шел Исиндомид.

ОБЕЩАНИЕ В ГЛАЗАХ

Холодное солнце, казалось, не давало тепла, а лишь подсвечивало леденящую душу картину всеобщего крушения. Его косые лучи пробивались сквозь дымную пелену, зависшую над руинами Элимии, и скользили по ровным, недвижимым шеренгам воинов – трайтеров, застывших среди этого хаоса. Они стояли бездыханно, словно изваяния, высеченные из черного обсидиана, – мрачные памятники собственной победе. Их лица были гладкими, полированными масками, лишенными ртов, носов, бровей. Лишь бездонные пустоты глазниц, наводившие ужас, смотрели в никуда. Там, где когда – то были кисти рук, сжимавшие оружие, теперь зияли стальные лезвия, намертво вросшие в латные рукавицы. Доспехи, некогда болтавшиеся на живых телах, теперь плотно облегали иную, стальную плоть.

Воздух был густым и едким. Он впитывал в себя запах гари от тысяч потухших пожарищ, сладковато – тошнотворное зловоние разложения, идущее от непогребенных тел, и острый, колючий дым погребальных костров, где тлели останки павших – и своих, и чужих, сваленные в братские могилы из пепла и плоти. Руины домов зияли черными провалами окон, как черепа исполинских существ. Мостовые были усыпаны обломками, щебнем и темной, запекшейся кровью. Ветер, гулявший по опустошенным улицам, шевелил обрывки плащей трайтеров, принося с собой шепот пепла и звон разбитых надежд.

Ханар Эпперли медленно шагал по этому царству смерти, и его взгляд, цепкий и уставший, скользил по неподвижным фигурам своих творений. Лишь по знакомым деталям он мог угадать тени былых имен. Вот на наплечнике одного воина – глубокий заруб от алебарды, который Ханар помнил на теле командира своей армии Осмена Дарка. Рядом стоял трайтер с изящным, почти аристократическим силуэтом доспехов, на нагруднике которых угадывались контуры стертого герба с лилией – все, что осталось от дерзкого и шумного Фериа Девина. А чуть поодаль, в самой гуще строя, возвышался приземистый, мощный воин с щитом, намертво вросшим в левую рукавицу; когда – то этот щит оберегал спину хриплого ветерана, которого все звали Старым Тарником. Теперь они все были просто камнями в стене. Бесчувственными, безгласными, идеальными.

Легкий, колючий ветер гулял между рядами, но не мог рассеять тяжелую тишину, что была страшнее любого боевого клича. Ни грубого ворчания Осмена, ни оглушительного хохота Фериа, ни спокойной, умудренной речи Тарника… Ничего. Только скрежет собственных суставов Ханара да завывание ветра в пустых глазницах того, что когда – то было его отрядом.

«Действительно ли я хотел этого?» – мысли впивались в виски, как раскаленные гвозди.

«Тишины вместо триумфа? Бесчувственных статуй вместо преданных воинов?» Он мысленно обращался к ним, к этим теням:

«Кем вы стали?..»

Остановившись, Эпперли устало закинул руки за голову. Битва вытянула из него все силы; ноги подкашивались, едва удерживая тяжесть тела. Его взгляд, блуждающий по пепелищу, наткнулся на приближающуюся фигуру. Это был Исиндомид. Колдун шаркал ногами по выжженной земле, поднимая облачка серой пыли. Его темная туника, болтавшаяся на иссохшем теле, казалась погребальным саваном, затерявшимся среди настоящих могил. А эта улыбка… Ханар различал ее издалека: беззубый оскал, обнажавший воспаленные, неестественно розовые десны.

Раздражение, едкое и знакомое, подкатило к горлу. Этот старый плут сулил ему силу, безграничную власть… а взамен? Пустота. Обугленные руины душ и эти ходячие гробницы. Ханар сглотнул желчь, подавив порыв схватить колдуна за тощую шею.

«Пусть вещает свои байки. Еще разок.»

Исиндомид, не обращая внимания на хозяина, подошел к одному из воинов – к тому, чья правая рука навеки срослась с топорищем. Острый клинок, еще не успевший смыть запекшуюся кровь Элимии, тускло поблескивал. Колдун ткнул костлявым пальцем в гладкую маску лица, поскреб латной наплечник, а потом с почти нежностью провел по лезвию, оставляя на нем жирный след. Его ухмылка стала шире. Ханар не выдержал. Два длинных шага – и он навис над стариком.

– Совершенны… – проскрипел Исиндомид, не отрывая восхищенного взгляда от безликого воина. – …Идеальные солдаты для будущего владыки. Сила несокрушимая. Выносливость, не знающая предела. И главное… никакой воли. Значит, и предательства ждать неоткуда. Никогда.

– И абсолютно бесполезны! – голос Ханара прозвучал как удар бича. Он наклонился ниже, заслоняя старику солнце. – Ни слова, ни звука, ни даже плевка в лицо врагу без моего приказа! Пустые куклы! Оболочки, набитые одной лишь тупой силой!

– Ты жаждал преданных воинов, Ханар Эпперли, – старик медленно поднял на него свои крохотные, заплывшие глазки, в которых мерцал холодный огонек, – или тебе по – прежнему не хватает друзей?

– Я хотел стать королем Антарты! – Голос Ханара сорвался в хриплый крик. Он с горькой истомой бросил взгляд на воина с топором, которого лапал колдун, и тут же, скорчив лицо в гримасе глубочайшего отвращения, резко отвернулся. – Я жаждал крови! Жаждал встретить хоть одного ублюдка, достойного моей секиры! Не этих… соломенных чучел!

– Разве на твоем кровавом пути совсем не сыскалось достойных? – проскрипел старческий голос. Исиндомид стоял, сгорбившись, его иссохшие пальцы с синюшными ногтями выудили из недр одеяния связку желтоватых костяшек на грязном шнурке и забегали по ним. – Неужто стерлось из памяти, как ты загнал конницу самого Хана Зерукана, Железного Вихря, в болотную топь Гракмара? Помнишь гул земли под копытами, их предсмертный рев? А Гнилоустых Близнецов? Пара диких псов – каннибалов! Ты же разрубил их пополам единым взмахом!

– И все эти твои «победы», – голос Ханара, сначала глухой, начал набухать гневом, – ни на пядь не приблизили меня к трону! Ты взрастил меня, старик! С мальства! Вбил в меня науку смерти, наделил смыслом – жаждой власти! За сие… благодарен. – Он сделал паузу, и слово «благодарен» прозвучало как проклятие. – Но более – ни капли! Я алчу настоящей войны! Хочу крови, что пенится у рта достойного врага! Я рвусь стать Владыкой Государства, – прошипел Ханар, наклоняясь так близко, что его дыхание, густое от запаха железа, пота и смерти, опалило морщинистую кожу старика, – как стал им сто зим назад Торрен Артбелл! Ледяной Волк! Он не шастал по деревушкам, не резал скот! Он взял меч – и пошел против всего Мира! И Мир… склонился! Так когда же, о мудрый советник, ты посадишь меня на престол?

– Все в своем времени, мой яростный волк, – прошептал он, и в его голосе вдруг появилась сталь. – Разве орел рвет добычу, пока она еще в небе? Жди. Твой час близок.

Ханар ощутил, как пальцы сами собой сжимаются в каменные кулаки. Руки дрожали от бессилия.

– Ждать? – Голос Эпперли был тише, но от этого лишь опаснее. – Я ждал достаточно, колдун. Пока ты водил меня за нос своими туманными пророчествами. Терпение – удел овец. Я же – волк. И волк голоден сейчас.

Исиндомид медленно покачал головой, и по его тонким губам скользнула тень улыбки. Огоньки в его запавших глазах вспыхнули ярче.

– Голод слепит, Ханар Эпперли, – зашептал он. – Он рисует врагов из теней и скрывает путь, что звезды проложили. Ты жаждешь действия? Что ж…

Резкое, тревожное ржание коней перерезало его слова. Это был сигнал. По полю к ним мчался Од Куулайс на своем гнедом коне. Его практичная одежда была в пыли, но оба меча за спиной сияли безупречной чистотой. Слишком чистыми. Ни пятнышка крови. Странно…

Но истинное потрясение ждало позади. Укуфа Бхинрот. Она скакала следом, но словно из иного мира. Конь под ней – вороной жеребец с глазами, полными огня – был красив и страшен. А она… Она восседала на нем с невозмутимой грацией, которая заставила сердце Ханара на мгновение сжаться знакомым смешанным чувством желания и раздражения. Ее иссиня – черные волосы развивались на ветру, обрамляя лицо со скулами, острыми как клинки. Легкое платье цвета запекшейся крови казалось насмешкой над полем боя. И корона. Хрустальная корона с шипами венчала ее голову.