E=mc

– Очнулся, слышь? – Позвала она, и вбежала из сеней другая Василиса.

– Как я здесь?.. – От вида ли Павы или от удара, но Егор Ефимович никак не мог раздышаться. – Там у мельницы бабёнка утопилась. Кинулся её вытащить – да затылком об мостки.

Пи-ип.

Пава глядела прямо ему в глаза:

– Тебя Соломонида вдвоём с Михайло Борсуковым, лесничим, из бора на еловом лапнике выволокли. Сказали, ушибся, нахлебался, а выбрамшись – упал на берегу. По дороге в слободу Василису звал без памяти. Они отчего-то решили, что меня.

– Езжай-ка ты, Егор Ефимович, домой, – подхватила Башка. – Нет здесь бесов, а есть только купчишка Шпынь, озорник и челобитчик. А люди здесь честные. Вот скажи, стали бы тебя бесы из омута вытаскивать да версту до избы волочь, коли прознали бы, что ты их гонять явился?

– Ваша правда. И не верю я в нечистого, только за литовского пана с меня спросят в Касимове. Да что мне всё… кажется… пищит чего-то?

Пи-ип.

– Вода болотная в ушах плещется, – отрезала Башка.

– Вот опять. Слышите?

– Нет.

– Да вот же!

Алексеев встал и прямо в одеяле заходил по избе. Обошёл белёную печь, выглянул в сени, отворил горенку. Василисы только плечами пожимали.

– Чего ты, боярин? – спросила Пава, поднимаясь за Егором Ефимовичем на чердак. – Чего крестишься?

– Мышь.

Василиса глянула ему за плечо:

– Мышь.

– Мышь, – согласилась Башка. – И что?

– Видно, крепко я приложился об мостки, – бормотал Алексеев, спускаясь в сени. – Померещилось, будто сияет мышиная шкура, ажно на аршин вокруг светит.

Пи-ип.

– Болит голова-то? – пожалела Пава.

Егор Ефимович корил себя, что сказал. Теперь он испугался, что девицы сию минуту разнесут по слободе, мол, губной-то староста того. Тронулся. Он потребовал свои порты и кафтан и откланялся:

– Пошутил я. Вернусь-ка в трактир, баньку прикажу… Отосплюсь, а там – утро вечера мудренее. Благодарствую, что в беде не оставили.

В тот же день Юмшан Лихой собственноручно истопил для гостей баню. Алексеев пригрозил Терентию: коли не найдётся назавтра ничего дурного в Волглой Слободе, быть купчишке в опале.

* * *

Клопы не кусали. Но Терентию не спалось.

* * *

Василиса Башка ворвалась в избу с добычей и бросила мышь в клетку.

– Чуть не попались! Не знаешь, кроме этих оксилюцифератов…

– …феринов.

– Плевать. Твои генетики что, Светлану Борисовну бессмертной сделали? Четвёртый год здесь люминесцирует, когда она уже сдохнет?

– Забей, Вась. Считай, повезло. Зашёл бы на здоровую голову – висеть нам на дыбе.

Пи-ип.

Башка откинула половичок и отворила подпол:

– Чего зуммер-то вопит?

– Ускоритель засорился, ты же свинец оловом заменила.

– Поди-ка, найди тут свинца, – она сорвала с головы платок, обнажив остатки дредов. – Опять кварк-глюонная плазма остыла. Блин. Ночью хотела запустить.

– Этой ночью я не могу. Там телята…

– Ты заколебала, серьёзно. Губной староста всю слободу на карандаш взял, а она опять за своё.

– Я телятам от мамки привила на той неделе. Пустулы созрели! Пора!

– Не ори, на деревне слышимость пять километров! Вась. – Башка тряхнула подругу за плечи. – Очнись, а? Эти люди – они все давно умерли. Сто-пятьсот лет назад. И от оспы твоей, и от чахотки: всё уже случилось, Вась, они уже мертвы. Зачем это всё?

Похолодевшая, Василиса кормила Светлану Борисовну морковкой. От напряжения побелели губы, затрепетали крылья носа. Этому их разговору исполнилось три года, и обе знали, что скажут дальше. Плюс-минус.

– У Лукерьи Гогариной младший сын слабенький растёт, его бы хоть от оспы привить… Я подумала… если застрянем тут, можно и другие вакцины устроить. Туберкулёз, корь.

– Не выдумывай. Нам нужно домой. У тебя мама, папа в две тыщи двадцать четвёртом, в августе. Интернет, горячая вода, центральное отопление. Не знаю… айфон там новый скоро выйдет.

– Ты же против айфонов, – буркнула Пава.

– Но я не против, мать её, микроволновки!

– Не ори. Слышимость.

В тот вечер разговор выпал из привычной колеи. Твёрдая и собранная, уверенная отличница Василиса Башка сидела, сгорбившись в печном углу, и плакала. Не утирала тайком скупую слезу, а по-настоящему, натурально ревела.

– Башкатова… – Просипела Пава не своим голосом. – Башкатова, ты чего?

– Три года в туалет на улицу, чего! Картохи нет. Кофе нет. Одна редька, дикари и мракобесие. И поговорить не с кем. На нормальном русском поговорить!