E=mc

Подсеки-Коровин разгрёб шубейки, белёсые глаза его засмеялись:

– Не пужайся. Свои.

* * *

На трактирном дворе пахло дымом и жжёными перинами без клопов. Стояли чернёные копотью зеваки из соседних сёл. Спорили, кидали шапки. От них отделился Рокита Гогарин с пылающим от жара лицом и обожжёнными ушами и поклонился Егору Ефимовичу:

– Христа ради, батюшка, отпусти Василису Башку. Попутались мы вечор: прогневили отца небесного. За это и сгорел трактир-то наш вместе с зеленухою. Сие нам от Него упреждение.

– Да… – Подхватили другие мужики. – Где Башка лазила, там прошлую зиму чёрная оспа ребятишек миновала. Благословляла она их, по всему. Так, люди?

– Уж да.

– А то!

– Да-а уж.

– Прости, Васька, – Рокита и ей поклонился в землю. – Скажи для бога, ты блаженная?

Вася потупилась, скомкала дреды и обречённо кивнула:

– Ладно. Я бла… блаженная.

На этих словах опять сверкнуло, и слободские дружно перекрестились. Мужики стали указывать на холм. А там Василисин дом охватил зелёный свет: вспыхнул раз… другой…

И погас.

– Машина, – охнула Пава. – Машина сработала!

Версту до холма они отмахали мигом. Оказалось, молния угодила в шест, который Михайло прислонил к кровельной полице по пути на пожар. А в погребе, освещённом Светланой Борисовной, на земляном полу грудой валялись рубаха, порты и зипун Треньки.

– В одних сапогах в две тыщи двадцать четвёртый унесло, – злилась Башка.

Она силилась держаться и глотала слёзы: вместе с Тренькой унесло и прибор. Но теперь в подполье собрались пять блестящих физиков, два жулика и царский байстрюк. Посыпались идеи. Разобрать ли капсулу Михайло Борсукова и соорудить АЭС на мельничной запруде. Или жахнуть молнией в барокамеру Соломониды. Или заменить лёд-7 зеленухой… Горячо обсуждали всё, с чего следовало начать много лет назад. К вечеру Василиса Башка ободрилась, подхватила Светлану Борисовну на манер фонаря, и Михайло повёл пришельцев одному ему известными тропками в лес.

– От меня всё равно не будет толку, – сказала Пава, отставая у околицы.

– Пройдёмся? – предложил Егор.

Они шли в душистых, свежих сумерках к колодцу. Видать, не судьба была Алексееву сыскать дорогу к горелой сосне. И пусть. О стольком хотелось расспросить, столько рассказать самому, но Василиса брела такая растерянная, что, глядя на неё, растрепались мысли.

– Теперь-то рано или поздно у них получится, – бормотала Василиса.

– А если нет, на будущий год государь опять посылает меня на острова, на верфи сэра Энтони Дина. Только прикажи, я бы показал тебе, как оправляется от пожара Лондон. В кирпич одевается, обрастает камнем, дышит… а в «Друри-Лейн» ставят Драйдена.

– Что-то слышала о нём…

– Ты была в Англии? – Обрадовался Егор Ефимович и вдруг смутился: – Она хоть всё еще Англия?

– Да. Только нигде я… Нигде я не была, Егор, по-настоящему! Дела, суета, возня какая-то. Беготня и хлопоты, а между – чужие картинки, такие живые, будто и вправду там побывала, сама видела, сама трогала. А не была, не видела, не трогала.

В сумерках у колодца кто-то сидел. Сгорбленный мешок и сизые лодыжки над чёботами. Угрим Подсеки-Коровин гладил размытую дождем формулу и кивал чему-то своему.

– Что ж Вы не пошли вместе со всеми?

– А вы? – Помолчав, он добавил: – Я тридцать лет прожил в веке двадцатом, тридцать в двадцать первом и вот уж тридцать первый год живу здесь. Арифметически тутошний я. Золота моего берите, сколько потребуется. На проводники, на гальванизацию али на пайку.

– Как же Вам удалось тут разбогатеть?

– А я золото с собою привёз. Вычислил, когда в будущем оно скакнёт в цене. Ну, перевёл сбережения в слитки и уговорил приятеля-очкарика испытать его «Темпохорду». Вот только не вперёд угодил, а назад… Если меня теперь к очкарику этому вернуть… я ведь его прибью. Так я уж лучше тут, от греха.

Угрим в последний раз поглядел на колодец и ушёл. Василиса подобрала кусок мела помягче, и вскоре на прежнее место вернулось:

Е=мс

Пока чертила, Егор Ефимович накинул ей сзади свой кафтан и, задержав ладони на плечах, коснулся губами рыжего затылка. Надпись вышла кривой.

– Надо завтра краской дублировать, – шепнула Василиса. – Мало ли, ещё кого швырнёт. Кажется, здесь некий естественный временной портал.

– Всё-таки чудно ты говоришь порой.

Она повернулась нос к носу, хитро щурясь:

– Не чудно, а чудно.

* * *

«…а доехав до Волглой Слободы, пил Парамон в трактире настойку полыни. После на хрестинах причащался чашею сладкого вина, а пришедши в дом к Гогариным, пил с хозяином медовухи две четушки, да штоф бражки, да хмельной кумышки пять чарок, да к вечеру в бане отведал сбитня четверть и шкалик берёзовой водки. А воротясь в горницу, дюже затосковал пан Парамон по малой родине, упал в печали – да и помер.

Засим кланяюсь князю в ноги, раб твой Егорка Алексеев, сын Ефимов, губной староста Касимовского уезда».