О чём речь? Маленькие реальные истории. Сборник новелл

– Нет, вы видели эти боты! И где она их только отрыла? Такие носили буржуи до революции, – восклицал образованный Миша.

– Вот ведь сука, – компенсировала своё поражение Маша из молочного.

– Ага! – подхватила Верочка, – сука в ботах!

С этого дня бабку иначе не называли. Только Сука в ботах. Едва за окном замаячит облезлая конструкция с пером, по магазину пролетало:

– ИДЁТ!

Бабка ни разу не взяла некачественный товар. Никогда ни с кем не поскандалила. Обращалась ко всем исключительно «милочка», «голубчик», «душенька» и «деточка». Вместо «спасибо» говорила «благодарствую». Желала всем благоденствия и просила кланяться родным и близким. Чудная была бабка! И как-то так вскоре получилось, что весь магазин бабку ждал. Продавцы поглядывали в окно. Директриса Ираида Львовна чаще выходила в зал. А грузчик Валентин, громыхая тележкой, деланно равнодушно интересовался:

– Ну, чё, утиль в муаре сегодня ещё не приползал?

Гастроном при появлении бабки приосанивался. Всем почему-то хотелось ей понравиться. Не пыль в глаза пустить, а по-настоящему. Как будто каждый подозревал, что не дотягивает до её «милочки» и не заслуживает её «благодарствую» с поклонами.

Безразмерная уборщица Тоня, завидуя бабкиной изящности, лёгкости походки и прямой спине, утверждала, что бабка явно из дворянских недобитков: белая кость и голубая кровь. Мише, как самому грамотному, было поручено разузнать у бабки её родословную.

Бабка на вопросы отвечать не стала. Лишь легко улыбнулась Мише, когда он назвал её княгиней:

– Не удостоился наш род.

Скоро во всех отделах Княгине (а теперь её иначе уже не называли!) стали оставлять самые лакомые кусочки. Миша припасал цыплят для бульона и телячью печёнку. Машка наливала сметану из того бидона, в который еще не добавила молока. «Рокфора» отрезала ровно сто граммов, хоть тот и крошился, зараза, если его резать маленькими кусками! Верочка откладывала красивые и ровные огурцы и помидоры, самый сладкий виноград. Ольга Петровна из «Бакалеи» доставала из-под прилавка настоящий английский чай, кофе в зёрнах и давно дефицитную «Белочку». Таясь друг от друга, продавцы сами оплачивали часть покупок Княгини. Даже Ираида Львовна просила Мишу подготовить самых свежих цыплят за её счет.

И вдруг Княгиня пропала. Когда она не появлялась уже четыре дня, сама Ираида Львовна дала распоряжение «разобраться и доложить». Разбираться откомандировали Верочку. Верочка знала только, что живёт бабка в соседнем доме. А дом тот был двенадцатиэтажным и с шестью подъездами! Как тут разбираться?!

У первого подъезда на скамейке сидели нахохлившись, как старые вороны три старухи.

– Фелицату вам? В третьем подъезде она, – ответила одна из старух, едва Верочка начала расспрашивать, – только померла она намедни.

Одиноких людей хоронит государство. Но Ираида Львовна распорядилась, что хоронить бабку будет Гастроном. Хоронили её на Смоленском кладбище. Недалеко от часовни Ксении Блаженной. У Фелицаты было какое-то особое разрешение на подзахоронение после кремации в могилу к родным.

Для поминок Гастроном расстарался. Стол ломился от деликатесов, но никто к ним не притронулся. Не пилось и не елось. Отец Никодим, такой же древний, как и покинувшая этот мир Фелицата, рассказал её немудреную историю.

Фелицата Аркадьевна Черемисина родилась в 1895 году в Петербурге. Все 93 года она и прожила в этом городе, упрямо называя его старым именем. Её родители имели большую квартиру из двенадцати комнат на Васильевском острове. Отца расстреляли в восемнадцатом году, братья погибли на фронтах гражданской войны. Фелицате с сестрой и матерью разрешили жить в узкой пятнадцатиметровой комнатке для прислуги. Остальные комнаты заняли «товарищи». Мать и сестра вскоре скончались от тифа, а Фелицата осталась. Семьи не завела, детей не родила. Как-то устроилась учительницей в музыкальную школу. В ней и проработала до семидесяти лет. В блокаду едва не умерла от голода. Но чудом попала в эвакуацию вместе со школой. Так бы и прожила она всю жизнь на своём любимом Васильевском острове в родной квартире, если бы не соседи. Очень им хотелось жить в отдельных квартирах. Уговорили, умолили. Разъехалась коммуналка по всему городу. И оказалась Фелицата после василеостровских линий в однушке в Весёлом поселке.

– Прожила она здесь меньше года…

– Да… – который раз пытался заговорить Миша-мясник. И снова замолкал.

– Эпоха! – Поддакивал грузчик Валентин.

– И никакая она не сука, – размазывала по лицу польскую тушь Маша.

– Ага, – соглашалась Тоня, поглаживая Машу по кримпленовым плечам.

– Это мы по себе судим!

– Скоты мы, и жизнь ведем поганую! – припечатала Верочка. – Всю жизнь куебздимся-куебздимся, света белого не видим. А бывают люди… такие… такие! Вот как наша Фелицата, – и некрасиво заплакала.

– Как нам всем повезло, что она ходила в наш магазин, – вытащила из рукава кружевной платочек и приложила к глазам Ираида Львовна.

Все вновь замолчали, как никогда понимая, ненужность слов. Эта Сука в ботах, вековая ветошь, разбудила в них то, чего они и сами за собой не знали. То самое светлое, что есть в каждом. Никто не видел, а Фелицата разглядела. В маленьком старом теле оказалась такая мощная сила духа и бездна достоинства, что их души тут же откликнулись. И потянулись к ней. Им всем хотелось стать лучше и чище. Чтобы быть к Фелицате поближе. Пусть не на одной ступеньке, но хотя бы на одном крылечке…

Ночной звонок

Лада с трудом нашарила в темноте телефон. Половина третьего! В голове прозвучало голосом любимого артиста «Я очень не люблю ночных звонков…»

– Лада Романовна, это Гриша…

– Какой Гриша? – не поняла Лада, стараясь закрыться от всеобъемлющего страха, наползающего на неё стотонным танком.

– Друг Антона.

– Господи, Гриша, прости, я не узнала тебя. Что случилось?

Гриша молчал. А Лада чувствовала, как танк её полностью подмял. И такая знакомая и ненавистная чёрная волна потащила её за собой.

Замелькали картинки: улица, дорога, машина, скорость, большая скорость, удар… боль. Страшная боль… Темнота…

– Когда? – выдохнула Лада, едва раздвигая губы.

– Два часа назад, – Лада поняла, что Гришка плачет. – Он разогнался и…

– Не надо, – остановила его Лада, – я знаю. Куда приехать?

Лада смотрела на груду искореженного красного металла. Тело Антона уже увезли. Странно, что она так подумала про сына: тело. Гриша стоял чуть поодаль, постоянно дёргая головой. Вытирал лицо о воротник куртки. Лада пошла к машине. Вернее, к тому, что ещё несколько часов назад было яркой дорогой игрушкой.

– Не надо, Лада Романовна, – Гриша рванулся к ней. – Не надо вам туда. Там…

– Кровь? – Лада посмотрела Грише в глаза. – Я знаю, Гришенька. Это кровь моего сына.

Лада опустилась на колени рядом с большими темными пятнами на асфальте. В тусклом освещении была непонятна природа их происхождения. Но Лада знала – это кровь её мальчика. Красивого, умного, безмерно любимого. Единственного.

– Почему кровь здесь? – растерянно спросила Лада, соизмеряя расстояние от пятен до искореженного железа. Ей казалось, что выяснить это очень важно.

– Он еще жив был… – Гришка уже не стеснялся Лады. Судороги рассекали его лицо словно молнии грозовое небо. Он тяжело сглатывал рвущиеся рыдания. – Пока «Скорую» ждали, тут лежал… Натекло…

Гриша отвернулся.

– А ты как узнал? – Лада говорила, чтобы не молчать. Она была уверена, что как только замолчит, сойдет с ума. Надо говорить. Все равно что.

– Мой номер в его телефоне был последним. Он звонил мне за полчаса, – в горле у Гриши забулькало.

Лада провела рукой по тёмному пятну на асфальте, поднесла руки к лицу. Кровь её мальчика. Этого не может быть! Это просто дурной сон! Нет, нет! Это не может быть правдой. Чёрная волна вновь начала свою атаку на Ладино сознание: коридоры, коридоры, тусклое освещение, столы, на столах люди. Стоп! Каталка, на ней Антон. Лицо разбито до неузнаваемости. Но Лада знает: это он! Его любимая куртка из тонкой лайки цвета шоколада. Песочные мокасины. Она сама недавно привезла их ему из Италии. С его сорок пятым размером непросто найти хорошую обувь! К каталке подошёл человек, начал проверять у Антона карманы. Всё, что нашел, сунул в карман своего халата. Пошел к выходу, но вернулся, снял с вывернутой руки Антона часы.

Лада очнулась. Значит всё правда! Антошки больше нет. Грудь стиснуло. Невозможно сглотнуть, вдохнуть, что-то сказать. Лада судорожно вцепилась в горло, захрипела. Гриша в одно мгновение оказался рядом. Он тряс её за плечи, что-то кричал. Подбежали люди, влили ей в рот жидкость из плоской фляжки. Горло опалило. Вместе с огненным клинком в тело со свистом влетел воздух.

– Пойдемте, Лада Романовна, – Гриша поднимал её с асфальта, – не надо вам здесь.