Любой ценой

И чего я напросилась в свидетели? Черт дернул за язык сказать, что мы были вместе… Сейчас сидела бы спокойно дома, все обдумала, была бы вообще не при делах, потом меня бы вызвали, задали бы пару вопросиков, я бы все честно рассказала, и меня бы отпустили, а тут… Что, охота быть свидетельницей?

А если…

В душе моей поднялся противный липкий холодок. Что, если меня примут не за свидетельницу, а за сообщницу? Мало ли что им там, ментам, в голову может взбрести!

И главное, сама хорошо! Нашла, что ляпнуть! Дура, эх и дура! Нет, Полина определенно права в одном – я безнадежная дура и меня исправит только могила. Куда я, видимо, и попаду за соучастие в преступлении, которого не совершала…

Я уже представила себя в камере смертников, уже представила леденящий ужас, сковывающий все члены в ожидании смертной казни, представила, как…

Стоп!

Чего я несу? Какая смертная казнь? Во-первых, у нас в стране на нее мораторий, и это даже каждому ребенку известно. Во-вторых, с чего бы это меня должны посадить? Я ничего не сделала!

Так что хватит о глупостях думать – и так уже наделала их столько, что не расхлебаешь. И в могилу я попаду только в одном случае – если меня собственноручно убьет Полина, как и обещала баба Клава.

Полина…

Ведь вот о ком я должна была вспомнить в первую очередь! Ведь сколько бы ни ругала, ни мучила меня сестра, а ведь ни разу еще не оставляла в беде! И именно к ней мне нужно кидаться за помощью. Только вот как теперь до нее добраться? Была бы я дома, достаточно было бы просто позвонить, а тут… Идиотка, все пути сама себе отрезала к спасению!

В связи с воспоминанием о сестре в голове моей возник образ еще одного милого и прекрасного человека, которого я в данный момент просто обожала – майора Георгия Овсянникова, или просто Жоры, бывшего Полининого мужа.

Может быть, до него добраться мне будет легче, чем до сестры? Вот когда меня привезут на месте, я сразу же и заявлю, что это мой ближайший родственник, и будьте любезны, вызовите его немедленно. Ради собственного спасения можно немного и душой покривить – это я насчет ближайшего родственника.

Эти более-менее конструктивные мысли, вытеснившие бред насчет камеры смертников, слегка успокоили меня, и я уже не тряслась так сильно, сидя рядом с Лариской.

Когда нас привезли в отделение, то сразу разлучили. Я не знаю, к кому отправили Лариску, но мне достался какой-то противный, очень лощеный следователь, довольно молодой, который только и делал, что поправлял свою шевелюру, которая и так была у него прилизана волосок к волоску.

Он представился капитаном Валерьяновым Олегом Николаевичем и с первых же секунд общения вызвал у меня отвращение.

– Ну-с, – с противной ухмылочкой начал он, и почему-то именно это его «ну-с» взбесило меня больше всего. – Так вы утверждали, что были вместе с Мурашовым Андреем Геннадьевичем в момент совершения преступления?

– Ничего подобного я не утверждала, – сухо ответила я. – Я имела в виду то, что мы были вместе до этого… инцидента, и могу утверждать, что никаких предпосылок для совершения преступления у Мурашова не было. Он должен был всего лишь взять у Дружникова бутылку коньяку. И вообще, мне непонятно, на каком основании меня здесь держат! Я что, преступница? В момент, когда это случилось, я находилась в собственной квартире вместе с Ларисой Шаповаловой, и она может это подтвердить!

– Так-так-так, – потер руки следователь. – Отлично! А откуда вам известно, в какое именно время было совершено преступление?

Тут я откровенно изумленным взглядом уставилась на него.

– Вы что же, думаете, что я совсем глупа? – холодно усмехнулась я, и мне это понравилось. Видела бы меня сейчас Полина, обязательно гордилась бы тем, как я себя веду. Вот так и надо – уверенно, холодно, строго. – Пока мы сидели в квартире, все было спокойно. Стоило только Дрюне пойти к Дружниковым, как его арестовали. Значит, где-то в это время все это и случилось.

– Г-м-м, – неопределенно ответил следователь Валерьянов и потер лоб.

– Так на каком основании меня здесь держат? – снова повысила я голос.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, всего лишь как свидетельницу. Вы же сами выразили желание поехать с нами.

Тут мне крыть было нечем, действительно, сама напросилась, чего уж там. Видно, не всегда мой природный ум мне подсказывает верные решения!

– А теперь ответьте на такой вопрос, – прищурившись, продолжил Валерьянов. – Вот вы знаете Мурашова с детства. Скажите, он всегда любил выпить?

– Не больше, чем другие, – твердо ответила я, и это была правда – я знаю многих людей, которые любят выпить гораздо больше, чем Дрюня.

– А вот соседки утверждают…

– Соседки могут говорить все, что им угодно, – твердо сказала я. – Да, они терпеть не могут Андрея за его шутки, но их мнение нельзя считать объективным.

– Хорошо, хорошо, а как вы сами можете охарактеризовать Мурашова? Ведь вы хорошо его знаете?

– Да. И могу сказать, что это прекрасный человек! Он очень добрый, отзывчивый, честный, порядочный, а уж какой талантливый! Вы просто представить себе не можете! Представляете, он никогда не учился ни в каком музыкальном заведении, а может сыграть на любом инструменте! И стихи пишет, и песни, и вообще!

У меня аж глаза разгорелись, пока я распевала дифирамбы Дрюне. Вот бы уж он, наверное, удивился бы, услышав, что это все о нем. Только ведь он не услышит. Обидно… Зря стараюсь.

Хотя почему это зря? Это же не на Дрюню рассчитано, а вот на этого прилизанного смазливого следователя?

Надо признаться, что мои лестные эпитеты в адрес Дрюни были, конечно, несколько преувеличены, если не сказать больше. Но кого это волнует, когда речь идет о спасении человека?

– Да что вы вообще о нем знаете! – продолжала трещать я. – Он любой голос может подделать, ну прямо вот любого артиста или политического деятеля! ни за что не отличите! И за Ельцина вам так скажет, что вы животы надорвете! А танцует как! Хоть полонез, хоть вальс, хоть хабанеру, хоть яблочко, хоть там хава-нагилу! Один раз на перекладине тоненькой исполнил на спор ламбаду, так все аж рты пораскрывали!

Я вся раскраснелась, расписывая Дрюнины таланты, которые, если рассуждать здраво, мало могли ему помочь избежать наказания за совершение убийства. Но во тот момент я не рассуждала здраво. Я перестала быть строгой и надменной дамой, холодно и четко отвечающей на вопросы следователя – не моя роль, – и снова превратилась в Ольгу Снегиреву, безалаберную, непосредственную, может быть, не очень разумную, но искреннюю и всегда пытающуюся прийти на помощь друзьям.

Мне вдруг стало так жалко Дрюню и обидно за него, что у меня даже выкатились слезы.

– Он… Такой… – задыхаясь, кричала я, – вы вот можете станцевать ламбаду? Держу пари, что нет, а вот он может! И такого человека в тюрьму сажать? Э-эх! – я горестно махнула рукой и уронила голову за грудь, скорбно раскачиваясь из стороны в сторону.

Следователь уже начал с опаской посматривать на меня, подозревая, видимо, что я сейчас начну причитать, но меня уже ничего не могло остановить. Пусть принимает меня за дуру, мне все равно, лишь бы выпустил отсюда!

К черту причитания!

Щеки мои разрумянились, и я вдруг резко скинула со стола следователя его ценные бумаги, а сама вскочила на стол, лихо вскидывая ноги и пытаясь показать, как Дрюня танцевал на перекладине ламбаду.

Танцовщицы из меня, прямо скажем, не вышло, но старалась я изо всех сил. Бывают минуты, когда с меня слетает все природное стеснение, и тогда меня остановить трудно.

– Вот так он плясал, вот так!

Я трясла юбкой, гнулась в талии, пошло виляла бедрами и продолжала взбрасывать ноги. Это была какая-то чудовищная смесь между канканом, выделыванием пьяной проститутки и гимнастическими упражнениями.

Перепуганный следователь вскочил со стула, пытаясь унять меня. Лицо его пошло красными пятнами, прилизанные волосы вздыбились.

– Прекратите немедленно! – кричал он. – Вы сумасшедшая! Я позову охрану и упеку вас на пятнадцать суток за хулиганство!

Он уже пошел к двери, пытаясь вызвать охранника, но тут я слишком лихо топнула ногой, хлипкие ножки стола не выдержали и подломились. Я полетела на пол, ломая по пути каблук и сметая со стола остатки бумаг.

Очутившись на полу и держась за ушибленную голову, я гордо заявила:

– Вот так! А теперь позвоните старшему следователю УВД Тарасова майору Георгию Овсянникову! Это мой ближайший родственник!

– Демидов! – простонал Валерьянов.

В двери сразу же показалась толстая красная рожа охранника.