Сеть Сирано

Надька резко помрачнела:

– Делай с ним, что хочешь. Мне уже все равно.

– Ну хочешь, я с ним поговорю от лица прекрасной незнакомки, доведу его, как ты предлагаешь, до первого свидания и тебя запущу.

– Не получится у тебя ничего…

– Лучше жалеть о том, что ты сделала, чем о том, чего не сделала.

На этом и порешили.

Тетка проводила Чигавонину до дверей и вернулась на кухню.

Поставила чайник. Раздумала. Включила телевизор и тупо в него уставилась. Менты, в кратких перерывах между распитием, дружно носились за неугомонной ватагой урок.

Хорошо живут, подумала тетка, весело. Даже любовь мало-мальская случается. Отношения… А я тут сижу как дура, завидую. А ведь обходилась как-то раньше? А что теперь изменилось? Вроде бы ничего! Хотя…

Запахло в воздухе порохом, серой, тюльпанами… Почувствовалось нечто свежее, озоновое, грозовое. Замелькали перед глазами стрижи, ласточки, вороны. Закрутились круги цветные, радужные. Неужели это все из-за Сашки? Не думаю. Он лишь катализатор, бумажка лакмусовая, повод веский, но не причина. Что-то здесь другое, скрытое, тайное. Внутри все чешется и свербит. Предчувствие какое? Радость? Беда? Объятья навстречу расткрыть или подложить соломку?

Тетка смотрела на экран, не понимая, что там происходит. Ментов это нисколько не смущало. Парни продолжали рубить бабло, пока горячо.

А у нас ничего не случилось, правда же?

Ничего не случилось. Хотя…

Какое это странное слово – «хотя»! Вроде бы, почти что «хотеть», да не совсем так. «Хотеть» – это слишком неопределенно, сразу возникает вопрос «когда?» А вот «хотя» – это навсегда: и в прошлом, и в настоящем, и будущем. Она ела, хотя. Она пьет, хотя. Она будет трахаться, хотя… Боже мой, да это ж счастье. Счастье! Трахаться, пить и есть – хотя! То есть – желая. От всей души, от всего сердца, с нашим вам удовольствием.

И какое несчастье, когда все эти желания вдруг пропадают.

Вот намедни, подумала, хорошо бы что ли, пройтись. Размять усталые затекшие от неподвижности части тела. Но как-то не-хо-тя подумала, без энтузиазма. Или, может, съесть, что-нибудь? Бесполезного, но вкусного: кремово-жирного, сыро-варено-копченного, пряно-сладко-острого? И снова как-то вяло подумала, скучно, лениво. Или кино посмотреть? С любовью, страстями, красивыми эротическими сценами? Ну? Возжелай! Не-о-хо-та, блин! Так неохота, что челюсти сводит.

Такова старость. Мясо есть, а есть нечем. Израсходовались желания, износились. Вот и Лексеич на днях разоткровенничался о своих непростых половых отношениях с новой корректоршей. Влюблена, мол, как кошка. Пальцем помани – сама все снимет.

– Ну и ты? – вежливо поинтересовалась тетка.

– А что я? – пожал плечами шеф, – я бы, может, и рискнул. Погулять при луне, поговорить за жизнь, выпить кофейку… Но ведь после этого с ней еще и трахаться придется.

– Так хорошо же.

– Так неохота-а-а.

Вот такие дела. Прямо скажем, незавидные. И мужик-то, вроде, нестарый, жилистый. На днях лишь шестой десяток разменял.

– Не хочешь или не можешь? – на всякий случай переспросила тетка.

– Могу, – спокойно сказал Лексеич, – но не хочу.

И тетка ему поверила. Сама такая же, сонная.

Но решила вдруг пересилить себя. Пойти назло себе погулять. Без авосек и магазинов, по свежему воздуху и красивым местам. Пошла и не пожалела. На бульварах народу – яблоку негде упасть. Все больше молодежь. И тут тетка, мама дорогая, во всей своей непереносимой красе! Лягушка, блин, путешественница, невольная приверженица климакса. Ходит тут, спотыкается. Отражается в юных мартовских лужах.

Хреновое это время года – весна. То холодно, то жарко. Никогда не поймешь, как одеться. Вот и тетка расфуфырилась, калоша, в легкий кожаный плащ. До самого мозга костей промерзла. Пришлось зайти в «Шоколадницу» выпить чего-нибудь горячего. А вокруг – все молодые, все парочками. Омерзительно. Официантка так жалостно смотрит, что не знаешь, то ли послать ее «на», то ли сразу на чай дать? От растерянности заказала десерт с мороженым. Холодный… Давилась, но ела…

И вдруг из зала для некурящих парень выходит. Даже не парень, а молодой мужчина. Высокий, симпатичный такой. Вышел и сразу к тетке. А в руках у него букет громадный, желтый. Тюльпаны и нарциссы. Тетка сразу почему-то вспомнила Булгакова, но там были другие желтые цветы.

Вам нравятся эти цветы? Спросил мужчина. Нравятся. Ответила тетка. Тогда возьмите их, прошу вас, пожалуйста. Мне? За что? Что я вам такого сделала? Ничего, просто так…

Лучше бы отказалась. Он бы их выбросил, и они бы вместе пошли… А она растерялась, приняла, пожадничала. Потом, конечно, стало все понятно, мозги-то свои, натуральные. Девушка к нему на свиданье не пришла, продинамила стерва… Но все равно, сначала было так приятно… И потом было приятно все равно. Когда она шла по улице как чья-то девушка, как королева, то, опуская лицо в лепестки, то, вынимая, то опуская, то вынимая. Задыхаясь от счастья, от головокружения и хотя! Хотя – в смысле, желая – во что бы то ни стало жить, жить, жить…

Оказывается, как мало нужно для счастья. Толчка малюсенького, тонкого намека. Желтых цветов, чужой зависти, весеннего дня… А может, тревога моя, тоска, щемящая боль в сердце с этих долбанных цветов и началась? С их солнечности, обилия, головокружения? С их нестойкости, хрупкости, краткости? Четыре безумных дня и мгновенная смерть. Ржавая сухость, прелая вода… А столько всего еще можно было успеть! Сколько почувствовать, порадоваться, пострадать!

Живем, блин, легкомысленно, нерачительно, как эти глупые цветы. Как Кащеи Бессмертные. Думаем, что никто и никогда не доберется до нашей заветной иголки, яйца не разобьет, на дуб не влезет. А сказка тем и хороша, что в ней намек. Скрытый смысл, второе дно. Обязательно найдется какой-нибудь пьяный Ванька, дурак, счастливчик, которому до зубовного скрежета станет невтерпеж! И подкосит он этот дуб, и вскроет яйцо, и иголкой твоей у себя в зубах поковыряется. Хорошо ему, гаду, привольно!

Так почему же мы не спешим? Не торопимся делать добрые дела? Если не для всего человечества, то хотя бы для себя единственной, любимой. Ведь если каждая женщина на земле будет хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть, хотя бы кратковременно счастлива, значит, она сможет осчастливить и все остальное человечество. Простая же арифметика, поверьте, господа… Не бойтесь совершать поступки, копить их, прессовать, складывать прозапас… Пускай они будут глупые, необъяснимые, смешные… Пускай стыдные, ошибочные, запретные… Правильные, смелые, мужественные… Разные! Ведь это моя жизнь, богатая на события и воспоминания. Садитесь, дети, в круг, я расскажу вам о ней.

Так думала тетка, наблюдая сквозь слезы за жаркими языками пламени, вырывающимися с экрана телевизора. Сквозь слезы, люди! Боже мой, и уже немножко сквозь любовь…

Ольга

Вчера он приехал на новой машине. Голубая такая, сверкающая. Я спросила, где взял? Он только плечами пожал. Что, типа, сама не знаешь? Не с наших же, преподавательских трудов такая роскошь.

Понятно. Опять жена подарила. Раз в два года новая игрушка. Балует. Значит любит. Хорошо иметь таких жен. Сама заработала, сама подарила. Сама выбрала, сама в ЗАГС отвела. Сама захотела, сама родила. Куда ни кинь – во всем сама себе хозяйка. Везет же людям. Проворная такая, мастеровитая, уверенная в себе женщина. Продюсер и по работе, и по жизни.

Я спрашивала у него: «Почему ты на ней женился?» А он ответил, что подвернулся, мол, выгодный вариантец, почему бы и нет? И живет теперь с этим вариантцем, в ус не дует.

Смелая, активная, волевая…Таких, естественно, не бросают.

А каких бросают? Бросают других. Которые мечутся по жизни в поисках радости, а сами не знают, чего хотят.

Вот ты, Оленька, девочка-припевочка, на чем остановила свой рассеянный взгляд? Какую конкретную цель себе в жизни поставила? А?

А нет у тебя никакой цели, и никогда не будет. Потому что не стрелок ты в этом тире, то есть мире, а дичь. Дичь, за которой никто и не собирается охотиться. Такая неуловимая Джо, которая нафиг никому не нужна.

Вот, может, только маме. И это естественно, а потому неценно.

Или вот Илюшеньке. Но это не навсегда, а только до тех пор, пока мы рядом находимся. Протянул руку и сразу нащупал. А главное, напрягаться не надо. Дама сама на все готовая. Вот защищусь на днях и брошу его к чертовой матери. Сколько уже можно? Соберу все силы в кулак, и чао, бамбино, сори. Что же ты, мой родной думаешь, что я всю жизнь свою единственную на тебя положу? Да и какая тебе радость от такой жертвы? А главное, в чем корысть? Я тебе даже на «запорожец» никогда не заработаю, не говоря уже о всяких «лексусах» и «лэндроверах». А что делать? Такова «селяви». Как Ирка Чигавонина говорит: «Хочешь иметь красивого мужика, готовься за него платить».

А нужна ли мне такая любовь? О нет, дружок, благодарю! Я с тобой только потому, что ты со мной. Причем добровольно. То есть, без принуждения. По обоюдному и безоговорочному согласию. По вторникам и четвергам. С пяти вечера и как повезет. Занятия литературой и любовью. Приятное с полезным. Высокое с низким. Тайное с явным. Духовное с плотским. Умное с безумным. Кошачье с мышиным. Удавье с кроличьим и проч., проч., проч.

Что же тебя так разозлило, милая моя? Неужели эта небесная колымага? Или, все-таки, ее счастливый водитель? Илюшенька, любовь моя безответная, как же мне быть? Пожалей меня, мой ласковый! Отпусти на все четыре стороны, отпихни обеими руками, отбрось подальше и не вспоминай никогда. Дай моему бедному сердцу отдышаться, очухаться, ожить. Куда там! Сам надкусил, сам и сожрет. Всю без остатка.

Разве такое может быть, что ты любишь человека и одновременно его презираешь? Причем презираешь так, что скулы сводит. Презираешь, и еще больше любишь. А чем больше любишь, тем больше презираешь. И остановиться не можешь ни в том, ни в другом. Сила какая-то поднимает, несет, а потом со всего размаха ударяет о землю, и ты открываешь глаза и видишь всех насквозь от удара этого, от ушиба головного мозга.

А говорят, любовь слепа. Плохого не видит, не замечает, не берет в расчет. Разве? Неужели она такая полная и беспросветная дура? Может у кого и дура, но только не у нас. Наша любовь умница, красавица, а главное, терпеливица. Все же понимает, а сказать не может. Или не хочет? Или боится? Скажешь себе правду рано утром на рассвете, да и сама себя ненавидеть начнешь за любовь эту непонятную, щенячью.

Правильно мамочка говорит, бросай его, Оленька, не нужен тебе такой. А какой мне нужен, мамочка, кто мне скажет? Кто мне его под белы рученьки подведет, на колени к нему посадит, голову на плечико наклонит? Форева, бэби, что значит, навсегда. Фотографию ей мою подавай! Устроит она доченьке легальную личную жизнь, принесет на блюдечке счастье.

Спасибо, мама. Спасибо, дорогая. Сэнкью за все. Но мы как-нибудь сами с усами. Нафига нам твои – чужие, когда у нас есть свои? Пусть все идет, как идет. И слава богу. Хоть так, а не иначе. Хоть малость, но собственная. Хоть два раза в неделю, но без остатка. С вечера и до утра мой, весь мой! И зачем думать о будущем, если настоящего выше горла? Зачем искать новые приключения, если старые еще не закончились. Зачем втягивать меня в эти компьютерные страсти без моего на то разрешения? Насильничать надо мной, давить, использовать? Нужно мне все это? О нет, дорогая моя, благодарю!