Селфи с римским фонтаном

– Вот беда, так беда… Ищи, голуба! Не то замки менять придется. Жулья нынче развелось, как грибов в лесу. Залезут, все вынесут!

Астра для виду продолжала «поиски». Сердобольная старушка ей помогала – ворошила палочкой в траве. Тем временем Евланов и женщина исчезли.

«Откуда ты взялась на мою голову? – вздыхала Астра. – Всю слежку завалила!»

Пришлось возвращаться к «Пассату». Матвей сидел в машине, жуя бутерброд.

– Где ты пропала? Я уже хотел идти за тобой.

– Лучше скажи, куда делся Евланов?

– Они оба уехали, и мадам в трауре, и ее ухажер. Сначала она, потом он. А чем они там занимались, на кладбище?

– Не тем, о чем думает его мамаша…

Крым, Евпатория. 1914 год

Ислам-Али постарел, его тело точили болезни.

Дети выросли, любимая жена из юной стройной, как кипарис, красавицы превратилась в дебелую матрону, увешанную ожерельями и браслетами. Она обожала шербет и часами валялась на подушках, куря кальян. Мужа перестали волновать ее смуглые прелести. Он испытывал равнодушие ко всему, кроме денег.

Это лето в Крыму выдалось жаркое, сухое. В воздухе витало дыхание войны. Фронт был далеко, в Европе, и казалось, беда не докатится до приморских степей. Тревожные вести приходили из портов, где моряки за стаканчиком рома обменивались друг с другом неутешительными новостями. Немецкие войска оккупировали Люксембург, Бельгию и продвигались к Парижу.

Торговля пришла в упадок. Правительства развитых стран занимались размещением военных заказов, оружием, провиантом и снаряжением для армий. Над пряничными городками Старого Света носился пороховой дым, смешанный с запахом цветущих лип.

Бумажные деньги стремительно теряли надежность. Богатые аристократы, промышленники и банкиры поспешно вкладывали капиталы в «вечные ценности» – антиквариат, золото и предметы искусства. Красивые женщины без оглядки бросались в объятия офицеров, уходящих на фронт. Солдаты пили водку и горланили строевые песни. Казалось, мир сошел с ума…

Ислам-Али послал старшего сына за кладом, спрятанным у дальних родственников, когда в городе поползли слухи о грядущей голодной зиме, о недостатке хлеба и ночных налетах на лавки и магазины. Происходило что-то смутное, пугающее своей неизвестностью. Некоторые купцы фрахтовали корабли и уплывали в Турцию – якобы там спокойнее.

Старик пребывал в самом дурном расположении духа – желчный, терзаемый страхом за накопленные богатства, он едва дождался возвращения Камиля. Его одолевали тяжкие мысли. Если он умрет, «священное» золото достанется чужим людям. Старый дом, прилепленный к скалам, разрушается, и кто знает, как скоро обнажится тайник в стене из камней, скрепленных известковым раствором…

– Камиль! – вскричал он, едва сын переступил порог его спальни. – Оно цело?

– Цело, отец…

Ислам-Али со стоном опустился на подушки. Его медленная кровь не согревала рыхлое тело, но сейчас он ощутил прилив жара в груди. Золото здесь! Оно рядом… загадочное и опасное. Великолепное, как вещи из обихода богов. Владыки прошлых царств и были богами для своих неисчислимых подданных.

– Где оно?

– В моей сумке, отец… Принести его сюда?

Лоб старика пронзила резкая боль, и он вяло махнул рукой. Не надо, мол. Потом.

– Как там дедушка Хафиз? Жив еще?

– Умер в прошлом году, – почтительно сообщил сын. – Он совсем умом тронулся. Соседи говорят, кричал по ночам. А днем все держался за голову и твердил, что не позволит сделать из нее чашу. За ним ухаживала Зифа, покупала еду и лекарства на те деньги, что ты посылал.

Ислам-Али судорожно дернулся и потянулся рукой к переносице. Вспомнил, как могучий воин из его кошмаров распиливал в этом месте череп… Оказывается, за столько лет он ничего не забыл.

– Кто живет в доме?

– Полоумный нищий бродяга… Поселился после смерти дедушки Хафиза. Жители селения называют его дервишем[5 - Дервиш – мусульманский нищенствующий монах.]. Может, он и правда дервиш? Питается овечьим сыром и пляшет под собственное пение. Кружится на одном месте…

– Он что-нибудь говорил тебе?

– Говорил, – кивнул Камиль. – Чтобы я поскорее увозил с собой проклятие этого дома. Признаюсь, мне стало не по себе от его слов, а особенно от взгляда, которым он проводил меня.

– Что взять с дервиша?

– Он радовался, как ребенок, когда я взвалил на осла поклажу и начал спускаться по тропе. Хлопал в ладоши и размахивал своими лохмотьями.

Селение располагалось так высоко в горах, что туда можно было добраться только на осле. Камиль оставил лошадь внизу, у купца, который продавал шерсть и виноградное вино. Тот дал ему осла, наказав быть очень осторожным.

– Хвала Аллаху, ты благополучно вернулся… – пробормотал Ислам-Али. – Золото надо продать. Немедленно.

Он поманил сына пальцем, и тот наклонился к его изголовью. Старик прошептал, сколько денег они должны выручить. Камиль выпрямился, потирая затылок.

– У кого найдется такая сумма?

– Покажем вещи хитрому греку, который занимается продажей антиквариата. Иди, оставь меня одного. Я хочу подумать…

Камиль удалился, а старик долго лежал с открытыми глазами, глядя на пламя свечи. Ему никак не удавалось забыться сном. Чудилось, будто что-то громадное и темное нависло над постелью и мешает дышать… Больной провалился в беспамятство, но и там не нашел покоя. Где-то в степи нарастал шум – нескончаемая череда людей и всадников тянулась за повозкой, на которой лежало облаченное в лучшие одежды и золотые украшения тело умершего вождя. В последний путь его сопровождала молодая красавица-жена в окружении его главных слуг: виночерпия, повара и конюха. Все они должны были расстаться с жизнью на краю усыпальницы, куда уже опустили золотые чаши, серебряные кувшины, амфоры с вином и маслом, посуду, серебряный котел, полный жирного мяса. Коней в великолепной сбруе убьют и похоронят рядом с хозяином, чтобы он мог воспользоваться ими сразу же, как только проснется. Его оружие положат в непосредственной близости от его рук – меч, лук со стрелами, копья, ножи…

Процессия остановилась в нескольких шагах от могилы, вырытой в земле погребальной камеры, укрепленной деревянными подпорками. Крыша камеры покоилась на массивных столбах-колоннах, стены были увешаны коврами и войлоком.

Слуги покорно ожидали своей участи. Все они, подобно их господину, нарядились в лучшие одежды и украшения. Жена вождя была дивно хороша в платье, расшитом золотыми бляшками, в золотых браслетах и диадеме, укутанная в густую пурпурную вуаль. Никто не должен был видеть ее лица, ее ужаса, леденящего сердце. Вождь любил ее при жизни больше остальных женщин, и теперь она последует за ним в царство теней… Ничто не может ее спасти. Теперь ей не завидовали ни старшие жены, ни отвергнутые господином наложницы. Служанка, которой тоже предстояло отправиться вместе с госпожой в мерцающий золотом мрак могилы, дрожала всем телом. Ее уже охватили предсмертные судороги…

Над степью стояло раскаленное солнце, но женщины стучали зубами от холода: словно всесильный бог мертвых дохнул на них из-под земли, замораживая кровь в жилах.

Лицо вождя было спокойно, его головной убор сверкал желтым огнем, на губах застыла едва заметная улыбка. Все проходит пышно и пристойно, как и полагается при погребении особы высокого ранга. Его народ прощается с ним, крича и стеная, протыкая себе ладони острыми стрелами в знак скорби. Он был славным и храбрым правителем, которому отдают заслуженные почести. Кто знает, что ждет его там, куда не долетает ветер с вольных степных просторов?.. На всякий случай подданные позаботились, чтобы он ни в чем не испытывал нужды – ни в женских ласках, ни в еде и питье, ни в одежде, ни в бытовой утвари, ни в быстрых и выносливых лошадях. Сбоку от него упокоится меч, срубивший немало врагов, и хлыст с костяной ручкой, чтобы погонять коня…

Лучшие воины по знаку распорядителя подняли с повозки тюфяк с телом и опустили в погребальную камеру. Толпа всколыхнулась, истошные крики и плач далеко разнеслись по степи. Заржали кобылицы, зазвенели колокольчики, отгоняющие злых духов, воины застучали мечами о щиты, отбивая ритм смерти…

Жена вождя в страхе попятилась, увидев в руках исполнителя церемонии веревку, которой ее должны были удушить. Свет померк в ее глазах, беспощадная удавка затянулась на шее, с хрустом ломая позвонки. Тело дернулось и обмякло, печально звякнули золотые бляшки на богатом наряде. Динь-динь… динь…

Два влиятельных скифа переглянулись, обменявшись условными жестами. Мертвых женщин уложили в отведенное для них место, окружили предметами роскоши. У ног господина в последний момент поставили чудесную чашу.

– Так будет спокойнее, – шепнул один могущественный скиф другому. – Здесь никому не придет в голову искать. Табити, Папай и Апи[6 - Табити, Папай и Апи – три высших скифских божества.]довольны, я чувствую это.

– У нас нет храмов и алтарей, – отозвался второй. – Наши святыни хранятся в могилах. Гробница – надежнее, чем кибитка кочевника или кожаная сумка, притороченная к седлу. Насыплем сверху землю, утопчем поплотнее, соорудим огромный курган. Только ты и я будем знать о…

Они замолчали и оглянулись, не слышат ли чужие уши того, что для них не предназначено. Солнце палило немилосердно. Толпа безмолвствовала. Распорядитель отдавал последние указания. Слуги разбирали погребальную повозку, чтобы опустить ее в могилу. В небе кружили стервятники, учуяв запах лошадиных трупов…

Тризну по усопшему вождю устроили долгую и обильную. Горели большие костры, в сотнях ритуальных котлов варилось мясо, вино лилось рекой…

Ислам-Али сразу сообразил, что все это ему снится, и не испугался, открыл глаза. Он лежал в кромешной тьме, на полу из камышовых циновок. Пахло сыростью, ароматическими травами и тленом. Он хотел вскочить – не тут-то было. Тело отказывалось подчиняться. Рядом кто-то находился – неподвижный и грозный даже в смерти…

Ислам-Али пытался призвать на помощь Аллаха, но на его рот как будто наложили печать.