Загадка последнего Сфинкса

Глава 8

Задолго до описываемых событий

Маленькая девочка в костюме пчелы выпорхнула на середину зала и под звуки фортепиано закружилась в танце. Бархатная юбочка высоко открывала ее узкие бедра, на спине качались, подрагивая, прозрачные крылышки, а на тщательно причесанной, прилизанной головке торчали длинные усики.

Девочка-пчела старалась не выбиться из ритма. Ее ребра выступали вперед, на худой шее напряглись жилки; руки то взмывали вверх, то опускались вниз; ноги четко выделывали замысловатые па.

– Раз, два, три! – хлопал в ладоши хореограф. – Раз, два, три! Спину держи… Раз, два…

К ней подбежали другие пчелки, почти такие же… да не такие. У них и движения были тяжеловесные, неуклюжие, и крылышки не золотистые, а простые, и юбочки не бархатные, а из накрахмаленной марли. Все они уступали солистке в легкости и неповторимом изяществе, в прирожденной мягкости пластики, в пробуждающейся женственности, робкой и целомудренной, как бутон розового цветка.

Детский ансамбль «Терпсихора» проводил генеральную репетицию перед годовым отчетным концертом, на который были приглашены руководство Дома культуры, родители и все желающие.

Женщина-концертмейстер ансамбля, как это часто бывает, приводила с собой в зал сына, которого не хотела оставлять одного дома. Мальчик чинно усаживался на деревянную скамейку у стены и часами, затаив дыхание, наблюдал за упражнениями у станка, за отработкой сложных движений на середине зала, за сольными выходами и групповыми танцами.

Большие зеркала на стенах многократно отражали юных танцовщиц. От них исходили флюиды чувственности – даже в этом нежном возрасте. Особенно от солистки – тонкой, гибкой девчушки с наметившимися бугорками грудей, впалым животом и длинными, непомерно худыми ногами. В этом гадком утенке уже без труда угадывался прекрасный лебедь.

Сокровенная сфера человеческой эротики остается тайной за семью печатями. Что является тем импульсом, который зажигает кровь? Медики говорят о гормонах, биологи – об инстинктах, физики – о притяжении частиц, а лирики… воспевают романтическую любовь. Но она ускользает, неуловимая, как тень плывущих по небу облаков, как лунный свет и мерцание звезд, недоступная для анализа, неподвластная уму и воле…

Что есть суть любви? И что есть суть страсти, жестокой, затмевающей рассудок, иссушающей душу?

«Любви все возрасты покорны», – сказал поэт. А устами поэта говорят сами боги! Но когда говорит страсть, боги молчат.

Девочка-пчела изгибалась, сминая крылышки; ее ножки, обутые в атласные туфельки, едва касались пола, ее тело казалось лишенным костей, податливым, влажным…

Мальчик вдыхал запах ее пота, как опьяняющий аромат диковинного цветка. Этот запах, перемешанный с запахом пудры, грима и лака для волос, сводил его с ума. Все плыло у него перед глазами…

– Эй! – кто-то потрепал его по плечу. – Ты уснул, сынок? Пора домой.

Мама стояла над ним и устало улыбалась. Она взяла его за руку, и он покорно пошел за ней, плохо соображая, где находится. Неужели он вправду задремал и увидел во сне девочку-пчелу?

Стайка танцовщиц столпилась у дверей раздевалки, и он безошибочно, с одного мимолетного взгляда узнал и выделил среди них ту, которая завладела им. То был не сон! Томительная и жгучая боль разлилась по его венам и застыла, замерла в груди, во всем теле, тысячами шипов пронзая сердце и мозг.

Он дернулся, высвободил руку и, словно в трансе, подошел к «пчелкам». Вблизи их крылья оказались жесткими, юбки грубыми на ощупь, грим размазанным. Из туго скрученных волос торчали шпильки, а туфельки были в пыли. Он, как зачарованный, молча коснулся плеча «царицы пчел», покрытого золотистыми блестками…

Она отпрянула и засмеялась. Смех подхватили ее «подданные».

– Ты что, чокнутый?

Самая маленькая и вертлявая «пчелка» покрутила пальцем у виска и показала ему язык. Он задохнулся от обиды.

«Царица» величаво подняла голову и скрылась за дверями раздевалки. Свет померк…

– Иди сюда! – рассердилась мать. – Хватит на девчонок пялиться! Рано еще! Ишь ты… кавалер…

Мальчик боготворил «царицу пчел», готов был пылинки с нее сдувать, целовать следы ее натруженных ножек, носить ее сумку, просто молча идти рядом. Но она не понимала его чувств, а выразить их он был не в силах. Ночами напролет он не спал, глядел в потолок и представлял ее в наряде сказочной принцессы с золотой короной на аккуратно причесанной головке, выбегающей на залитую огнями сцену и под звуки скрипок и флейт исполняющей вечный незабываемый танец любви. А потом он подходил к ней за кулисами, опускался на одно колено и преподносил огромный букет белых роз, свежих и благоухающих. Затем…

На этом его фантазия спотыкалась, сюжет не желал развиваться, и он вставал, шел в кухню пить воду, садился на подоконник и долго, до изнеможения вглядывался в небо и звезды, спрашивая у них ответа на несуществующие вопросы.

Однажды он решился и подошел к царице своих грез, предложил пойти на каток. Она согласилась. Это был самый счастливый миг в его жизни! Он зашнуровал ей коньки, подал руку, и они покатились по белесому зеркалу льда навстречу ветру, снегу и несущейся из динамиков музыке.

«Я люблю тебя! – мысленно твердил он, заклиная ее услышать немой призыв. – Люблю тебя… люблю…»

Никогда после он уже не испытывал такого всепоглощающего восторга, такой нежности, такого трепета… и сладкой сердечной боли…

Ах, если бы он имел власть над временем, то остановил бы его! А может, в том и смысл жизни, что в ней ничего ни остановить, ни переиграть нельзя? Что река существования течет и течет, и дважды в нее не войдешь…

* * *

Черное небо дышало морозом. В носу пощипывало, изо рта шел пар. Художник задержался в мастерской дольше обычного и вышел, когда пробило полночь. Его машина на платной стоянке покрылась снегом, и он не стал садиться за руль.

Во-первых, немного выпил за работой; во-вторых, ему захотелось пройтись, охладиться, полюбоваться ночными улицами. Новостройки вызывали у него меланхолию и головную боль, и только фасады старых домов, затейливая лепнина церквушек, их подсвеченные прожекторами купола, узоры кованых оград и решеток радовали глаз. Что-то невозвратно прекрасное таили в себе эти зимние пейзажи патриархальной Москвы.

Недалеко от мастерской открылось круглосуточное кафе, и он пристрастился сидеть там, пить кофе и размышлять.

Спустившись в оборудованный под старинный погребок зал, он разделся и занял столик у огня. Очаг из валунов излучал тепло…

– Привет!

Молодой человек, завсегдатай шумных вернисажей и богемных фуршетов, помахал ему рукой. Домнин не выносил фамильярности, поморщился. Какого черта? Хотел побыть один, подумать о жизни, а тут на тебе! Он знал этого парня, у которого было хобби: водиться с людьми от искусства и потом хвалиться своими знакомствами.

Художник отвернулся, сделал вид, что изучает меню. Парень жестикулировал, пытаясь привлечь его внимание.

«Чего ему надо? – неприязненно подумал Домнин. – Вот прилипала! Сейчас попросится за мой столик. Шиш ему!»

Молодой человек ненадолго успокоился: подыскивал предлог перебраться за столик местной знаменитости. Он подозвал официанта и заказал дорогой коньяк. Потягивая маленькими глотками спиртное, любовался игрой огня.

Художник думал о своем – несколько состоятельных иностранцев заказали ему портреты своих жен; он перебирал в уме образы «роковых женщин», которыми можно наделить заграничных моделей. Вера Холодная[4 - Вера Холодная – знаменитая российская актриса немогo кино.], например…

– Не могу пить один! – прогремело у его уха. – Составите компанию?

«Прилипала» с бутылкой коньяка был тут как тут, устраивался поудобнее на стуле. Домнин с раздражением окинул взглядом зал – полно свободных мест. Заведение высшего разряда, не каждому по карману здесь поужинать. Да и время позднее.

– Шато де Монтифо! – торжественно объявил незваный сосед. – Вкус отменный. Попробуйте.

Напиток этой марки стоил немало, видимо, парень был из тех состоятельных бездельников, которые ведут праздный образ жизни за счет богатых родителей. От такого не скоро отделаешься. Ему скучно, он ищет развлечений и в этом своем поиске подобен ледоколу, бороздящему полярные льды, – его так просто не остановить.

Скука – тяжелая болезнь обеспеченного сословия. Теперь оно появилось и в России. Домнин и сам страдал сим недугом. Его неуемное воображение даже во сне изыскивало способы занять себя, реализовать свой недюжинный потенциал. Счастье, что судьба не обделила его талантом! По крайней мере, он может вволю развлекаться на холстах, при этом развлекая еще и публику, давая ей пищу для восхищения и злословия. Пусть забавляются… В конце концов, способность создавать вещи, стоящие обсуждения, всегда достойно вознаграждалась. Дело не в деньгах, а в том наслаждении процессом, который ничем не заменишь. И в том интересе, который мастер вызывает у окружающих.

«Ты пожинаешь плоды собственной популярности, – сказал себе художник. – Так нечего злиться на мотыльков, которых привлекает горящая свеча!»

Он выдавил некое подобие улыбки, и молодой человек просиял. Признанный мэтр снизошел до его скромной персоны и соблаговолил удостоить внимания.

«О чем он заговорит со мной? – уже не без удовольствия подумал Домнин. – О погоде? Тривиально. Об искусстве? Не посмеет. О женщинах? Пушло. О политике? Вряд ли. Остаются сплетни…»

– Почему вы не пьете? – спросил молодой человек. – Не любите коньяк? Заказать что-нибудь другое?

– А вы меня не отравите?