Не бойся глубины

В новом коллективе обычно чувствуешь себя скованно, но здесь все было по-другому. Авдеева сразу ощутила спокойствие и радость. Казалось, никто никому не завидует, никто ни с кем не ссорится, все полны расположения друг к другу, желания помочь. Удивительно.

Скоро она разобралась, что дружелюбную атмосферу в офисе создает не кто иной, как директор фирмы. Он окутывал своим обаянием каждую сотрудницу и умел преподнести все так, что любая женщина чувствовала себя обласканной, красивой и желанной. И они платили за это сторицей.

Директор не был супермужчиной или плейбоем, напротив, он обладал самой заурядной внешностью. Но это не имело значения. Все без исключения сотрудницы тайно вздыхали по нему.

Здесь Людмила начала ощущать вкус к жизни. Ей захотелось красиво одеться, причесаться как следует, накраситься, наконец. Возвращаясь с работы домой, она чувствовала себя, как солдат, который из увольнительной должен идти обратно в казарму.

Вечно недовольное лицо мужа, его брюзжание и упреки стали вызывать у нее чувство здорового протеста.

«Ведь есть же радость, легкость и удовольствия! Но все умирает в этих стенах, – думала Авдеева. – Я в тюрьме! И вынуждена ждать, когда закончится срок моего заключения».

Глава 10

– Ну, как идут твои поиски? – спросила осипшим голосом Соня, уплетая апельсины. – Поймал убийцу?

– Должен признаться, я зашел в тупик, – сказал Артем. – Чем больше я думаю над этим…

– …тем гуще туман над долиной! – подхватила Соня. – Твоя любимая фраза.

– Не могу встать на место убийцы и посмотреть на все его глазами. Он оставляет на трупах стихи, значит, мнит себя талантливым, единственным и неповторимым Великим Непонятым.

– Красивые стихи? – закашлявшись, поинтересовалась Соня. – Дай прочитать.

Сыщик решительно покачал головой.

– Нет. Этого еще не хватало! Считай, что я трус и перестраховщик, но стихов ты не получишь. В них есть некое… притяжение гибели. Не знаю, как это объяснить.

К ночи у Сони поднялась температура, и Пономарев остался у нее. Пришлось выводить на прогулку пуделя, готовить ужин. Девушка есть ничего не стала, только выпила чаю с лимоном и уснула.

Артем выключил верхний свет, оставил только ночник. В доме было тихо. За окном густыми хлопьями падал снег. Город медленно засыпал в мерцающем свете фонарей.

Сыщик обдумывал, как ему подступиться к Динаре. Придется использовать традиционный путь: беседы с жильцами театрального дома. Вероника Лебедева – дама приметная, вдруг кто-то ее видел? Мало ли что может выясниться…

Еще надо бы встретиться с Никитским, завтра же. Люди характеризовали его только с положительной стороны – умный, интеллигентный, успешный руководитель, честный партнер, душа компании, любимец женщин. Именно он в тот последний для Авроры Городецкой вечер провожал ее домой. Или на тот свет?

Нельзя зацикливаться на одном подозреваемом – это Артем знал по опыту. Потом очень трудно заставить себя изменить точку зрения. Дался ему этот Никитский! Мерцалов тоже мог убить Аврору. Приревновать и убить.

К утру Артем окончательно запутался, утомился и задремал. Ему снились карты: тузы, тройки, семерки и ехидно улыбающаяся Дама Пик…

* * *

Поток автомобилей был похож на разноцветную реку. Шел редкий снежок. Дома и дворцы казались фарфоровыми в бледном свете дня.

Юрий Салахов вел новенький «мерс» в крайнем правом ряду и улыбался своим мыслям. Он вспоминал, как Анна провожала его вчера вечером, после позднего ужина. Она стояла в прихожей, тихая и светящаяся изнутри загадочным светом. Этот-то свет и лишал его рассудка в сложных и непонятных отношениях с Левитиной. Юрий бы никогда не поверил, что сможет увлечься женщиной намного старше себя, одинокой, вполне заурядной внешности…

Он придерживался мнения, что если женщина до определенного возраста не вышла замуж, значит, она никого не смогла привлечь по-настоящему. А подбирать «залежавшийся товар» не в его правилах. Что он, хуже других?

Юрий глубоко вздохнул и включил звук погромче. Из динамиков лилась музыка Доменико Чимарозы[4 - Итальянский композитор, клавесинист, скрипач, певец.], которая нравилась Анне. Казалось, она сидит в машине – задумчивая, углубленная в себя. Когда она становилась такой, у Юрия шел мороз по коже. Почему?..

Господин Салахов был весьма обеспеченным человеком. Он многое мог себе позволить, тем более имел возможность угодить женщине, которая завладела его сердцем. И все же… У него впервые в жизни возникла проблема с подарком. Несколько дней он вынашивал идею подарить Анне что-то в первых числах декабря. Декабрь был его любимым месяцем в году. В декабре происходили самые значительные события в его жизни – в этом месяце он родился, стал владельцем бизнеса, приобрел новую машину… Ему хотелось сделать декабрь еще более значимым: объясниться с Анной, преподнести ей памятную вещь, которая всегда бы говорила ей о нем, Юрии Салахове.

Он объездил десятки магазинов, но так и не смог выбрать что-то достойное Анны, способное вызвать восторг в ее холодных глазах. Наконец буквально вчера в одном из антикварных салонов ему попалась шкатулка – изящная вещица, украшенная позолотой и эмалью. Продавец долго уверял его, что это «восемнадцатый век, ювелирные мастерские императорского двора».

– Вещица, конечно, не царская, но очень благородная. Никому подарить не стыдно! – уговаривал он Юрия, что, в общем, было излишне. Тот сразу решил, что купит эту шкатулку для Анны.

Он мог, не мудрствуя лукаво, преподнести ей ювелирное украшение с бриллиантом, но отказался от этой идеи. Не хотелось выглядеть перед ней «буржуем». Юрий желал показать Анне, с каким чувством он выбирал для нее подарок, подчеркнуть неповторимость своего отношения к ней.

Заплатив немалую сумму, он из магазина сразу поехал на Невский, к знакомому ювелиру. Заказал у него золотую брошь в виде цветка лилии, на стебле которой велел выгравировать надпись: SILENTIUM AMORIS, что в переводе с латыни означает «Молчание Любви».

Любит ли он Анну? Юрий не мог ответить. Он просыпался и засыпал с мыслями о ней… но не связывал это с сексом. Чувственная страсть к Анне преломлялась в его сердце, превращаясь в неизведанное сладостное опьянение. Он стал пленником, утопая все сильнее в ее глубинах. Находясь рядом с Анной, он словно окунался в ее ауру, волнующую и тревожную, полную колдовских видений и странных, диких желаний. Он хотел бы проникнуть в ее душу, чтобы напиться божественного нектара, питающего ее воображение, куда она не допускала его. Стремление познать ее жуткий, изощренно-прекрасный мир оказалось сильнее плотского влечения, сильнее всего, что Юрию до сих пор довелось испытывать. Он будто накурился опиума, после чего свежий воздух потерял для него свою прелесть…

Его терзали противоречия. Отчасти поэтому он с наслаждением отдавался деловой жизни – рискованные финансовые операции, сделки на грани фола связывали часть его неистовой энергии, охлаждая кипящее жерло огненной горы.

«Ты настоящий Салахов!» – с гордостью говаривал его дед Платон Иванович.

Кряжистый, основательный, непоколебимый, как волжский утес, с истинно русской широтой натуры, купеческим размахом, с богатырской удалью, дед был настоящим главой рода. Юра души не чаял в «дедуле», как он называл Платона Ивановича до самого последнего дня. Смерть старика казалась ему нелепой, трагической случайностью.

«Настоящий Салахов» – это и льстило молодому человеку, и пугало его. Дело в том, что в здоровом и крепком роду Салаховых крылся один страшный изъян. Изредка, именно по мужской линии, появлялись в их семье душевнобольные. Это было тайной за семью печатями. О «семейном проклятии» никто не должен был знать. Маленьким мальчиком Юра подслушал разговор деда со своим единственным сыном Арсением.

– Ты, Сеня, приглядывай за мальцом-то. Помнишь, какая напасть над нами тяготеет? То-то! Гляди, не проворонь беду!

Из дальнейшей беседы мальчику стало понятно, о чем предупреждал сына Платон Иванович. С тех пор нет-нет да и всплывала в его голове жуткая мысль: «А вдруг я сумасшедший?»

Особенности характера, обычные для других детей, приводили Юрия в панический ужас. Он пристально вглядывался в себя, в свой внутренний мир, в поисках опасных симптомов. Как водится, то и дело находил их и продолжал копаться в своих переживаниях. Он гнал от себя мысль, что с ним не все в порядке, пытался отвлечься то одним, то другим. Избегание самого себя превращало жизнь в утомительную борьбу, порождающую картины одинокого угасания в больнице для умалишенных.