Черная роза

– Обряд не закончен, – еле слышно шепнул он, и его водянисто-прозрачные глаза недобро блеснули. – Продолжай… Мы еще не все узнали.

Колодец клубился белесым туманом, который вверху превращался и кристаллики льда, черные, как дымчатый топаз, с едва слышным звоном осыпающиеся на золотой обод вокруг отверстия Колодца. Казалось, что в воздухе было слышно жуткое дыхание священной головы.

Фигура в плаще взяла свечу из желтого воска, нетвердой походкой двинулась к Колодцу. Остановившись, протянула свечу в молочно-белый туман.

– И последний вопрос, священная голова… Открылось ли знание Востоку? Обрел ли он свою Силу?

Туман над Колодцем стал гуще, а потом начал свиваться в золотые кольца и цепи, принимать самые причудливые формы, наподобие голов дракона с высунутыми длинными языками.

– Некто вернулся… – простонал Колодец. – Многие вернулись из прошлых времен… Пришли. Но они пока не…

Отдаленный, гулко отозвавшийся в темных глубинах удар невидимого колокола возвестил, что время Пророчества истекло…

Темная безлунная ночь неслышно скользила над маленьким французским городком. По площади, вымощенной камнем, отполированным колесами и множеством ног, ветер гонял пожелтевшую листву каштанов. Очень старый и мрачный готический собор тонул в сыром тумане. Несколько фонарей у мэрии создавали призрачный желтый свет. Посреди пустынного рынка возвышался шест с традиционной тыквой, напоминающей человеческий череп, внутри которого горела свеча. Эта тыква – Голова Брана [1 - Бран – дух, защищающий от нечистых и потусторонних сил.]. Пылающие глазницы и кривящееся отверстие рта должны были отпугивать призраков и злых духов, которые во множестве проникали через Дверь Между Мирами в привычную реальность людей.

Самхейн, Хеллоуин наступил! Он поднимает покров, разделяющий два мира. Это время вне времен, ночь вне ночей, в которую между осязаемым, твердым миром, и миром духов появляется невидимая брешь, через которую свободно перетекает жизнь туда и сюда. Символ праздника – Голова Брана, охраняющая и защищающая людей. Призраки дрожат и бегут под взглядами прорезанных глаз, оранжевых и горячих, глядящих из пустых тыкв. Огромный Бран, прокладывающий тропу через девственные заросли терновника, указывает путь. Впереди – вход в Потусторонний мир…

Под ногами редких прохожих, спешивших по домам, хрустели желуди. Три дня праздника Самхейн в этом году выдались ненастными. Дул северный ветер, из низко плывущих туч сыпалась ледяная крупа. Маленькие узкие улочки рано опустели, – жители городка спешили домой, к горящим очагам, в тепло и уют своих домов. Трубы дымили, повсюду на огромных старинных кухнях пекли печенье, пирожные и торты. Над городком стоял запах корицы, песочного теста, изюма и ванили, – никакой ветер не мог разогнать его. По легенде, в дни Самхейна бродят повсюду заблудшие, неприкаянные души, которые могут постучать в любую дверь. Именно для них простые люди оставляли за порогом сладости и угощения. Призрак наестся вкусных пирожных и оставит хозяев в покое, уйдет, не причинив зла.

Нина Корнилина, вдова, которой исполнилось тридцать, стояла у окна домика, где ее поселили владельцы галереи, два симпатичных пожилых француза, пригласившие ее сюда. Она смотрела в ночь. Ветер швырял в окна снежную крупу. На холмах горели костры, – их разожгли те, кто собирался в этот кельтский [2 - Кельты – древние индоевропейские племена, обитавшие во 2-й половине 1-го тыс. до н. э. на территории современной Франции и др. стран.] Праздник Мертвых вызывать духов, беседовать с ними. Нина зябко повела плечами, ей было не по себе. Первый раз с тех пор, как она приехала во Францию.

Артур Корнилин, муж Нины, умер при странных обстоятельствах сразу после своей персональной выставки, принесшей ему заслуженную славу и громкий успех. Множество картин были проданы за рубеж. Множество восторженных отзывов появилось на страницах художественных журналов. Множество галерей выразили желание устроить у себя экспозиции работ Артура. Но художник ничего этого уже не увидел, он был найден мертвым в своей мастерской.

Нина тогда очень испугалась. Вряд ли она понимала, что делала. Имущество Артура было продано ею поспешно и в панике. Хорошо, что рядом оказался Сергей Горский, старый друг, еще по Питерской художественной академии. Он помог продать картины и вещи Корнилина за более-менее приличные деньги. Нина готова было спустить все за бесценок, такой ее обуял страх. Единственное желание, – скрыться, исчезнуть, спрятаться, – руководило ею безраздельно. Артур перед смертью предупреждал ее, он предвидел, как будут развиваться события. Зря Нина ему не верила, считала, что у него не все в порядке с психикой, списывала все его видения на алкоголь и нездоровый, расстроенный ум.

Она отнеслась серьезно к словам Артура только после того, как его не стало. Это оказалось последним и решающим доводом, – смерть. Почему люди так беспечны, так ненаблюдательны, так недоверчивы? Откуда в них это непонятное, бравирующее упрямство? Это нежелание видеть что-то, выходящее за привычные рамки? Эта душевная и умственная лень, граничащая с глупостью?

Нина всегда думала, что она мудрая и дальновидная женщина, которая знает, что ей делать. Она редко поддавалась эмоциям, рассуждая трезво в различных непредвиденных и запутанных ситуациях, которых в ее жизни с Артуром Корнилиным было, хоть отбавляй. Кроткий и отходчивый характер помогал ей уживаться с таким взрывным темпераментом, такой пылкой и легковозбудимой творческой натурой, как ее супруг. Но последние два года оказались невыносимыми даже для нее. Ситуация все больше и больше накалялась, усложнялась и выходила из-под контроля. Нина силилась вспомнить, что послужило толчком, что спровоцировало изменения, стремительно происходящие с Артуром. Откуда появился тот патологический, необъяснимый страх, который буквально сводил его с ума?

Постепенно она сама начала бояться. Страх проник в ее сердце незаметно, исподволь, как вроде бы ниоткуда появлялся туман над озером, куда Артур возил ее знакомиться с дедом Ильей и его необычным семейством. Сколько с тех пор прошло времени! Кажется, что целая вечность… А на самом деле каких-то несколько месяцев. Неужели, только этим летом Артур ездил в харьковские леса искать натуру для своих знаменитых картин «Изгнание из рая» и «Царица змей»? А может быть, именно с этого лесного озера все и началось? Может, и правда оно заколдованное, и Царица Змей, – настоящая, а не выдуманная, – посмотрела ему в глаза своими пылающими зелеными очами и погубила навеки?

Нина почувствовала, как по телу побежал ледяной озноб. За окном, у которого она стояла, расстилалась земля Франции, на холмах вдалеке горели жутким светом ритуальные костры, в холодной чужой ночи свершалось чужое таинство общения с мертвыми, обычай, пришедший из такой временной дали, что казался нереальным. Дикая игра под диким, безлунным ледяным небом…

– Почти, как купальские огнища, – подумала Нина. – Только те жаркие, живые, а от этих веет мертвящим холодом. А может быть, у меня просто нервы разыгрались?

Женщина отошла от окна и задвинула шторы. С тех пор, как умер Артур, она нигде не чувствовала себя в безопасности.

– Беги… – вспомнила она его безумный, дрожащий шепот, горячечный блеск глаз. – Прячься… Если меня не станет, ты окажешься один на один с ними… Никому не говори, где ты, куда едешь… Исчезни, не оставляя следов. Иначе…

Тогда Нина уже ощущала страх, но думала, что это безумие Корнилина так опасно влияет на нее. Он оказался прав, предсказывая свою смерть. Пожалуй, даже лесное озеро тут ни при чем. Все началось гораздо раньше, когда у Артура вдруг появились все эти видения, которые он переносил на свои полотна с такой гениальностью, что хотелось плакать и одновременно таять от восхищения и восторга.

Нина вспомнила, как художник лежал мертвый в своей мастерской, усыпанной осколками гипсовых масок и глиняных кувшинов, среди разбросанных холстов, красок и кистей, – такой одинокий, отрешенный уже от этого мира, в котором так и остался никем до конца не понятым, – даже ею, женщиной, которую любил. Слезы потекли по ее побледневшему лицу. С улицы доносился запах дыма из печных и каминных труб, слабый, едва слышный бой ритуальных барабанов; завывал ветер, в стекла стучала ледяная крошка.

– О Господи, Господи! – взмолилась Нина. – Почему все это происходит со мной? Как я оказалась совсем одна, в чужой стране, где все чужое и все чужие? Где никому нет дела ни до меня, ни до моего горя, ни до Артура? Его картины представляют коммерческий интерес, только и всего. Деньги! Вот идол, которому поклоняются все эти люди. Напрасно я приехала сюда.

Она вспомнила свое паническое бегство из Харькова, брошенный дом, где умер Корнилин, их старую, густо заросшую акацией улочку, ромашки во дворе… Она почувствовала себя такой обессиленной, словно жизнь начала вытекать из нее по капле, когда Артура не стало, и вот теперь она пытается удержаться на краю обрыва, а последние жизненные силы угасают, и с этим ничего нельзя сделать.

Нина присела на высокую деревянную кровать, всю изукрашенную старинной бретонской резьбой, и устало вздохнула.

Она была искусствоведом, и у нее загорелись глаза, когда она впервые вошла в этот дом, больше похожий на музей быта позапрошлого века, – теперь же все это показалось ей таким далеким, неважным и даже, пожалуй, пустым. Гораздо интереснее для нее сейчас были бы люди, которые здесь обитали, переживая драму жизни, любили, надеялись, мечтали… Куда все это ушло? Уходит человек и уносит с собой всю свою вселенную, великую и неповторимую, как загадочная далекая Звезда. Если бы знать, на каком небосклоне она загорится вновь!

Тогда, убегая из Харькова, она, объятая страхом, уехала в Кострому, где гостила у тетки, но долго там не задержалась. Гонимая неведомой опасностью, Нина переезжала с места на место, меняла города и небольшие поселки русской глубинки, пока, наконец не остановилась в крохотном рыбацком селении близ озера Хандога, затерянного на необъятных просторах Архангельской области.

Дома рыбаков стояли у самого берега. В пустых дворах сушились сети, под навесами лежали дрова, почерневшие от сырости. Вдалеке виднелся еловый лес. Озеро было огромное и неприветливое, ветер гнал над ним низкие серые тучи, свинцовые волны кое-где закручивались барашками. На деревянных мостках женщины полоскали белье в ледяной воде.

Нина ходила в лес по грибы и по ягоды вместе с Катериной, у которой она снимала комнату в деревянном рубленом доме, сухом и теплом, полном запаха лампадного масла и хлеба, который в поселке каждая хозяйка пекла сама. В большой горнице висели темные старые иконы в серебряных окладах, под ними горели лампадки, под потолком сохли пучки трав. На выскобленном добела деревянном столе стоял выпеченный с утра хлеб, накрытый чистыми полотенцами, кувшины с моченой брусникой и клюквой, пироги с рыбой. Муж Катерины уходил на охоту и пропадал неделями, женщинам было некуда девать время, и они переговорили обо всем, что приходило в голову.

Говорила, в основном, Катерина, – о том, как ей надоело одно и то же: лес, озеро, несколько домов на берегу, жареная рыба на обед и ужин, соленые грибы, клюква, стук дождя по крыше, зимой снег по пояс, мороженое мясо, нескончаемые метели и бледное студеное небо. А Нине все нравилось. Грибы собирать было одно удовольствие – присядешь на корточки, и, не вставая, наберешь целое ведро волнушек или оранжевых подосиновиков. Ножки Катерина велела не брать, – только шляпки. Вернувшись домой, женщины растапливали баню, мылись, жарили на большой сковороде грибы, пили чай с медом диких пчел. Спали на высоких жарких перинах, застеленных вышитыми крестом простынями.

– Это еще мое свадебное приданое, – говорила Катерина. – Свекровь покойная вышивала. Красиво?

Нина соглашалась. Северная вышивка поражала ее своей простотой и изысканным вкусом. Она уговорила Катерину показать ей содержимое сундуков, и они часами перебирали и рассматривали пододеяльники, наволочки, передники, старинные юбки, кофты из тонкого отбеленного полотна, головные повязки. Сундуки пахли нафталином и можжевельником, и напоминали Нине детство. Все это было ново и замечательно, – и огромное суровое озеро, и большие смоленые лодки на берегу, и неспешный северный говор, и одинокое житье, и рубленая баня во дворе, и огромная русская печь, в которой Катерина варила уху из рыбы, картошку и пекла пироги. Вместо кастрюль у нее были закопченные казаны, которые она таскала из печки ухватом. Такое Нина видела только в кино, и не переставала удивляться, как по-старинному не торопясь, основательно и спокойно живут еще на земле люди. Она тоже успокаивалась, приходила в себя. Где-то далеко, за необозримыми далями и непроходимыми лесами остались городская суета, сутолока, шум, волнения и тревоги. И даже неведомая опасность словно отступила, стала постепенно забываться.

По утрам Нина ходила к колодцу. Бледный рассвет стыл над оловянными водами Хандоги. Пожухлая трава покрывалась седой изморосью, в пустынных палисадниках гулял ветер. Казалось, на тысячи километров вокруг нет ни души. Былые страхи чудились нервным кошмаром, который ушел и не вернется. Невозможно было себе представить, что кто-то может добраться сюда, на край земли, чтобы расправиться с ней так же, как расправились с Артуром. Неизвестные враги остались так далеко, что стали почти сном. Таинственный «черный человек», – проклятие гения, – тоже превратился в призрака, рожденного больным воображением сначала художника, а потом и ее, Нины. А может, и в самом деле, она все это выдумала?

Она вспомнила, как прощалась с опустевшим харьковским домом, бродя по комнатам, все еще хранящим запахи масляных красок и индийских благовоний, которые любил Артур. Слабый аромат сандала заставил ее задуматься. У Корнилина был потайной ящичек в изголовье кровати, который был его причудой, одной из его экстравагантных странностей и капризов. В этом ящичке он хранил большой ларец из сандалового дерева, покрытый изумительно красивой резьбой. Артур никогда ни при ком не открывал ларца, и Нина не знала, что он там хранил. Она и не интересовалась. Ей хватало забот и хлопот, к тому же Корнилин терпеть не мог расспросов, и говорил что-то только тогда, когда сам считал нужным. Нина привыкла к этому и не приставала по пустякам. А когда он умер, мысль о ящичке и ларце просто не пришла ей в голову. Сразу столько навалилось, – горе, страх, похороны, распродажа имущества… Массивная деревянная кровать, сделанная на заказ, по эскизам художника, так и не продалась. Никто не пожелал ее приобрести. Она казалась неуклюжей и излишне громоздкой.

– К счастью? – спросила себя Нина, входя в спальню.

Пахло пылью и валериановыми каплями. Здесь она расчесывалась, готовясь ко сну, в ту самую ночь, когда Артура не стало. Нина чувствовала себя виноватой, что сердце не подсказало ей, какая их ожидает беда. Ничего не подозревая, она легла и уснула. Ужасно…

Кровать стояла одинокая, без матраца и горы пуховых подушек, разоренная, ставшая ненужной. Нина ощутила, как сильно забилось сердце. Она подошла к изголовью, увенчанному высокой деревянной спинкой, и нащупала внизу планку с пружиной. Механизм оказался исправным, и потайной ящичек выдвинулся быстро и бесшумно. У нее перехватило дыхание, когда она увидела сандаловый ларец, целый и невредимый. Никому не пришло в голову искать его здесь. Даже она сама совершенно о нем забыла. Неужели, это Артур подсказал ей? Он всегда говорил, что между ними существует незримая связь, которую ничто разорвать не в силах, даже смерть.

Сандаловый ларец, – это единственное, что Нина взяла с собой, кроме документов и денег, пускаясь в свое непредсказуемое путешествие. Только в Костроме, у двоюродной тетки, закрывшись вечером в комнате, она открыла ларец. Руки дрожали, а по лицу текли слезы. В ларце оказались дневники Артура, – несколько толстых тетрадей в кожаных обложках. Корнилин любил все необычное, дорогое и красивое.

Нина вздохнула и закрыла ларец, – она поняла, что пока не в силах сделать это: открыть тетради и прочитать то, что в них написано. Просто не в силах. Она не может. Ей вдруг захотелось уехать еще дальше на север, исчезнуть, затеряться в глухой российской глубинке. Следующим утром она отправилась на вокзал и села в поезд, оставив тетке поручение ходить на почту и проверять, нет ли чего на ее фамилию «до востребования». Нина ждала сообщения от маклера по поводу продажи дома: ей были нужны деньги. Неизвестно, сколько времени придется прятаться. Сначала она хотела использовать киевский главпочтамт, но потом передумала. Кострома дальше, у тетки другая фамилия, – не Корнилина, а Елизарова. Так безопаснее. Нина записала теткин телефон и сказала, что сама будет звонить. Если придет сообщение от маклера, она скажет, что делать дальше. Тетка мелко кивала седой головой, щурилась и плакала. Она была совершенно одинокая, а Нина, ее единственная родня, хоть и дальняя, уезжает, не оставляя адреса. Даже проводить не разрешает. Что нынче за молодежь?

Нина ехала все дальше и дальше в сторону диких хвойных лесов и Белого моря, – за окнами вагона тянулись почерневшие штабеля бревен, редкие поселки, бесконечная полоса темных вековых елей. На глухой, затерянной в лесах станции, она вышла. Дальше поехала на автобусе, не зная точно, куда, зачем. Так она добралась до Хандоги.

Здесь, у Катерины в доме, она остановилась на время. На сколько? Бог знает! Нина решила полагаться на свою интуицию и шестое чувство. Теперь пусть они ей подсказывают, как жить, что делать.

Однообразная, как рябь на озере, жизнь в рыбацком поселке, безлюдье, невероятные глушь и тишина, вернули Нине душевное равновесие. Она решила взяться за дневники Артура.

Почерк у художника был неразборчивый, а в этих тетрадях – особенно. Как будто Корнилин писал их то ли в темноте, то ли в подпитии, то ли спросонья… ни слова не разберешь! Уж на что Нина умела догадываться, что означают каракули ее супруга, но тут и она стала в тупик. Прочтение записей оказалось делом кропотливым и медленным. К тому же Нина старалась это делать только оставаясь в доме одна, когда муж Катерины уходил на охоту, а она сама уезжала в соседний поселок к сестре. Тогда Нина запирала двери, зажигала какую-то довоенную настольную лампу и садилась разбирать записи в тетрадях. То, что удалось прочесть, она переписывала наново, и так постепенно, страничка за страничкой, дело продвигалось.

Сентябрь моросил дождями, унылыми и нескончаемыми. Госпожа Корнилина заскучала и в один из ненастных, каких-то сизых промозглых дней, напросилась с Катериной в гости к ее сестре. Этот другой поселок оказался побольше, – в нем было дворов двадцать, и, самое главное, – имелись почта и телефон.

Сестра Катерины угощала их жареной рыбой, пышными пирогами с брусникой, горячим чаем. От бани Нина отказалась, решила прогуляться. Стояла светлая холодная ночь, в пустых дворах брехали собаки. Госпожа Корнилина зашла на почту и позвонила в Кострому. Дрожащим от волнения и обиды голосом тетка Елизарова сообщила ей, что «до востребования» пришли деньги, довольно приличная сумма, и письмо.

– Это от маклера, – догадалась Нина, и у нее от волнения перехватило горло. – Почему я испугалась? Ведь все хорошо, все идет, как должно было быть, как я сама задумала! Почему забытое уже беспокойство шевельнулось вновь?

– Почему не звонишь, ведь обещалась, – причитала тетка. – Я совсем одна, помирать скоро буду. Приезжай…

– Обязательно, только не сейчас, – машинально ответила Нина, напряженно думая о своем: как поступить?

– Обманешь ведь, знаю… – заплакала тетка. – С деньгами-то чего делать? Выслать тебе, что ли?

– Вышли, пожалуйста, вместе с письмом. – И Нина продиктовала адрес поселка.