Черная жемчужина императора

Глаза – вот что являлось главным украшением ее лица с тонкими, но бледными чертами. Смирнов понял это, когда Анжелика посмотрела на него, и цвет ее глаз засветился нефритовым оттенком. В ушах молодой женщины висели старинной работы серьги с зелеными камнями, – сознательно или бессознательно, она сделала акцент именно на том, что было в ее внешности привлекательным.

– Не знаю, право, насколько я могу довериться вам, – произнесла дама.

– Если вы надеетесь на мою помощь, то выкладывайте все. Иначе нет смысла продолжать разговор.

Ее лицо дрогнуло, но осталось таким же вежливо-теплым, приветливым.

– Пожалуй, я так и поступлю. Мне совершенно не с кем посоветоваться! Близких я потеряла, а… с московской родней мы едва знакомы. Так что… не обессудьте: слушать придется долго.

– Это часть моего ремесла, – ободряюще улыбнулся Смирнов. – Смелее, Лика. Я могу вас так называть?

– Конечно.

От ее поведения и слов веяло забытым аристократизмом, ностальгической ноткой дореволюционной России, изысканными манерами правящего класса, которые из поколения в поколение впитываются в кровь.

– Я приехала сюда полгода назад, – ответила она. – Не могу привыкнуть к большому городу. Ушум и Москва – слишком сильный контраст!

– Как вы сказали? Ушум?

– Да. Совсем крошечный поселок в тайге, между Амуром и Зеей: железнодорожный полустанок, глушь. До ближайшего островка цивилизации несколько часов езды. Болота, бурелом… зимой мороз, снежные заносы, – ни пройти ни проехать. Мои детство и юность вообще прошли на лесном хуторе… так что Ушум показался чудо-городом. Хотя там всего несколько улиц, деревянный вокзальчик, магазин и фельдшерский пункт. Люди в Ушуме зачастую родятся и умирают, как исстари повелось, – без исповедников и врачей. Раньше поселок жил лесозаготовками, а теперь… Ушум постепенно приходит в упадок… умирает. Брошенные дома рушатся, бывшие леспромхозы зияют пустыми провалами окон, повсюду валяются трухлявые, черные от сырости бревна. Гиблые места! Многие станции называют «призраками», они не действуют и зарастают молодым ельником.

Смирнову захотелось ущипнуть себя за руку, – уж не спит ли он? Эта барышня приехала из Ушума? Кто ее научил таким манерам, разговору, умению подобрать серьги в тон к глазам? Жительница Ушума должна была бы ходить в меховом полушубке, сапогах и с ружьем, уметь стрелять на вскидку, свежевать убитую дичь, изъясняться языком охотников и золотоискателей-одиночек.

– Вы учительница? – решил он проверить свое предположение.

Кем еще Анжелика Ермолаева могла быть в таежном поселке?

Она отрицательно покачала головой.

– Нет. У меня вообще нет никакого образования, и я нигде не работала, ни одного дня. Официально школьный аттестат я получила в Ушуме, сдавала экстерном. Чтобы учиться, мне следовало жить в интернате, а… мама и дядя Аркадий и слышать об этом не хотели. Потом, когда мне исполнилось двадцать лет, он решился на переезд с хутора в поселок. Это далось ему с трудом!

– Дядя Аркадий вам кто?

– Отчим. Отца своего я не помню, мама умерла десять лет назад… от воспаления легких. Пока Аркадий Николаевич ездил в поселок за фельдшером, ее не стало. Наверное, ей не помогли бы никакие лекарства, – она просто устала от жизни в захолустье, от безысходности, от ужасных бытовых условий, и захотела уйти. – Лика говорила о смерти матери спокойно, но глаза ее наполнились слезами. – Отчасти поэтому отчим оставил хутор… ему стало тяжело жить там, где прошли их с мамой лучшие годы. Но мне он объяснил по-другому: мол, в моем возрасте следует подыскивать жениха и создавать семью. Не выходить же замуж за лесного духа?

Лика опустила глаза, ее скулы порозовели.

«Чего-то не договаривает», – догадался сыщик. И спросил:

– То есть вы переехали в Ушум… в поисках подходящей партии?

– Так говорил Аркадий… Аркадий Николаевич, – поправилась она. – Он настаивал.

– Его фамилия Ермолаев?

– Селезнев. Ермолаева – фамилия моей матери. Они с отчимом состояли в гражданском браке. Так это, кажется, принято называть?

– Почему вы не работали? – спросил Смирнов.

– Во-первых, в Ушуме не было вакансий для такой избалованной девицы, – пошутила Лика. – А во-вторых, я в деньгах не нуждалась. Все мои потребности обеспечивал отчим. Значение денег я осознала в полной мере только по приезде в Москву. Кстати, я в состоянии оплатить ваши услуги, – давайте оговорим размер предварительного гонорара.

Всеслав назвал сумму. Лика согласно кивнула, – без колебаний, без раздумий положила на столик конверт с деньгами.

– Хорошо. Возьмите пока на текущие расходы…

Сыщик к конверту не прикоснулся.

– Но… вы же не откажете мне в помощи? – растерялась она.

– Пока я не знаю, что от меня требуется. Поведайте о ваших проблемах, сударыня, – Смирнов невольно перешел на ее слог. – Тогда я определюсь, браться за дело, или нет.

– Это долгая история. И… смею вас уверить, я не страдаю душевной болезнью и не склонна к патологическим фантазиям. Если вы мне не поверите, то я останусь один на один со своими страхами…

Ночной ресторан клуба «Элегия» славился разнообразной кухней, интерьером в стиле модерн и отличным обслуживанием. Много изогнутых, прихотливых линий стекла, цветных витражей с ирисами и лилиями, много красивой мебели и хорошая музыка.

– Что закажем? – спросил Ростовцев у своей очаровательной спутницы.

Он с удовольствием заметил: на них оглядываются. Альбина и в самом деле выглядела потрясающе, – будто выпорхнувшая из эпохи роскоши диковинная птица. Обтянутое белым атласом стройное, сильное тело, в приподнятых кверху пышных смоляных волосах блестит жемчужная шпилька, – при таком великолепии лицо уже не имеет значения. Но и оно подчеркнуто изысканно: легкий макияж, розовая помада на губах, умело подведенные веки… блеск!

– Давай закажем маринованного угря, – предложил он.

– Я не люблю китайскую кухню.

– Эта рыба особенно хороша под имбирным соусом, – уговаривал Ростовцев.

Альбина предпочитала традиционную еду – шницель и пасту, например. Или телятину с овощами. После шутливых препирательств остановились на жареной спинке косули с брусникой.

– Я уступаю только потому, что здесь не умеют готовить китайские блюда! – рассмеялся Альберт.

«Мужчина, который собирается сделать предложение, не ведет себя подобным образом, – в смятении думала хозяйка «Камелии». – Что происходит?»

Неожиданное волнение охватило ее. Неотразимая и высокомерная с другими, она вдруг почувствовала, как ситуация выходит из-под контроля, – и все перестало ее радовать: собственная элегантность, приглушенный свет люстр, томная мелодия скрипки, французское шампанское, и этот непонятный, самоуверенный мужчина, за которого она хочет выйти замуж. Ох, как хочет! А он не торопится связать себя узами Гименея.

– Потанцуем?

Он изящно, ловко повел ее под звуки танго, – оказывается, господин Ростовцев умеет и это, – без сложных па, но с характерными приемами, со страстью. Он слегка рисовался… играл перед публикой, и посетители ресторана отвлеклись от еды и выпивки, наблюдая за вызывающе красивой парой.

«Они нам завидуют… – с горечью отметила Альбина. – Если бы они знали, как сложны наши отношения с Алеком, как непредсказуемы. Как холоден, закрыт он бывает, как неприступен в своей самостоятельности, как непреклонен! Но он любит меня и рано или поздно сдастся».

Ростовцев отдавался танцу, тем не менее сохраняя хладнокровие и четкость, строгую чистоту рассудка. Он внимательно, настороженно прислушивался к себе, – что сердце, встрепенулось? Ничуть не бывало. Дыхание стеснилось от быстрых, порывистых движений, от близости женщины… от запаха ее духов, от выпитого шампанского, – только и всего. Тогда как мысль продолжала работать отстраненно, фиксировать тончайшие нюансы настроения, чувств.

«Неплохо иметь женой Альбину Эрман, – рассуждал внутри него кто-то деловой, беспристрастный и свободный от предрассудков. – Она будет достойной парой. Так почему же я не произношу тех слов, которых она ждет от меня? Почему я молчу и медлю? Ведь женитьба не навек, – можно и развестись, если вдруг не заладится. Я пригласил эту женщину для того, чтобы сделать ей официальное предложение, – а сам не решаюсь, словно школьник или недотепа, опасающийся отказа. Альбина уже согласна! Мы оба знаем – и она, и я, – что формально брак ничего не прибавит к нашим отношениям, кроме совместного проживания и определенного статуса…»

«Разве подобные мысли приходят в голову любящему человеку? – оспаривал такую точку зрения ехидный, безжалостный второй внутренний голос. – Влюбленный мужчина немного пьян, немного безумен и беспредельно велик в этом своем чувстве, исполненном романтики и трепета. Твои же расчеты отвратительны, в них нет ни грамма любви, – одна только выгода. Твоя способность все учесть, охватить все аспекты сделки подходит для бизнеса, но не для любви. Зачем тебе жениться, Ростовцев, если ты вымеряешь целесообразность союза мужчины и женщины, как фармацевт вымеряет порошки от головной боли? Максимум пользы и минимум вреда. Таинства свершаются на небесах, бедняжка Альберт, а не в аптеке! Ты что-то перепутал».

Кто был этим вторым, Ростовцев не знал. Принадлежал ли голос его душе, тому сокровенному, которое и являлось его глубокой, истинной сутью? Или то выскакивал, как клоун на арену, вечный оппонент и заядлый спорщик?

– Поедем ко мне, – прошептал Ростовцев Альбине на ушко.