Темный осенний вечер на дворе

И талый снег лежит
Да шишки валятся.
И не синицы
На ветках тренькают —
Душа душе кричит,
Душой пленяется.

«Я тревожить тебя не хочу…»

Я тревожить тебя не хочу.
Не лишусь моей милой свободы.
В этом мартовском храме погоды
Буду день разбирать по лучу —
Как по букве…

«Март посветил на еловые бревна…»

Март посветил на еловые бревна —
Золотом вспыхнули свежие срезы.
Вскрикнула жалобно зимняя дрема,
В яму залезла.

В полдень зардела, заискрилась склоном
Яма – так жарко и остро, как шпага.
Зимняя дрема ушла обречённо
Дальше к оврагу.

В тихом овраге речка струилась,
Воды летели, лед размывая.
Зимняя дрема в кустах притулилась,
Словно собака, смертельно больная.

«Смятение, опять ко мне приходишь!..»

Смятение, опять ко мне приходишь!
Куда уходишь? Прячешься зачем?
И где-то без конца и краю бродишь,
Чтобы, вернувшись, свой продолжить плен.

Смятение, ты зыбко и бездонно.
Но ты отхлынуло и можно вновь вздохнуть
И снова, виновато и влюбленно,
На мир взглянуть,

Где талый снег, и крепкая дорога
На склон легла, где ровный свет с утра.
И там, вверху, березы ждут от Бога
Весны, тепла и вас – колокола.

«Научи меня теплым слезам…»

Научи меня теплым слезам,
Как грядущим весенним дождям.
Ты прости – я не знаю причин.
Научи меня, март, научи!
Все причины мои разложи,
О глубокой нужде расскажи,
Покажи всю ущербность и жуть.
Я прошу тебя, март! Я прошу!
Я прислушаюсь к тихим словам,
Я прислушаюсь к громким словам.
Никому этих слов не отдам,
Никогда этих слов не продам.

«Отчего родник, ты сумрачный такой?..»

«Отчего родник, ты сумрачный такой?
Отчего твоя не светится вода?
Из-под ржавой бочки вялою струей
Вытекаешь ты. Откуда и куда?»

Я сказала и хотела помолчать.
С родниками ли беседовать в пути?
Но ответил он: «Ну что тебе сказать?
Подойди ко мне и руку опусти».

Подошла. Рукой коснулась до песка,
Что на дне его тихонечко дрожал.
И застыла в страшном холоде рука,
И заплакала, замаялась душа.

«Мочи нет! Пусти, родник – душа болит!
Отчего с тобой не мил и белый свет?
Что за злую хворь вода твоя хранит?
От кого несешь тяжелый сей привет?»

И вздохнул родник: «Я полон голосов…
Глубоко в земле я путь свой начинал,
Продирался по корням и по костям,
В тихих безднах разливался и гулял.

Все размыл-прошел: и глубь, и ширь, и даль —
Все оставило на мне свою печать…
Что же вынес я – чью боль и чью печаль —
Кто же знает? Кто же это может знать?»

«Если б кто-то мог прислушаться…»

Если б кто-то мог прислушаться —
До конца, до глубины —