Хроники Нордланда. Цветы зла

– Ну, тогда нам будет, о чём поговорить. – С каждым мгновением Аврора нравилась Алисе всё больше и больше. И как она могла счесть её неприятной и высокомерной?! У Авроры была очаровательная улыбка, светлая, нежная, с прелестными ямочками на щеках. С одной стороны, Алисе было как-то страшновато, после утреннего урока, довериться, но она по природе своей была открытой и не склонной к меланхолии и рефлексии девушкой, а потому потянулась к своим новым подружкам. К их маленькому кружку присоединилась ещё одна девушка, Юна Ульвен, двоюродная сестра Габриэллы по отцу, смешливая, озорная, конопатая, не красивая, но очаровательная и до того живая и подвижная, что нравилась уже только за счёт бьющих через край оптимизма и веселья. С кузиной они были в отношениях, скажем так, не родственных – Габи терпеть Юну не могла, Юна в ответ её игнорировала. Как и Аврору, Габи не могла прогнать от двора родную кузину, и вынуждена была её терпеть, но считала бунтаркой и крайне неприятной особой. То, что Алиса, не успев появиться, уже спелась с самыми неприятными особами Женского двора, решило её судьбу: колеблющееся до сего момента сердце Габи, не решившей ещё, нравится ей дама Манфред, или нет, мгновенно определилось и ожесточилось: Алиса была ею прочно зачислена в разряд аутсайдеров.

В предместьях Сандвикена, таких же неприветливых, как сам этот город, дома и виллы богатых горожан прятались за высокими каменными оградами и охранялись, как маленькие крепости: в округе было неспокойно. Сандвикен считался негласно воровской столицей Нордланда; говорили, что у воров здесь существует даже некий воровской цех, со своим уставом и своими правилами и законами. Был, как поговаривали, у них свой воровской король, личность легендарная, если не мифическая, по прозвищу Серый Дюк, который обитал то ли во дворце в Элиоте и был дворянином самой высшей пробы, то ли в каких-то таинственных подземельях – точных сведений не было ни у кого. Но что было несомненно, так это то, что в Сандвикене промышляли самые умелые, наглые и беспардонные воры на всём Острове.

Среди надёжно защищённых особняков в предместье города, за глухой оградой, на берегу протоки Фьяллара, стоял ничем не примечательный среди всех остальных особняк, каменный, трёхэтажный, неприветливый. Прежде он даже имел претензии на роскошь, но теперь обветшал и оброс со всех сторон бузиной, черёмухой и дикими яблонями, на которых завязывались крошечные кислые яблочки, больше похожие на ягоду. Есть их можно было только после первых заморозков, когда они превращались в мягкое, как изюм, и такое же вкусное лакомство. Эльфы звали эти деревья квэнни, люди – дичками. Но цвели они в точности, как настоящие яблони, так же красиво, пышно и ароматно.

В этом неприветливом доме обитали такие же неприветливые люди: хмурый старик, по виду – бывший наёмник или стражник, прихрамывающий, но даже с виду очень сильный, и две женщины, толстая неопрятная тётка с широким лицом, толстыми щеками, носом-пуговкой и острыми колючими глазами, которая сроду не ответила на приветствия ни одной своей соседки, и тощая, как кикимора, девица, по виду – служанка, хмурая, нервная, даже дёрганая. Наружу они выходили редко, но гости у них бывали. Чаще всего приезжал к ним высокий, сутулый, противный с виду мужчина с выпученными глазами и лошадиными зубами, которые он имел привычку облизывать, разговаривая; он всегда привозил какие-то свёртки, и соседи думали, что он какой-то торговец. Реже появлялись на крытой повозке двое монахов, которые редко когда задерживались на негостеприимном дворе дольше пары часов и тоже не разговаривали ни с кем и не отвечали на приветствия, но тем не менее, слух о том, что они какие-то иностранцы, всё-таки шёл. То ли кто-то слышал, как они разговаривают, то ли кто-то разговорил дёрганую служанку, не суть. И уж совсем редко здесь появлялась Госпожа. Эту ведьму знали даже здесь, и благодаря её редким визитам, дом обходили стороной и к его обитателям не лезли. Любопытство – любопытством, но Барр боялись абсолютно все. Если у неё здесь какие-то делишки, значит, здесь опасно и лучше сюда не соваться!

Многое подозревали местные кумушки, судача промеж собой об этом доме, но как были бы они удивлены, увидев, что внутри него весь третий этаж занят детьми! И не просто детьми, а младенцами! Их было здесь не меньше десятка, совсем крохотных грудничков, и постарше, ползунков и уже ковыляющих на нетвёрдых ножках. Заботы эти дети особой не знали; помимо них здесь было несколько девочек постарше, тоже полукровок и кватронок, от пяти до семи лет, они и присматривали за малышами, кормили их козьим молоком из рожка, мыли, нянчили, меняли пелёнки и укладывали спать. Сами такие маленькие, они уже умели быть и ответственными – за огрехи их били, как взрослых, – и заботливыми.

В тот день, о котором идёт речь, Доктор вновь появился в этом доме со свёртком, вручил его толстой тётке, которую девочки называли Матушкой.

– Эльдар опросталась. – Сообщил ей важно. – На этот раз мальчишкой! Здоровенький пацанчик и сложен отменно, красавчик будет. Хорошенько за ним присматривай!

– Уж как умею. – Буркнула тётка и крикнула:

– Дора! Засранка мелкая, а ну, иди сюда!

На пороге появилась маленькая девочка лет пяти, темноволосая, с большими тёмно-серыми, как карандашный грифель, глазами и такими правильными и красивыми чертами нежного детского лица, что казалась бы эльфийской куколкой, если бы не была чумазой и не щеголяла синяками на личике и ногах, и если бы не уродливое серое платьице и такие же уродливые грубые башмачки.

– Возьми новенького, ты за него отвечаешь головой! – Тётка сунула ей спящего неестественно-крепким сном младенца.

– А как его зовут? – Спросила девочка, принимая ребёнка и чуть откидываясь назад от его тяжести.

– Рот закрой, чельфячье отродье! – Фыркнула тётка, и призналась Доктору:

– Житья от неё нет! Трещит и трещит, хоть лупи её, хоть башкой о пол колоти! Помолчит, поревёт, и снова за своё: а что, а почему, а где… У-у-у, – замахнулась она на девочку, – выродок поганый!

Доктор, не слушая Матушку, прямо-таки пожирал девочку глазами. Она была копией Гора, любви всей его жизни! Даже волосы её, тоже тёмные, почти чёрные, были прямыми и разделёнными на прямой пробор.

– Это кто нам ею опростался? – Вкрадчиво заговорил он. – Не помнишь?..

– Ты говорил, что та тоже была эльдар. – Брезгливо бросила Матушка.

– Точно! Косая, Майя Стина, из Лосиного Угла… Его зовут Брюс, Дора, Брю-ус. – Он чуть ли не сюсюкал с девочкой. Та опасливо посмотрела на его зубы и поспешила прочь.

– Красивенькое мясцо… – Мечтательно проговорил Доктор, глаза заволокло похотливой дымкой. – Красивенькое, и попочка сладенькая такая… Жаль, маленькая ещё. Но ничего… годика через два будет в самый раз.

– Тьфу! – Сплюнула тётка. Плевалась она, как мужик, и все её повадки были мужиковатые, грубые. – Слушать противно! Пошёл отсюда!!!

– Как будто не знаешь, для чего здесь это мясо подрастает! – Захихикал Доктор, игриво уворачиваясь от полотенца, которым замахнулась на него тётка.

– Знаю! – Огрызнулась та. – И ненавижу это срамотьё не знаю, как! От распутства родились и для распутства растут… Так и удушила бы ещё в пелёнках, мир чище стал бы!

– Тебе за это срамотьё звонкой монетой платят. – Напомнил Доктор.

– И потому и не душу их, паразитов! Терплю, хоть видит святая Агата, покровительница моя, чего мне это стоит! Всё, вали давай! У меня дел по горло: ваших ублюдков нянчить!

Доктор, покинув негостеприимный особняк, вальяжной походкой направился к гостинице, на вывеске которой было написано напыщенной вязью: «Золотой сокол», и нарисовано золотой краской крылатое нечто, что с большой натяжкой можно было признать некоей хищной птицей. Чтобы придать заманчивости и возбудить аппетит прохожих, хозяин повесил на двух кольцах под вывеской изображение жареной курицы, и местные остряки неизменно потешались над птичьей тушкой, утверждая, что это-то золотой сокол и есть! Владелец этой гостиницы был содомит и гость Садов Мечты, а потому Доктора здесь всегда ждали тёплый приём, роскошные покои на втором этаже и щедрое угощение.

Поболтав с хозяином о том, о сём, больше всего – о новом Привозе и сопутствующих ему удовольствиях, – Доктор устроился у очага в своих покоях, готовясь приятно провести время, хорошо поесть, посмаковать доброе вино и помечтать о Горе. Лишившись предмета своих желаний, он только теперь до конца понял, как же сильно желает его. «Хорошо, что сбежал. – Думал он. – Хоть жив остался!». Как бы он жил после его смерти?.. А теперь Гор жив, и есть шанс когда-нибудь его встретить. Совершенно не представляя себе реального положения вещей, Доктор был уверен, что эта встреча будет радостной для них обоих. Он, разумеется, даст Гору понять, как рад, что тот жив, и Гор наконец-то поймёт, какого преданного друга имеет в его лице! Его радужные мечты грубо прорвало появление самого неприятного персонажа из всех возможных: в гостиную ввалился Аякс. Из-за его спины выглядывал несчастный хозяин гостиницы, и делал ему отчаянные знаки: он не виноват, он пытался!

– Пшёл отсюда! – Рявкнул на него Аякс, и хозяин мгновенно испарился. Аякс подошёл, хлопнул Доктора по костлявому плечу:

– Здорово, гнида медицинская!!! – И заржал, усаживаясь напротив. Доктор, которого от мощи удара вдавило в кресло, насупился, потирая плечо, и зная, что Аяксу это нравится. Тот любил делать больно, и, будучи тварью незамысловатой, любил причинять именно физическую боль, душевные терзания были для него вещами умозрительными, а потому неинтересными. Панический ужас, отвращение, животный страх, животная боль – вот, чего он добивался от своих жертв и что причинял, упиваясь своей властью. Тонкости были не для него. Рассуждения Гарета Хлоринга о том, что такая же власть есть у любой бешеной собаки и у сорвавшегося с привязи бугая Аякс бы просто не понял и посчитал заумной хренью.

– Чё ты пьёшь? – Он понюхал вино, скривился:

– Моча козлиная! Да чего и ждать-то от тебя, кишка ты поросячья! – Смачно харкнул в бокал и протянул Доктору:

– Ну, пей, пей, чё, не хочешь?! – И снова шумно заржал, абсолютно уверенный, что пошутил смешно, тонко и очень изысканно. Даже слёзы набежавшие утёр, донельзя развеселившись бессильной злостью Доктора, который в панике отшатнулся от бокала и прикрылся руками.

– Че-чего вам… – От страха голос Доктора, и без того высокий, дал петуха. – Че-чего надо-до?!

– Че-че-че! – Передразнил Аякс. – Заика хренов! У тебя беременная эльдар есть, мне она нужна. Плачу щедро, ты меня знаешь.

– Не-нету. – Опасливо отстранился Доктор.

– Че-его?! – Набычился Аякс, мигом согнав с лица глумливенькую улыбочку. – Врать мне вздумал?! – С силой опустил на столик между ними огромный, заросший рыжей шерстью кулак. Столик крякнул, Доктор вздрогнул и съёжился, стараясь отстраниться, насколько это было возможно в кресле.

– Бы-была… Опросталась два дня назад, я то-только что её дристуна привёз…

Аякс матерно выругался, лицо перекосилось от гнева:

– А ещё у тебя есть эльдар – она брюхатая?

– Не-не знаю… нет… пока…

– Так заделайте ей пузо, в чём проблема?! Мне нужна брюхатая эльдар, живая и с живым щенком в утробе! Заплачу сто дукатов, ты меня знаешь!

– Не-нельзя продавать из Садов, это за-запрещено… – Проблеял Доктор.

– Ты мне тут не рассказывай, что запрещено, что нет! – Скривился Аякс. – Отведёшь в бухту, я заберу её в лодку, и поминай, как звали. А Хозяину скажешь, что сдохла – если спросит вообще! Ты понял?.. Ты понял меня, анус козлячий?!

– По-понял… – Доктор вновь отшатнулся от кулака Аякса, которым тот показательно потряс перед ним, и тот заржал: это опять была такая шутка. Встал.

– Сто дукатов. – Напомнил, направившись к двери. – Золотые такие тяжёленькие штучки – за беременную девку! Я жду от тебя весточки, противный! И попробуй кинуть меня, ты меня знаешь!

Мария часто и много думала о том, кто был её невидимый друг. Попав в Приют, она заметила, что новеньких здесь трое; не было Локи, Гора и Эрота. Слушая разговоры парней, она поняла, что Локи погиб от рук Гора, а сам Гор и Эрот сбежали… Что это был Гор, Мария ни за что бы не подумала, стало быть, её другом был Эрот… Что ж, имя Гэбриэл ему шло. Только вот в то, что он вернётся за ней, Мария не верила. И дело было не в том, что она не верила в его намерения, нет! Просто она чувствовала, что Эрот в принципе не способен на такие жёсткие и решительные действия. Гор – способен, а Эрот – нет. Они сбежали вместе, и наверняка инициатором побега был именно Гор. Мария ненавидела и боялась его, но и понимала, что он способен на всё, чего захочет, его не остановить… Эрот не вернётся за ней. Не сможет. Если бы Гор захотел…Но этого она даже во сне бы не заподозрила. И значит, надежды у неё нет… Доктор её больше не истязал, гости тоже, И Мария начала и чувствовать себя, и выглядеть намного лучше. По-прежнему она часто оставалась голодной, но и это была не беда – Арес всегда вечером кормил её, даже если в течение дня поесть ей и не удалось, а порой, когда никого не было, даже разговаривал, не запрещая ей тоже произнести слово-другое, спрашивал о чём-нибудь, что-то рассказывал. Он ей даже нравился… Мария, конечно, не испытывала удовольствия, обслуживая его, но это было ей и не в тягость. Она даже старалась доставить ему удовольствие сама, от всего сердца – девушка была так благодарна ему за то, что он забрал её от Доктора! Только в последнее время её вновь охватывал страх. Живот рос. Это замечали парни в Приюте, прямо заявляя Аресу, что её нужно вернуть в Девичник. Но тот, жалея Марию, отговаривался тем, что новую Чуху им не дадут, а эта пока что вполне способна их обслуживать… Скоро Привоз, тогда они её и поменяют. Это немного отдаляло для Марии возвращение к Доктору, но не отменяло его вовсе. Как она этого боялась!.. И страх был не только за себя, но и за существо, которое росло в ней. Гэбриэл сказал: оно ни в чём не виновато… И Мария всем сердцем верила в это. Но как она могла ему помочь?! И оно, и его мать были абсолютно беззащитны, полностью во власти окружающих, особенно Доктора, и как же Марию мучила эта мысль! Постепенно, против её желания и вопреки её воле, это существо подчинило её себе, и его безопасность и жизнь стали главным для Марии. Каждый раз, когда парни из Приюта были беспечны или грубы с нею, каждый раз, когда они били её – порой вообще просто так, от скуки, или вымещая на ней раздражение, – Мария старалась изо всех сил защитить живот, и вообще стала болезненно реагировать на каждое прикосновение к нему. Оставаясь одна, или по ночам, Мария разговаривала с этим пока неведомым существом, утешала его и просила у него прощения за то, что ему досталась вот такая мать… В ней произошли очень большие перемены. Нельзя было думать, что с нею обходятся жестоко и бесчеловечно просто так, и Мария начала верить, что у гостей и Приюта есть на это какие-то права. Она научилась думать, что в самом деле, неполноценная, преступная, грязная. Девушка почти смирилась со своей участью, и считала, что ей страшно повезло, когда она попала в Приют – просто нереально повезло! Так иной, живущий обычной жизнью, человек радовался бы кладу или богатому наследству. Когда парни из Приюта били её ни за что, она уже не возмущалась и не злилась про себя, а терпела, как терпит покорное животное. Так был устроен мир; жестоко, страшно, но и в этом мире, как думала Мария, можно было жить. Вот только жаль было маленького – и как жаль! Если это девочка… Нет, этого Мария не хотела так, что при одной мысли об этом её охватывало близкое к истерике отчаяние. Пусть это будет мальчик!!! Если бы она знала Бога, она просила бы Его, но она не знала; даже такого утешения она была лишена! Пусть это мальчик, – молилась она про себя в пустоту, – пусть это будет мальчик, пожалуйста, пожалуйста!!! Он, хотя бы, имел шанс потом, когда вырастет, попасть сюда, в Приют… Его не будут вот так презирать, унижать и истязать, как её!

И всё же что-то ещё в её душе осталось. Она ещё была жива, в ней ещё теплились искры протеста против судьбы. Мария часто думала: если бы она на самом деле должна была быть безгласной и покорной, она такой бы и родилась! Если при рождении ей дана была способность говорить и думать, значит, это правильно!.. И вина её, и беда только в том, что она – не человек. Гости, Доктор, все в один голос говорили: она – плод неестественного греха; а значит, всему виной было её происхождение, то, что её родили вот такой… Но разве она кого-то об этом просила?! Как ей не хватало Трисс и Гэбриэла! Она бы поговорила с ними об этом, и может быть, как-то определилась со своими мыслями и сомнениями… В минуты особенно сильных нравственных терзаний Мария думала: почему она не умерла?! Почему она не умирает?! Доктор говорил, что убить себя они не имеют права – их тела им не принадлежат… И это казалось несправедливым, но уже не удивляло. Мария приняла это, как данность. Её подруги, которые прибыли сюда вместе с ней, приняли всё это ещё раньше и ещё полнее, постепенно превращаясь в зомби, покорных, безразличных, запуганных и сломанных. В Девичнике давно уже не шептались по ночам, не делали ни малейших попыток как-то общаться. Девочки устали и физически, и морально, устали так, что им было уже безразлично, что ещё с ними сделают. И вот что странно: те, кто изо всех сил делали их такими, то есть, Доктор и Приют, больше всего и ненавидели их теперь за это. Безразличие жертв раздражало их, им бы хотелось, чтобы они как-то реагировали по-прежнему, плакали, боялись… Не видя никакой реакции, они бесились и проклинали их. В приюте не стихали разговоры о том, что этот Привоз с самого начала был какой-то «косячный», и Чухи попались малахольные, тупые и недолговечные. «Тринадцать, оно тринадцать и есть!» – повторяли парни слова Доктора, не очень, правда, понимая их. Мария слушала, и, будучи девочкой умной, поражалась: ведь они сами с ними это сделали?.. Чего же они хотели?.. Но понять это было невозможно.

Глава вторая Бледная вель.

Услышав от Иво, что Алиса плакала, Гэбриэл стал просто сам не свой. Ему немедленно понадобилось в Девичью башню, и Гарет и Терновник вдвоём еле уговорили его повременить. Гэбриэл приступил к допросу с пристрастием: как Иво показалось, с нею там хорошо обращаются? Её не обижают? Как она одета? Эти её обновки чудесные, они при ней?.. Иво отбивался, как мог, объясняя, что слишком мало времени провёл там, не было возможности, но вроде ничего такого при Алисе не было, только новое платье, очень красивое… Спас его Альберт Ван Хармен, попросив аудиенции. Гэбриэл отпустил Иво и уселся в кресло в своей личной приёмной, смиряя тревогу. Альберт был, как всегда, безупречен и вежлив. Поклонился, заговорил ровным голосом:

– Я осмелился потревожить ваше сиятельство по просьбе одной девушки, сироты из деревни Белая Горка, которую взяли в замок в качестве прислуги за всё.

– Ну? – Насторожился Гэбриэл.

– Дело в том, что по умолчанию такие служанки используются господами рыцарями ещё в одном качестве… вы меня понимаете?.. И обычно девушки не возражают, им это нравится, подарки, привилегии, общение с высшей знатью, всё такое. Но Роза – другое дело, для неё это совершенно неприемлемо.

– И что я сделать должен?

– Конечно, я должен был обратиться с этим к его светлости, но он занят, и я рискнул обратиться к вашему сиятельству. Дело в том, что у дам Женского двора у всех есть личные служанки, но у новенькой, дамы Алисы Манфред, ещё нет. – Гэбриэл вскинул на него взгляд мигом потемневших глаз, в которых зажглись красноватые огоньки. Бестрепетно глядя прямо в эти глаза, Альберт продолжал:

– Личная служанка для дамы – это то же самое, что армигер для рыцаря, она не только прислуживает своей госпоже. Хорошая служанка является для дамы подругой, наперсницей, помощницей, поверенной, посыльной, и Бог ещё знает, чем. Роза как раз такая девушка, она не болтлива, преданна, исполнительна, скромна и не глупа. Если бы вы похлопотали перед дамой Манфред…

Гэбриэл открыл рот, чтобы спросить: «А почему именно я?» – и закрыл его. Снова открыл, чтобы сказать: «Я с братом посоветуюсь», – и снова закрыл. Встал, прошёлся… И сказал:

– Зови её сюда.

Ван Хармен склонил голову в благодарном поклоне и вышел. Через несколько минут вошла невысокая худенькая девушка, смуглая, темноволосая и темноглазая, гладко причёсанная, очень чистенькая. Такая девушка, – подумал Гэбриэл, – и в самом деле не станет греть постель господам рыцарям по своей воле. Правда, тёмные её глаза были блестящими, умненькими и очень живыми, но это была не распутная живость, а самая, что ни на есть, приличная и приятная. Девушка Гэбриэлу понравилась, и он мягко произнёс:

– Здравствуй, Роза. Ты ведь Роза?

От сильного волнения и от красоты стоявшего перед нею мужчины у Розы пропал дар речи, она только кивнула, почтительно присев перед ним. Потупилась.

– Дело в том, Роза, что я очень серьёзно отношусь к даме Манфред, служанкой которой ты можешь стать. Я намерен просить её руки. Сейчас у неё положение скромное, но это пока. И я хочу, чтобы ей не только платье там застёгивали, или волосы чесали. И это тоже, да, но главное для меня – это, чтобы моё солнышко было счастливо. Хочу, чтобы о ней заботились, как о родной, чтобы берегли её, пока мне официально этого нельзя делать. Шпионить за ней и мне докладывать не надо, я своему солнышку верю, как себе самому, но если проблемы возникнут, графиня там лютовать начнёт, сплетни полезут какие, или беспокоить кто начнёт, я хочу знать, чтобы её от этого оградить. Ты меня понимаешь?.. Ну, и всякое такое… если ей нужно что, вещи какие, одежду, бирюльки там всякие, я хочу тоже знать. Комнаты ей обставить, может, мебель какую, зеркало красивое, я в этом не очень разбираюсь, но ты-то сама девушка, разберёшься, поди. Я, в свою очередь, в долгу не останусь, ты будешь, как сыр в масле кататься, для хороших людей я не жмот.

– Спасибо вам… – Просияла девушка, но Гэбриэл перебил её:

– И главное. Не дай тебе Бог солнышку как-то навредить. Сплетню какую пустить, обо мне растрепать, всякое такое. На расправу я тоже не жадный, и слёзками и жалобными рожами меня не разжалобить. Мне что мужик, что девушка, в порошок сотру. Ни одной живой душе о том, что я на ней женюсь, до самой нашей помолвки, никому, даже кошке у печки! И о нашем разговоре вот этом тоже никому, даже ей! Надеюсь, ты всё поняла?..

– Конечно, милорд! – Обрела дар речи Роза. – Я не болтлива, милорд, я и без ваших слов никому ничего бы не рассказала, я место своё знаю!

– Тогда вот тебе, – он протянул ей бархатный мешочек, – серьги для Алисы. Оте… Его высочество подарил ей ожерелье, это серьги ему в пару. Пусть на ужин в них приходит. Скажешь ей, что тебя прислал я, она тебя не прогонит. На вот тебе… – Он порылся в кармане, – шесть талеров, на свои там всякие бирюльки, считай, это только для начала. Будешь хорошей служанкой для моего солнышка, я о тебе не забуду. Ступай, и помни всё, что я тебе сказал!

Роза выскочила из его покоев на лестницу, сжимая в кулачке целое состояние – у неё как-то раз в руках побывало два талера, плата за родительский дом на Белой Горке, а больших сумм за раз она и не видела никогда! Настоящее, полновесное серебро! Это каким же нужно быть богатым, чтобы вот так порыться в кармане и отдать простой девушке столько серебра?! Роза возвела глаза к потолку и горячо взмолилась святым Аскольду и Анне Кемской, покровительнице девушек, вынужденных трудиться ради хлеба насущного. А свою будущую госпожу она уже обожала. Даже если та стерва и каприза, каких мало, Роза ей руки целовать будет!

Но дама Алиса оказалась вовсе не стервой и даже не капризой. Только увидев её, такую миниатюрную, что на её фоне сама Роза, девушка хрупкая и невысокая, показалась вдруг вполне себе крупной, её новая служанка мгновенно поверила в серьёзность намерений графа Валенского: да, эта девушка – драгоценность, которую любящий мужчина будет защищать, опекать, баловать и обожать всю жизнь. И ей, Розе, уготована роль няньки, опекунши и защитницы; но Роза этому только обрадовалась. Опекать даму Алису будет даже приятно, а главное – выгодно! Присев перед нею, Роза произнесла со всей возможной вежливостью и одновременно приветливостью:

– Добрый день! Граф Валенский прислал меня, он только что назначил меня вашей личной служанкой.

– У меня есть служанка. – Алиса всё ещё не успокоилась, всё ещё выглядела несчастной. – Жанна.

– Жанна – она на всех, общая, она обслуживает тех дам, у кого личной служанки пока нет. – Пояснила Роза, протягивая Алисе бархатный мешочек. – Это для вас подарок, от их сиятельства. – И она сплетница и вруша, каких мало!

Алиса развязала тесёмочку и ахнула, мгновенно меняясь в лице: серьги были такие милые! У жемчуга был еле уловимый розовый оттенок, удивительно подходивший к её вишнёвым глазам. Стоило Алисе перед небольшим зеркалом в алькове вдеть серьги в ушки, как это сразу стало заметно; глаза засияли как-то ярче, а розовый оттенок стал заметнее. Жемчуг – две довольно крупные чуть удлинённые капельки, – подчеркнул и нежность девичьей кожи, и изящность шейки.