Водонапорная башня

– Ба, не надо никакой насос, пойдем.

– А я вас еще раз спрашиваю – есть ли у вас в продаже велосипедный насос, – даже и не собиралась сдаваться бабушка.

Продавщица как-то жутко закатила глаза, цокнула и, приподняв уголок верхней губы, замерла так на мгновенье.

– “Связывается с Центром”, – догадалась я.

– Пятнадцать тыщ! – выдала она коротко.

– Вот и славно – берем, – смягчилась бабушка и полезла за кошельком.

Когда мы вышли из магазина, мое сердце ликовало от радости. В первую очередь, это была радость за то, что у меня есть вот такая бабушка – земная и понятная, сильная и смелая. Во-вторых, у меня был свой насос, и починка велосипеда представлялась теперь плевым делом. Ну, а в-третьих… а что в-третьих? В моем сердце все еще теплилась надежда увидеть Антона и предложить ему поехать к водонапорной башне. Только я начала представлять нас вместе, мчащихся на велосипедах прочь от деревни, чтобы успеть к рассвету на сенокосном поле, как увидела его.

Он был с отцом. Их белая “восьмерка” была припаркована прямо посередине площади. Я не сразу поняла, чем они занимаются. Наклонившись, Антон взял из багажника автомобиля большую коробку, тоже самое сделал и его отец. Потом они пронесли коробки около полутора метров и поставили их на капот, укрытый полиэтиленовой пленкой. Антон откинул картонные лепестки коробок и один за другим принялся доставать из них небольшие пакеты, набитые чем-то цветным и сыпучим.

– “Конфеты! – осенило меня. – Они торгуют конфетами”.

На центральной площади часто торговали фруктами, овощами, сладостями, а иногда одеждой или обувью прямо с машин. Иногда это были большие грузовые машины – на них с далекого юга везли арбузы, дыни и яблоки, иногда это были легковые машины – и с них торговали, как правило, местными сезонными овощами или бесформенной одеждой китайского производства. Вот и сегодня машин на площади было много. Привезли груши и яблоки, астраханские арбузы и красные сочные помидоры. Капот одной из машин пестрил разноцветными гофрированными лентами для волос, плиссированными юбками и упаковками капроновых колготок.

– Пойдем, поглядим че привезли, – сказала бабушка и слегка потянула мою руку на себя.

Я машинально поплелась за ней, пытаясь держаться немного позади, чтобы из-за ее широкой спины, как из укрытия, наблюдать за Антоном. Мы встали в конец длинной очереди позади большой грузовой машины с грушами. Чтобы скоротать время, бабушка завязала разговор с одной из женщин, стоявшей в очереди впереди нас. Женщина оказалась дочерью ее бывшей коллеги с завода, где она проработала больше двадцати лет. Пока бабушка проходилась по всем давно отработанным вопросам – как мать, отец, как здоровье, чем занимаешься, когда замуж и т.п. – я, как завороженная, смотрела на Антона.

Он не привлекал той дерзкой хлесткой мальчишеской красотой, которая кружила девчонкам голову, но для меня он не был похож ни на кого из тех парней, которых мне доводилось встречать раньше. Цвет его волос был такого оттенка русого, который бывает у стога сена, оставленного не укрытым и промоченного насквозь холодными осенними дождями. В отличие же от колючего сена, его волосы, казалось, были мягкими и легкими, как воробьиные перышки, и ветер все время причесывал их на свой импровизированный лад. Одним из самых примечательных черт его лица был высокий лоб.

Лоб был всегда той частью лица, на которую я прежде всего обращала внимание. При первой встрече я стеснялась смотрела людям в глаза, а вот разглядывание человеческих лбов было моим любимым занятием. Скользя взглядом по гладкому лбу, мне казалось, что я читаю открытую книгу, и чем ровней и красивей была форма этого лба, тем привлекательней и интересней я находила человека.

У Антона, как я уже сказала, лоб был гладкий и высокий, как пасхальный кулич. Взгляд его излучал искренность и открытость. Запоминающейся была и рыбье-видная форма его глаз с ювелирно выведенными в виде капель внутренними уголками. Изогнутые линии верхних век плавными лигами очерчивали его глаза, придавая их выражению изящество. Цвет его глаз точь-в-точь напоминал цвет прудовой тины, подсвеченной лучами желтого сентябрьского солнца – тускло-зеленый с золотистым подтоном.

Главным же его достоинством было его тело, точнее то, как он в нем жил. Отзывчивым отлаженным механизмом своего юношеского тела он управлял в высшей степени искусно. Но, как и в любом искусстве, достигнув совершенства и пресытившись им, гений устремляет свой взор к хаосу, так и этот юноша позволял себе легкую небрежность, призванную лишь подчеркнуть его незаурядный талант. Заметив его на улице, стоящего, скажем, в очереди или сидящего на остановке в ожидании автобуса, я бы вряд ли обратила на него внимание. Подобно музыке, живущей только в моменты ее звучания, его красота являла себя в движении. Чтобы разглядеть ее, нужно было какое-то время провести в наблюдении за танцем его тела. Он держался всегда прямо, но без напряжения, чуть запрокидывая голову назад, что придавало всему его виду раскованность. Своей же походкой он напоминал крадущегося кота. Ступая на землю, он каждый раз слегка пружинил на носках, как если бы шел по хрупкому льду, пытаясь быть совершенно невесомым. Я наблюдала, как он брал коробки из багажника машины и нес их до капота, и мне представлялось, что внутри него были натянуты тонкие струны, от вибрации которых и рождались его жизненные силы.

– Пару кило груш, – сказала бабушка толстому усатому мужику, в торгашеском азарте скачущего между контейнеров с фруктами. – Взять тебе арбуз? – обратилась она ко мне.

Я окинула взглядом зеленую арбузную гору – каждый тянул минимум килограммов на шесть.

– “Два килограмма груш, арбуз – вместе, допустим, восемь – мы еще и в хлебный зайдем, и путь не близкий, – прикидывала я. – Да, а потом вечером будет жаловаться на боли в спине и просить походить по ней”.

– Нет, не хочу арбуз, – наотрез отказалась я.

Бабушка расплатилась, и мы пошли дальше. Тут ее взгляд привлекли яркие пакеты с конфетами, и она потянула меня к машине, возле которой стоял Антон. От смущения я спряталась за ее спину и старалась не смотреть в его сторону. Мы подошли, и бабушкины глаза бросились врассыпную от пестрого многообразия.

– Катя, – вдруг прозвенел знакомый голос, – привет!

– “Вы только посмотрите на него – подумала я, – приветается как ни в чем не бывало”.

– Ой, Антон! Привет! – разыграв неожиданность, ответила я.

– Пойдем, я познакомлю тебя с отцом!

Он взял меня за кисть руки и повел к багажнику, откуда его отец уже нес очередную коробку. Он сразу мне понравился – высокий и худощавый с дружелюбной улыбкой. Внешне Антон был его точной копией.

– Пап, это Катя, – представил меня Антон.

– Здравствуй, Катя! Очень приятно. Антон говорил о тебе, – поздоровался отец, и я удивилась, насколько похожими были их голоса – как будто, те же колокольчики, только на тональность ниже.

Была в их манере говорить еще одна характерная черта – сладость. При разговоре их лица выражали какое-то гастрономическое блаженство – тихая сытая нирвана, подобная тем, куда попадают, когда пробуют десерт после основного блюда. Они слегка прикрывали глаза и клали в рот слова маленькими кусочками, не переставая при этом довольно улыбаться. Местные так не говорили. Как голодные, они набрасывались на слова, и, не жуя, проглатывали их целиком, от чего их речь звучала нетерпеливо, быстро и даже враждебно.

– Драсьте.

Услышав себя, я смутилась и мне захотелось бежать от этих слишком хороших людей. Почему-то мне вспомнился бабушкин погреб. Я стала смотреть себе под ноги и мысленно просить бабушку хоть как-то исправить первое впечатление.

– Я – Алексей Петрович, а это мой сын – Антон, – продолжал он легковесно, будто поддевая кремовую розочку с пирожного.

– Деждавасильна, – большим куском проглотила бабушка. – “Рачки” почем?

Моя голова упала на грудь. Пожалуй, первый раз в жизни мне не хотелось быть той, кем я являлась. Впечатление о нас обоих уже было испорчено, и бежать было некуда. Да и убежишь ли от себя? Поделать я с этим ничего не могла, и все, что оставалось, лишь ждать, когда бабушка купит этих несчастных “Рачков”, и я смогу сойти с позорного места. Все четверо замолчали.

– Пасиба, – сказала бабушка, когда Алексей Петрович подал ей мешочек с конфетами.

Она порылась в сумке и высвободила место под конфеты. Отсыпав несколько конфет себе в карман, она спрятала мешочек внутрь и принялась щупать воздух, ища мою руку.

– Всего хорошего! Думаю, еще увидимся, – смакуя, положил Алексей Петрович последний кусочек пирожного в рот. – До свидания, Катя.

– До свидания, Катя, – повторил за отцом Антон.

– Пока, – сказала я своим ногам и, поймав в воздухе бабушкину руку, последовала за ней.

Навьюченные мы стали подниматься от площади в гору, и гул покупательской возни стал стихать.

– Какие хорошие люди, – неожиданно для самой себя сказала я вслух.

– И “Рачки” у них свежие, – согласилась со мной бабушка.

Она явно была довольна покупкой и все еще посасывала язык после съеденной конфеты. В эту минуту позади я услышала шуршание гравия. Я обернулась и увидела, как Антон, запыхаясь, догонял нас бегом.

– Катя, подожди, я забыл сказать, – произнес он, когда наши взгляды встретились.

Я остановилась.

– Сдачу поди забыли, – буркнула бабушка, но почему-то продолжила идти.

Подойдя ближе, Антон дотронулся до моего локтя и заботливым жестом увлек с обочины в траву. Я боялась поднять на него глаза и поэтому уставилась на его модные неправдоподобно белые кеды.

– Я забыл извиниться, – тихо сказал он.

– За что?

– За то, что не пришел вчера, как обещал. Помнишь?