Хламида на Монаде и другие происшествия в Московском бестиарии. Со вкусом счастья

Снег падал весь день и только к вечеру перестал. Анна вышла очистить дорожку к дому. Почти уже кончила, когда увидела на противоположной горе, на вершине четыре человеческие фигуры. Шли медленно, как-то неровно, и через минуту Анна поняла: «немцы», рука судорожно сжала лопату. Она вошла в дом, и скоро постучали в дверь. Четверо немцев в оборванной одежде и полуразвалившихся ботинках вошли и топтались в сенях.

Ни слова не говоря, Анна сходила за дровами, растопила печь, поставила котелок с картошкой. Немцы обогрелись и сушили ботинки и одежду. Почти не говорили между собой, только однажды она услышала, как самого худого и длинного окликнули «Матиас». У одного из них была, видно, рана и они жестами попросили что-нибудь, чтобы перевязать. Анна достала свое ненадеванное платье, и они быстро его разодрали. Накормив немцев, съела две картофелины и села у печи, глубоко задумавшись. Дрова сгорели. Время от времени она шевелила кочергой головешки, черные, но с синим огнем, если перевернуть. Всего месяц, как она получила похоронку на сына. Плакать не плакалось, но с соседями перестала говорить. Да их и было всего двое, Нюрка да Валя. Вот с ними – только «да-нет».

Немцы уснули, и Анна вышла из дома. Пройдя несколько шагов по дорожке, она встала на колени и подняла голову к небу. «Витенька, прости меня. Ты же знаешь, мне там нельзя. Грех. Может, кто из этих тебя убил. Нельзя. Это мы только на вид большие мужики и бабы, а внутри маленькие такие, как та, которую ангелы тянут на небо над усопшей Богородицей. Большим можно и то и это, а маленьким того нельзя и этого. Нет. Мне в избу нельзя».

Как была, в юбке и старой кофте, она легла на дорожке и сжалась в комок.

Утром немцы вышли из избы и увидели мертвое скрюченное тело Анны. Оттащили от дорожки и присыпали снегом. И только Матиас удивился: «почему?».

Вопрос он пронес сквозь годы. После войны стал художником, пробовал ответить в своих картинах, но ответа не было.

радио

Лет двадцать назад по радио услышала такой рассказ немецкой журналистки.

Отдыхала она в восьмидесятых на небольшом острове в Северном море. Гуляя по острову, наткнулась на странные, заросшие чертополохом ямы и бугры.

Вернувшись домой, она подняла архивы и выяснила, что на этом месте был лагерь для военнопленных в 1941 году. Просто огородили пространство и привезли несколько тысяч русских военнопленных. Ни воды, ни еды им не давали. Посмотреть на это местные приходили, как в зоопарк.

Зоопарк

– Мама, мама, посмотри, вот это платье подойдет?

– Ты что, Герда, новое достала? Нет, вот надень, на причастие ходила, с длинными рукавами и с белым воротником, вдруг зверь какой-нибудь заразный плюнет.

– Надела. Мам, скорей пошли, ну пожалуйста. Меня девочки к двум будут ждать.

– Сейчас тетя Эльза за нами зайдет и отправимся.

Около высокой колючей проволоки собралось немало жителей деревни.

Кто-то хохотал, увидев, как длинный голый мужчина пытался закопаться в землю. Кто-то аплодировал, разглядывая, как близко от заграждения двое мужчин нашли маленький росток какого-то растения.

На всём пустыре за колючей проволокой не было ни одного стебелька, а те, кто приходил сюда летом, помнил, что вся огороженная земля покрыта была кустами и зеленью.

– Тетя Эльза, а почему они едят траву?

– Потому что им не дают другой еды.

– Не хватало еще кормить этих обезьян, этих русских.

– Слушай маму. Русские – вовсе не люди, эти зверушки напали на нашу страну и получили по заслугам. Heil Deuchland!

– Deuchland uber alles!

Зиганули две женщины. Двенадцатилетняя Герда, чуть подняв руку, опустила ее.

мальчики

Ужасная тоска от этих низких разорванных облаков. Тоска и тревога. Так и кажется, вот до конца оконной рамы долетит, и что-то плохое сделается.

Передали по трансляции: трое одиннадцатилетних мальчиков расстреляли толпу на остановке в Архангельске.

Вот один – беленький, с мускульными бугорочками в углах рта, другой – Ваня с русыми кудрями, круглым лицом и девичьим выражением. А третий, конечно, тяжёлый мальчик Коля. С синими правдивыми глазами. Глебовы фантазии доводят его до отчаяния, ему претит всякая оторванность от реальности, но самоотверженная преданность Глебу всегда побеждает.

Глеб, может, не пошёл бы до конца, но ему стыдно перед тяжёлым мальчиком Колей.

Коля долго прицеливается в большую пузатую тётку. Похожа на ту продавщицу в молочном, которая ему сдачу с десятки не дала в прошлом году и ещё на всю очередь стыдила и называла прохвостом.

Промахнулся. В мелюзгу попал. Мелюзга спокойно лежит, а вокруг как-то не так.

КЛЮЧИК куклы №888

Девочка с ключиком в спинке

Абсолютно свободна.

Как же по-другому, ей ведь не надо ломать голову, не надо ничего выбирать.

Всё известно.

Ключик поворачивает дядя, и свобода настает.

Ах, какая ты Маруся, красивая. Хочется взглянуть на штампик у тебя на попе.

Интересно, где делают таких красивых и свободных.

Я слышала, ты умеешь говорить, я бы поговорила с тобой, но у меня нет ключика.

Без ключика ты лежишь бездыханная на складе игрушек там, далеко-далеко.

Но вот дядя твердой рукой поворачивает ключик, и девочка берет автомат.

Если Марусю забрызгает кровь людей, существует тазик.

Куклу куп-куп, и она готова снова занять огневую позицию.

Держитесь, люди, куклы выходят на линию огня.

Высшее назначение Маруси вести за собой. Она создана для соблазна.

Приоткрыв рот, смотрят люди на Марусю

и не замечают, что дядя уже нащупал кнопочку на их спинах.

вереница пятниц

Выстраивается вереница пятниц. Из-за них выглядывают самые гнусные, мокрые и холодные субботы. За ними чуть светлеют воскресенья, и вот уже недели строятся в прямоугольники месяцев, месяцы в бесконечную очередь лет.