Корейская монета счастья

– Не будет тебе счастья, кобель двуногий. Хоть и слабенькой ты родилась, Машенька, и волосики у тебя тонкие, но зато какую талантливую девочку нам боженька послал – станешь ты известной художницей или писательницей, – ласково приговаривала старушка, глядя на рисунки внучки, развешанные на стенах.

С раннего детства у Маши была забава: она постоянно рифмовала слова – просто так, от нечего делать. Позже странное увлечение переросло в регулярное создание более масштабных стихотворных форм, и Маруся, по поводу и без него, выдавала на- гора четверостишья. Валентина Ивановна, восхищаясь поэтическим даром дочери, поначалу записывала их в специальный блокнотик, а потом махнула рукой и даже начала раздражаться: поговорить с дочерью становилось всё труднее – Маша издевательски забрасывала мать стишками, смысла которых женщина зачастую понять была не в силах.

В квартире Луковых царил безупречный порядок: Валентина Ивановна, прихрамывая, убиралась, доводя её до стерильного состояния. Марусе категорически запрещалось прикасаться к тряпкам и венику – в обязанности дочери входили только походы за продуктами. Однажды в гастрономе она встретила Юлю с Севой Жуковым.

– Привет, Лукова. Предки улетели в отпуск – делай покупки, и пошли ко мне. Скоро Наташка подтянется – винишка попьем.

– Меня маманя не отпустит: поздно уже.

– Жуков, скажи ей! – скомандовала подруга и отправилась выбирать торт.

– Лучок, а давай я тебя отпрошу. Увидишь: у меня получится.

– Нет, лучше не надо. Я зайду на десять минут: тортика хочется – и домой.

– Ну, как скажешь. Юлька, я её уговорил!

Лукова купила продукты, и друзья отправились на вечеринку – через час на весь двор разносился звонкий смех пьяной Маруси. Валентина Ивановна, принимавшая в это время ванну, обеспокоилась долгим отсутствием дочери, и, соорудив на голове чалму из полотенца, вышла на балкон. В доме напротив гремела музыка, и в окне квартиры Юли маячила танцующая фигурка Маши. Она периодически исчезала, так как девочка падала на пол, а поднявшись, издавала истерический крик, размахивая руками, как ветряная мельница. Валентина Ивановна наблюдала за дочерью, не веря своим глазам – через несколько минут она колошматила кулаком в Юлину дверь. Ворвавшись в комнату, разъяренная мать схватила за жидкий хвост Марусю, и, улыбаясь, обозвала хозяйку проституткой, повелев больше никогда не приближаться к её ребёнку, который в это время продолжал хохотать и кривляться. Сева учтиво вручил Валентине Ивановне пакет с продуктами, и женщина, крикнув на прощание: «Засранцы!», потащила пьяную Лукову домой. На следующий день Маруся на занятия не пришла, а позже в школьном туалете состоялся серьёзный разговор с Юлей. Девочка плакала и утирала глаза красной повязкой дежурной по классу.

– Прекрати реветь: ты не виновата, Лучок. А твоей мамаше я никогда не прощу: чужих детей нельзя обижать, – Юля достала из кармана фартука ириску и протянула подруге – та всхлипнула и закивала головой, выдавив из себя улыбку.

После выпускного вечера Лукова подала документы в университет на биофак – получив диплом, и, попав по распределению в ботанический сад, она с удовольствием занималась уходом за диковинными растениями вдали от городской суеты, и, не расставаясь с альбомом, рисовала пёстрых бабочек, сидящих на великолепных цветах.

3

Выйдя из электрички, девушки перешли через овраг по бревенчатому мостику, и извилистая тропинка повела их к кладбищу.

– Разрослось за год, – глядя с пригорка на просторы, усеянные крестами, заметила Наташа, – найти бы могилу ещё. Участок недалеко от забора – это я хорошо помню.

– Найдём – не переживай. Ну и жара! – Юля сняла пиджак и накинула его на плечо.

Они купили цветы у входа, и вышли на центральную аллею. На бордюре пристроились нищие и с надеждой в выцветших глазах заглядывали в лица подруг – получив милостыню, старухи окрестили девушек костлявыми ручками и разноголосым хором пожелали божьего благословения. Лукова плелась, размахивая кульком с сухарями, и, заметив стаю воробьёв, окруживших лужу возле крана, приступила к кормлению птиц.

– Моя бабуля говорила, что птички на кладбище – это души усопших. Их отпускают на свидание с родственниками.

– Да? А почему они тогда не на своих могилах сидят, а в луже плещутся? – усомнилась Юля.

– Видно к ним ещё не приехали – они здесь ждут, – объяснила поведение птиц Маруся, рассыпая крошки. К воробьям присоединились жирные голуби и с удовольствием клевали подсохшие сдобные булки.

– Это всё чушь, Маруся, но звучит красиво, – вздохнула Юля, – безлюдно и тихо… как ни странно – мне здесь хорошо.

Наташа наблюдала за суетной трапезой крылатых душ ушедших в мир иной и мысленно искала слова: важные, значимые. Ей хотелось вложить в них воспоминания о каждом прожитом дне, каждой минуте, а в голове роились банальные фразы – пустые и лицемерные: «… я люблю и скучаю… Нет…не то… Мне одиноко и плохо без вас… Ложь…». Её отъезд за сотни километров от этого места, где лежат в земле муж и мать, размыл реальность. Она просто знала и понимала: их больше нет, но их нет где-то очень далеко, и осмысление хоть и было тягостным, но давало возможность всё обдумать и прислушаться к себе. Чем дольше Наташа размышляла, тем сильнее её одолевало чувство вины: «Я же должна страдать – почему не страдаю? Что же со мной происходит, если смерть самых близких людей не потрясает меня до глубины души, не извлекает из подсознания трогательных моментов и не вызывает слёз сожаления?». Поначалу она занималась самобичеванием, но вскоре устав, успокоилась: ей стало всё безразлично. Пришло ощущение, что у неё просто нет сил на искреннюю скорбь.