Бусы Мнемозины. Роман-лабиринт

– Ну, как ты? – негромко спросил он.

– Хорошо! Только пятка чешется, – удивленная изменением своего состояния, честно ответила я.

Взрослые засмеялись, а у меня выздоровление надолго ассоциировалось с этим большим, веселым и сильным человеком.

У него были светлые немного вьющиеся волосы (в конце жизни – уже совсем седые) и серо-голубые глаза. Высокий, широкоплечий, с хорошей осанкой. Был, правда, лишний вес, но это не мешало ему оставаться выносливым и подвижным.

Одевался он солидно, добротно, аккуратно и, я бы сказала, был в стиле. Тогда было принято, чтобы мужчины носили шляпы, длинные пальто и широкие брюки, а также пиджаки и галстуки.

Папа научил меня плавать, когда мне было лет пять. Обучение проходило очень просто: он держал меня за резинку трусиков, а я бултыхалась в море. Воду я любила, даже волн не боялась, и могла плескаться часами. Потом папа тихонько отпустил мою «страховку» – а я не заметила и поняла, что плыву, только когда он меня позвал уже с приличного расстояния.

Он все умел и все знал, как мне тогда казалось. С возрастом это впечатление не изменилось, и даже сейчас не знаю, где он получил очень обширные знания в самых разных областях. У него был хороший вкус, мама с ним всегда советовалась. Именно он когда-то простыми словами объяснил мне основы сочетаемости и несочетаемости цветов в одежде, разных фасонов и типов фигуры, и в дальнейшем я всегда руководствовалась этими базовыми правилами.

О его отце я ничего не знаю, кроме того, что он погиб на войне, как и мужья папиных сестер, а мать помню. Она гостила у нас, когда мы перебрались в однокомнатную папину квартиру. Все папины родственники – мать, две сестры, брат, племянники и племянницы – жили в Донбассе, но почему-то мне кажется, что корни были то ли в Польше, то ли на Западной Украине.

У папы в паспорте было записано «украинец», но у нас в семье, да и в среде родителей очень мало кто обращал внимание на национальность. Думаю, что папа знал украинский, но говорил он всегда по-русски, причем не на «суржике», то есть русско-украинской смеси, а на хорошем, литературном русском языке, даже без украинского акцента, не шокал и не гэкал. Он прочел всю русскую и зарубежную классику и следил за современной литературой. Кроме школы, папа окончил только горный техникум, но был заместителем директора одного из самых крупных институтов по проектированию шахт в Донбассе, а значит, и в СССР. Там же познакомился с моей мамой.

У мамы и папы была разница около одиннадцати лет. Вместе они прожили лет шестнадцать. Они очень друг друга любили, и я с удивлением и радостью видела, как моя весьма сдержанная в проявлениях чувств мама целуется с папой просто так, без повода, прямо посреди квартиры.

В первом браке у папы родилось двое сыновей. Старший, Виктор, к моменту нашего знакомства был уже взрослым человеком. Он обладал даром художника, но учиться не хотел, любил выпить и, наделенный недюжинной физической силой, в пьяном угаре был опасен для окружающих – из-за этого дважды сидел. Но, насколько я могла понять из отрывочных фраз родственников, оба раза выходил досрочно – благодаря тем самым способностям к живописи, которые ярче всего почему-то проявлялись у него именно в местах не столь отдаленных. Правда, к чести его нужно сказать, что с возрастом он остепенился и стал очень неплохо зарабатывать как гравер, причем уже не в распавшемся к тому времени СССР, а в США, куда перебрался со своим сыном от второго брака.

Младший, Саша, был старше меня на семь лет. Поскольку он тоже не отличался рвением к учебе и мать с ним не справлялась, Саня какое-то время жил у нас. Уроки с ним учила моя мама, она же узнавала у девочек-отличниц, не прогуливал ли он школу и что задали на дом. Помню, как он читал вслух биографию Некрасова, однако мысли его витали где-то далеко, и пришлось повторять второй раз, третий… Я в это время устраивала под столом кукольный домик. Когда усердный ученик в очередной раз не сумел изложить своими словами основные вехи жизни великого поэта, это сделала я – не вылезая из-под стола и не отрываясь от своего занятия.

Но аттестат Саша все-таки получил.

Папа очень любил заниматься виноградником. У родителей был земельный участок. Меня он вообще не интересовал, мама бывала там очень часто и помогала, но в основном папа все делал сам. Там росли яблоки, виноград, персики, сливы, груши, вишни, крыжовник, смородина, огурцы, помидоры, возможно, еще что-то. Папа даже маленький домик сам построил – по крайней мере, можно было переждать дождь и переночевать летом.

Еще он хорошо пел и выступал с хором (у них на работе была сильная самодеятельность).

Мой брат родился, когда маме было 40 (по тем временам – очень поздно), а папе вот-вот должен был исполниться 51 год. Пару лет мама оставалась с малым, а мы с папой ездили отдыхать вдвоем. Мы плавали в море, много ходили пешком, а один раз увидели на пляже теннисные столы – и папа, к моему огромнейшему изумлению, меня обыграл (я занималась настольным теннисом и играла, на фоне любителей, более чем прилично).

***

Последним летом перед окончанием школы мы с папой совершили сказочный вояж: Ленинград (тогда именно так назывался этот уникальный город) – Петрозаводск – Кижи – Прибалтика. Мы еще застали белые ночи, и любовались плавным распахиванием рук мостов, и знакомились с прекрасно прижившимися на берегу Невы сфинксами, и наслаждались погодой – как по заказу солнечной (ни одного дождя за всю поездку!), но по нашим меркам совсем нежаркой. Я даже искупалась в Балтийском море, хотя именно в те пару дней, что мы там были, оно «прогрелось» всего до +12, а я терпеть не могу холодную воду.

Кижи – это сказка, и я до сих пор иногда сомневаюсь, что не путаю явь со сном.

…Наш катер причаливает к острову. Мы выходим в тишину, где стрекочут кузнечики и поют невидимые пташки, на нас обрушивается ливень солнечного света, нас берет в плен благоухающее разнотравье и затягивает непривычно простая, несуетливая и странная жизнь. Кажется, что остров почти необитаем. Недалеко – рубленая церковь, сияющая старым серебром еловой древесины. И к этой церкви неторопливо тянет воз лошадка, которую придерживает под уздцы идущий рядом мужик в неподпоясанной рубахе и домотканых штанах. А колес у воза нет: он скользит по некошеной траве на полозьях, как санки.

– Папа, а здесь еще не изобрели колесо? – вырывается у меня вопрос.

***

Папа был равнодушен к спиртному. То есть мог выпить несколько рюмок на праздник, в хорошей компании, но не более того. Сам делал прекрасное вино и виноградную водку – и угощал ими гостей, друзей и приятелей.

Из вредных привычек – курил. Бросал, а потом через какое-то время опять начинал.

Единственный его недостаток, который остался в памяти, – это вспыльчивость. Мог взорваться, накричать. Но я сама такая же, так что не мне возмущаться. А у него, возможно, это было связано с контузией, полученной во время войны.

Насчет войны папа вообще ничего не рассказывал. Я и про контузию узнала не от него, а от мамы. И уже через много лет после его смерти в открывшихся военных архивах нашла информацию о том, за что он был награжден.

У папы была гипертония и часто случались кризы. Приезжала «скорая», ему делали укол, становилось полегче – и он тут же шел на работу или ехал на виноградник. Вообще не помню, чтобы он был на больничном.

Умер он скоропостижно, когда они с мамой ехали на виноградник. Стало плохо прямо на улице, причем он начал жаловаться на очень сильную боль в ногах. Потом оказалось, что оторвался тромб и это привело к летальному исходу. Поскольку все случилось так скоропостижно, делали вскрытие – и у него на сердце обнаружили несколько рубцов. То есть папа несколько инфарктов перенес на ногах.

А еще накануне он носил на руках и убаюкивал мою годовалую дочку, которая немного простыла и капризничала.

На время до похорон родственники предлагали взять девочку к себе, чтобы она не создавала дополнительных хлопот, но я оставила Анюту дома. Она единственная не понимала произошедшей в семье трагедии и была способна вывести мою маму из состояния ступора. Мама потом еще несколько лет не могла прийти в себя, тем более что всего через месяц умер ее отец – мой дедушка, но, думаю, ее психика не сломалась во многом благодаря топающей по всей квартире и требующей внимания малышке.

После смерти папы моя мама прожила еще тридцать лет, но больше замуж не вышла, хотя была очень привлекательной женщиной: говорила, что ей никто другой не нужен.

Отец

– Ма, а где мой родной отец?

– В нашем городе и живет.

– А почему бабушка и дедушка к нам в гости приходят, а он – никогда?

– Я не разрешаю.

– Почему?

– Потому что мы развелись.

– Ну и что? Я же его дочь!

– Так мы развелись потому, что он пил. Никакие уговоры не помогали. Тогда мне его мама сказала: «Он тебя очень любит. Пригрози, что разведешься, если не бросит пить». Я пригрозила. Он обещал – и тут же запил. Сказал – с горя. Я с ним и развелась. Взяла тебя и ушла. Он бы на тебя плохо влиял.

– Так это же болезнь! Его лечить нужно было!

– Не знаю я такой болезни. Есть только вредность характера и безволие.

***

С моим родным отцом я познакомилась, когда мне шел восемнадцатый год. Я окончила школу, не поступила в Ленинградский университет и пошла работать в библиотеку. Моей обязанностью было сидеть за стеллажами, перебирать карточки в каталожных ящиках, проверять, все ли они расставлены по алфавиту, и стирать пыль с не поддающегося исчислению количества книг. У меня было впечатление, что мой мозг, который, как гоночный автомобиль, всегда летал на максимальной скорости, просто выключили, ударив по тормозам. Колеса блокировались, автомобиль пошел юзом – и застыл посреди дороги, аж покрышки дымятся… Кроме того, меня мучило чувство вины перед родителями, особенно перед папой: он не сказал мне ни слова в упрек, но мне казалось, что он очень тяжело переживает мое непоступление. Возможно, и постоянное нахождение в замкнутом пространстве, насыщенном книжной пылью, которая только поднималась от моей борьбы с ней, сыграло свою роль… В общем, я попала в больницу.

Лежала я в кардиологии около двух месяцев, меня лечили аспирином и гормонами, но окончательный диагноз так и не поставили. Однако вследствие такой терапии я набрала килограммов десять, да еще и покрылась прыщами, что, понятно, моего состояния не улучшало.

В тихой и сонной жизни палаты я иногда сталкивалась с неожиданными для меня вещами. Так, здесь же лежала женщина лет сорока, в прямом смысле слова красавица: хорошая фигура – как говорится, «все при ней», прекрасные черные волосы, которые она закалывала в высокую прическу, огромные темные глаза, как будто подведенные синими тенями, матово-белая кожа и румянец во всю щеку. Врачи, глядя на нее, тяжело вздыхали, а наши соседки по палате рассказали мне, что у нее тяжелая сердечная недостаточность и ее замечательный цвет лица – следствие плохой циркуляции крови.

А однажды у меня страшно разболелся зуб. Я, по своему обыкновению, никому об этом не сказала, но лечащий врач на обходе заметил, что что-то не так, выяснил причину моих страданий и срочно погнал меня к зубному.

Стоматологиня заглянула мне в рот, сообщила, что лечить этот зуб надо долго, я вряд ли захочу ходить к ней несколько раз, зато удалить можно прямо сейчас. Меня приучили безоговорочно доверять врачам, и я сказала, что полагаюсь на ее решение. Врач сделала мне укол и велела немного подождать, пока лекарство подействует. Чтобы время шло быстрее, я решила завести светскую беседу.

– До чего наука дошла! – вежливо начинаю я. – Зуб нужно рвать справа, а укол делают в левую сторону!

Женщина всплескивает руками, заглядывает мне в рот и оптимистично сообщает: