Сильванские луны

Как и всё, что случилось с ним с того дня, когда они с Радом вместе спустились в злополучный переход, это не было похоже на то, о чём пишут в книгах. Это не было ни красиво, ни внушительно – просто Бран посоветовал ему выбрать какое-нибудь простенькое и безобидное заклинание и прочитать его вслух, чтобы осознать, что ты это можешь. Приступая, Лексий был полон скепсиса – ему с детства твердили, что чудес не бывает, и сама идея магии так до сих пор и не встала у него внутри на своё место, но, в конце концов, попытка ведь не пытка. Он решил попробовать что-нибудь очевидное и остановился на заклинании левитации предметов. Старательно вслух прочитал его от начала до конца, а потом долго и вдумчиво созерцал книгу, невесомо парящую в воздухе примерно в полуметре от стола.

В тот момент, глядя на трактат по физике, ту самую физику презревший, Лексий переосмыслил многие вещи. Потом насмотрелся, надумался, опустил книжку обратно, но сам полностью прежним так, кажется, и не стал.

Магия существовала. Без всяких театральных вспышек, блёсток и звона серебряных колокольчиков – более того, даже без малейшего напряжения его воли. Без ничтожнейшего приложенного усилия. Для того, чтобы колдовать, и впрямь не нужно было уметь совершенно ни-че-го – ну, разве что читать. Ох, господи, то есть, конечно, ох, Айду, он, конечно, всегда знал, что «словом можно убить, словом можно спасти», но ведь не так же буквально. Кто бы догадался, какая мощь может таиться в буквах – обычных буквах, обычными чернилами написанных на обычной бумаге…

Волшебники недаром подвергали все записи заклинний строгому учёту и ревностно следили, чтобы копии не попадали не в те руки. Научиться магии иначе, кроме как в двух официальных школах, было невозможно, как невозможно и колдовать, не принеся присягу – это жёстко контролировалось. Упомянутые Браном в первый формальности, которые приходится улаживать, если кто-то из будущих магов решал бросить учёбу на полпути, заключались в частичной корректировке памяти, чтобы там не осталось ничего… недозволенного простому смертному. Когда Лексий впервые об этом услышал, его передёрнуло, но стало немного легче, когда выяснилось, что их учитель и сам ненавидит эту конкретную часть процедуры. Бран всегда говорил: то, что происходит у человека в голове, принадлежит ему и только, и, по-хорошему, лезть туда никто не имеет права. Сам наставник уж точно не имел обыкновения делиться тем, что у него в памяти и на уме…

Он жёстко осуждал подслушивание чужих мыслей, хотя технически это было не так уж сложно – особенно если жертва не умеет противостоять. Лексию, крепко застрявшему на этапе ежедневных поисков тополиного листа на необъятной полке, однако, пока было до этого как до любой из двух здешних лун. Он быстро понял, что метод перебора ни к чему не приведёт, и пытался идти другим путём: сосредотачивался, зажмурившись перед десятками книжных корешков, и выбирал тот, к которому, как ему казалось, тянулась рука. Поначалу из этого ничего не получалось, но потом – потом Лексий вдруг осознал, что всё чаще находит этот грешный листочек не с тридцатого, а с десятого или даже с пятого раза. Это вполне можно было списать на совпадение, но когда он рассказал Брану, тот удовлетворённо кивнул и расширил поле для поиска с одного стеллажа до трёх, и это, наверное, о чём-то да говорило.

Так проходили дни. То есть «проходили» – не вполне подходящее слово: они мелькали. Стоило Лексию на мгновение отвлечься, как «сегодня» уже становилось «позавчера», а одна декада сменяла другую.

Он утешал себя тем, что не теряет времени даром: научиться слушать стоило хотя бы ради шанса услышать среди библиотечных книг ту нужную, которую он никак не мог найти сам. Если не поможет и это, то он поймёт, что её точно там нет, и придумает что-нибудь другое. Одна проблема за раз, помнишь?

Ему хорошо удавалось отвлечься от мыслей о Земле, но когда они настигали, то наполняли его тоской и тревогой. Если время там течёт с той же скоростью, что и здесь, то из универа его, конечно же, уже отчислили, но ладно, чёрт с ним, это не самое важное… Лексия – Алексея, неужели ты и сам уже успел забыть своё имя?! – куда сильнее беспокоил вопрос, ищут ли его. Хватилась ли мама…

Очнись, приятель, больно ты ей нужен! Да, в разлуке мы идеализируем тех, кого нет рядом, но вспомни-ка: ты всегда скучал по дому от него вдали, а когда возвращался туда, поскорее хотел сбежать… потому что вспоминал, что нет никакого дома.

Мысль звучала предельно здраво, но почему-то совсем не утешала.

В общем и целом, хотел он того или нет, время шло, урсульская зима, скорее слякотная, чем морозная, перевалила за половину, и с новым набором в школу и в жизнь будущих волшебников вошёл новый товарищ. Вошёл, вопреки всем надеждам и чаяниям, в гордом одиночестве, зато довольно эффектно: когда кто-то из слуг ввёл его в уже почти родную для Лексия гостиную, юноша умудрился запнуться об порог и самым забавным образом грохнуться.

Трое его будущих коллег, в тот момент бывших в сборе, от души рассмеялись – потому что не рассмеяться было невозможно. Но потом Лексий взглянул на вспыхнувшее лицо новенького и вспомнил, как в шестом классе он перешёл в другую школу. В первый день на новом месте ему в приказном порядке велели выйти к доске «рассказать о себе», и одного взгляда на глухую стену незнакомых лиц хватило, чтобы отчётливо понять: он никогда не впишется в чужой класс, так что нечего даже и пытаться…

Потом с ним случилось что-то неожиданное и очень важное по имени Радомир Юрьев, но это была совсем другая история.

Лексий встал, подошёл к новенькому и протянул ему руку.

– Извини, – сказал он. – Ты как, порядок?

Юноша выглядел совсем ещё мальчишкой, ему, должно быть, едва исполнилось восемнадцать – несовершеннолетних в школу не брали. Он посмотрел на Лексия снизу вверх, и тот осознал, что у этого смешного создания абсолютно прекрасные глаза: бездонно-карие, тёмные-тёмные, такие у людей встречаются редко, чаще – у лошадей или собак… Да ещё и с длинными, красиво изогнутыми девичьими ресницами.

Парнишка не ответил и не улыбнулся; в его невероятных глазах мелькнуло недоверие, но руку он принял.

– Добро пожаловать, – с радушной улыбкой поприветствовал Ларс, когда он поднялся на ноги. – Не обижайся, на самом деле, мы тебе очень рады.

Новенького звали Танирэ? У?ту, он был миниатюрным и хрупким, а его длинные, почти до лопаток, светлые волосы, стянутые в хвост, пушились, как одуванчик. После краткого неуклюжего знакомства он отправился заселяться в свою комнату, а Элиас задумчиво посмотрел ему вслед и вполголоса сказал:

– Этот ягнёнок что, всерьёз намерен остаться?

Причём в этом вопросе не было ни капли яда.

– Ну, может быть, об этой истории наконец хоть кто-то забыл? – предположил Ларс.

– Да ну, – фыркнул Элиас. – Так скоро? Что-то не верится.

– Давно пора! Нет, правда, ты же сам знаешь, как это бывает, – Ларс пожал плечами. – О таких вещах весь город гудит декаду, три, пять, но в конечном итоге людям всё равно куда интереснее новая любовница соседа или там поднятые налоги. В конце концов, уже целый год прошёл. Больше даже…

И тут Лексий наконец не выдержал.

– Что за история, пропасть побери?! – потребовал он. – Вам не кажется, что я тоже имею право знать?

Он терпеть не мог, когда от него скрывали что-то важное. Особенно если это важное так или иначе касалось его самого, а он, чёрт возьми, уже провёл в этой школе достаточно долго, чтобы оно касалось, рад он этому или нет!..

Ларс и Элиас обменялись долгими, говорящими взглядами, как будто о чём-то молча посовещались. Потом Элиас пожал плечами и равнодушно хмыкнул:

– Ну, расскажи ему, если хочешь. Я лично не расстроюсь, если он вдруг отсюда исчезнет.

Ага, дважды. Нет уж, не дождётесь, господин бастард.

Ларс, до этого по своему обыкновению возлежавший на кресле, закинув ноги на подлокотник, вздохнул и аж сел по-человечески. Очевидно, разговор предстоял серьёзный.

– В прошлом году зимой семеро ребят погибли, – сказал он без предисловий. – Выгорели. Одного нашли в библиотеке и подумали было, что он ненароком… переучился, но ещё один просто свалился посреди разговора о чём-то совершенно неволшебном тут, в гостиной. Остальные были у себя в комнатах, кто где… Умерли одновременно. Доколдовались, хотя не колдовали.

Он помолчал.

– Никто так и не понял, что случилось, но переполох был страшный. Всю эту историю очень тщательно расследовали, только тщетно. В итоге Бран просто собрал нас всех, сказал, что он не знает, как это всё объяснить, поэтому не гарантирует, что это не повторится, и напомнил, что любой, кто не хочет рисковать собой, имеет право прекратить обучение. Очень многие воспринял и это как совет, потому что, если честно, мы все были в ужасе.

Да уж.

Признаться, Лексий ожидал чего угодно. Какой-нибудь безумной сплетни, какого-нибудь гремящего скандала, но… не этого. Не… несчастного случая на производстве. Он пытался осмыслить услышанное, а Ларс продолжал:

– Конечно, каждый год кто-нибудь да решает, что лучше всё-таки прожить подольше, это нормально, но это был первый раз, когда из игры одновременно вышла бо?льшая часть. События располагали к… переосмыслению планов. Остались только мы с Элси и несколько ребят постарше, те благополучно присягнули прошлой весной… Ну и, как видишь, лучше до сих пор что-то не стало. Я правда надеялся на этот новый набор, но народ, похоже, до сих пор боится. Я слышал разговоры, некоторые вообще считают, что если уж ты твёрдо решил податься в маги, то безопаснее уехать в Рутью и учиться там! – он досадливо поморщился. – Не знаю, что Бран теперь скажет его величеству, тот наверняка снова заговорит о том, что школу пора закрыть. Странно, что нас не разогнали ещё тогда, год назад…

Ларс замолчал и слабо улыбнулся.

– Вот такая история. На самом деле, странно, что ты её совсем не слышал, об этом в своё время разве что кошки на углу не судачили… Ну как, не возникло желания собрать вещи и сбежать подобру-поздорову?

Лексий прикусил губу. Было бы куда сбегать.

– Ну уж нет, где ещё я найду бесплатное жильё в самом центре столицы? – он заставил себя звучать беззаботно. Элиас наигранно вздохнул, мастерски изображая крушение своих самых светлых надежд.

– В общем, одно из двух, – подытожил Ларс, – или этому мальчику просто больше некуда пойти, или всё это безобразие и впрямь начало забываться… Хорошо бы, потому что я всегда хотел стать волшебником, а не отшельником! Нет, слова, конечно, похоже звучат, но-…

– Ага, держи карман шире, – хмыкнул Элиас. – Этот Уту – ты слышал, как он разговаривает? Он же из деревни.

– Точно! – кивнул Ларс, как будто и впрямь что-то понял. – Тогда это многое объясняет.

Лексию, если честно, понятнее не стало, но Танирэ потом объяснил. Не сразу – в первое время он не то чтобы дичился, но будто бы разом пытался быть там же, где и все, и ужасно боялся, что его заметят. Он никогда ни с кем из них не заговаривал первым, а если к нему обращались – краснел, как девчонка, отвечал невпопад и смущался от этого ещё сильнее, так что Лексию, на самом деле, было даже как-то жалко лишний раз его трогать. К счастью, кучка взрослых чудаков, живущих под одной крышей, оказалась совсем не тем, что большой и людный класс какой-нибудь средней школы. Влиться в маленький коллектив обычно бывает проще, тем более что Ларс со своей широкой душой и неуёмной общительностью не оставлял никому вокруг себя ни малейшего шанса почувствовать себя непринятыми и одинокими. Даже Элиас и тот при общении с Танирэ – или Та?рни, эта краткая форма очень ему шла – держал свои колкости при себе. Правда, возможно, не от большой доброты, а просто потому, что обидеть этого парня было бы всё равно, что пнуть щеночка…

Он был очень милым. Применительно к нему это слово каким-то неведомым образом не вызывало у Лексия обычных ассоциаций с чем-то бессмысленно-приторным. Тарни было восемнадцать, он был младше всех остальных минимум на два года, а в случае с двадцатитрёхлетним Ларсом так и вообще на все пять. У него было нежное правильное лицо и высокий голос ребёнка, и да, он всегда был таким же неуклюжим, как в день их знакомства, но эта неуклюжесть скорее трогала, чем раздражала – как и едва заметный деревенский выговор. Ещё он имел забавную привычку машинально закатывать рукава – как выяснилось позже, потому, что в детстве ему постоянно приходилось донашивать за старшими. А главное, когда он наконец потихоньку перестал страшно стесняться и вспомнил, как говорить и смеяться, атмосфера в их маленькой и не самой дружной на свете компании вдруг резко потеплела. Тарни в некотором роде был коллегой Базилевса – с ним любое помещение сразу необъяснимым образом становилось уютнее, и Лексий ловил себя на том, что даже присутствие Элиаса в такие моменты бесит его меньше.

Промозглая угрюмая зима располагала к вечерним беседам у камина, и в одной из них Тарни очень просто и спокойно рассказал им свою историю. Она оказалась довольно банальной, а главным героем был юноша, которого угораздило родиться последним ребёнком в большой деревенской семье. Он с самого детства был слабым – не вышел ростом, часто болел; да, конечно, он окончил сельскую школу на год раньше, чем сверстники, и окончил с отличием, но там, в его родной Шелби-на-Руне, это ровным счётом ничего не значило. Все шестеро старших братьев и сестёр Тарни уже устроились в жизни, в соответствии с гендерной ролью обзаведясь приличной профессией или зажиточным мужем, а он остался неприкаянным. Честно пытался найти работу, но на неизбежный физический труд просто-напросто не хватало сил, а на другой в тех краях особо не было спроса.

– Знаете, там, где я живу, два раза в год устраивают дни, куда приходят те, кому нужен работник или подмастерье, – рассказывал Тарни. – За последние четыре года я ни одного не пропустил, но каждый раз с самого утра заранее знал, что всё бесполезно, – он слабо улыбнулся. – Если честно, не слишком весело, когда стоишь, ничего уже не ждёшь, и все, кто проходит мимо, смотрят на тебя, как на бракованного жеребёнка…

Ну, положим, это он зря сказал, потому что шутливо-дружеское «жеребёнок» потом прилипло к нему навсегда – очень уж метко получилось.

Слушая рассказ Тарни, Лексий от души ему сочувствовал. Он никак не мог избавиться от мысли, что Тарни просто досадно промахнулся, выбирая, где родиться: будь он не деревенским мальчишкой, а кем-то из лучших людей, он точно стал бы любимцем дам и не только – с такой-то мордашкой…