Записки из бункера

Вдруг в конце коридора показался человек, он несмело подкрался к нашим камерам и остановился поодаль. Я узнал в нем странного Ивана. Парень встал, как вкопанный, глядя на нас, словно маленький ребенок в зоопарке на огромную гориллу.

– Что ему надо? – спросила Лиза, подвинувшись к решетке между нами.

– Не знаю еще. – Я внимательно оглядел стоящего по ту сторону. – О нем я тебе и говорил.

Какое-то время мы молчали, но Лиза не выдержала:

– Вы за тарелками пришли?

Иван не реагировал, продолжая смотреть на нас пустым и задумчивым взглядом.

– Кажется, он не говорит, – вполголоса предположил я. – Повар с ним жестами общался.

– Мить, ты же знаешь этот язык, – Лиза посмотрела на меня, – поговори с ним.

– «Тебя Иван зовут?» – спросил я.

Парень оживился и кивнул.

– «Что ты делаешь в этом месте?»

– «Делаю, что скажут», – ответил Иван.

– «Зачем нас сюда привезли, знаешь?»

Парень хотел было ответить, но тут с другого конца коридора послышались шаги.

– Кто его сюда пустил? – возмутился голос.

На свет лампочки вышли люди во главе с дядей Веней, Ивана грубо увели, а остальные вошли в наши камеры одновременно. Не обращая на нас внимания, медики открыли папки, и один из них сказал:

– Елизавета – штамм, группа 1(0), Дмитрий – анти-штамм, группа А(ll).

– Ну, и что будем решать? – спросил дядя Веня.

– Елизавета подойдет. С анти-штаммом можно работать по третьему протоколу, – отозвался медик.

– Отлично, – дядя Веня потер руки, – завтра же начинайте.

Мы просидели у разделяющей решетки почти всю ночь. Под утро сон свалил нас, и мы очнулись, продолжая держаться за руки, будто предчувствовали скорую разлуку.

В коридоре раздались шаги, и мое сердце почему-то сжалось, словно мне дали кулаком под дых. К нашим дверям подошли два медика и охрана, половина людей вошли в камеру Лизы, и медик противным голосом объявил, что ей нужно пройти с ними. Мы оставались сидеть по обе стороны решетки, держась за руки сквозь прутья, делая вид, что не слышим. Как лабораторная крыса застывает в дальнем углу клетки, когда за ней приходят. Человек в белом халате указал охране на нас, и те двинулись к Лизавете. Ее начали отдирать от меня, как примерзший язык от железа, и это было невыносимо видеть. Молчаливая возня продолжалась минуты две, затем Лиза сдалась, она отошла от решетки и посмотрела на меня тем своим тяжелым взглядом, который я не раз видел в детском доме. Она словно укоряла: «Зачем ты отдаешь им меня?» Мои челюсти сжались от беспомощности, я бы никогда никому не отдал свою мелкую сестру, но в данной ситуации я был заперт в клетке. Буквально заперт в клетке.

Врач махнул рукой, и охрана распахнула двери. Лиза отвела от меня свой каменный взгляд, втянула голову в плечи и, нахмурившись, направилась к выходу.

Меня тоже вывели из заключения и поместили в другую камеру корпуса "А". Там последовали новые сборы анализов, затем мне сделали укол, после которого я потерял сознание. Меня приводили в чувства и делали новые инъекции, врачи фиксировали все мои состояния, записывая историю в папки. Я вообще не мог понять, что происходит, меня рвало, ломало и выворачивало так, что если бы мне тогда предложили смерть, я бы, не задумываясь, согласился.

Через время, результаты моих анализов заставили врачей остановиться и дать мне перерыв. Когда я пришел в себя, вспомнил о Лизе и тут же пожелал, чтобы на ее долю не выпали такие испытания, потому что это трудно вынести. Помню, лежал тогда на грязном полу, мучаясь от тошноты, и пытался понять, за что нам все это, как нас угораздило вляпаться в такую страшную историю.

Спустя какое-то время, я увидел за стеной странного Ивана, который снова ходил с раздачей еды. Улучив момент, я спросил его о Лизе. Ваня сказал, что видел ее в другом корпусе. И еще он сказал, что на Лизу там кричат. Я понимал, почему такое может быть, ведь я знал свою сестру с детства, она упертая. Видимо, Лиза показывала характер. Боже, как я по ней скучал.

Однажды я склонился над чашкой еды, в которую вдруг упал пучок волос. Я даже не сразу понял, что это мои волосы, пока не потрогал макушку. Еще пучок волос остался в руке, и я понял, что лысею. Я сказал об этом врачу, который заходил ко мне каждый день, но тот отмахнулся, буркнув, что вырастут новые.

Такое бывает от гормонального нарушения или после химиотерапии, я читал об этом в книгах. В детском доме меня часто наказывали, а моя воспитательница, жалея меня, отправляла отбывать наказание либо в ее кабинете, либо в библиотеке. Я оказывался в книжной вселенной, где погружался во все информации, что попадались мне под руку, в виде художественной и научной литературы. Так вот из медицинских учебников я узнал то состояние, в котором пребывал сейчас. Но зачем эти люди делают с нами такие вещи? Что за цель они преследуют? Хотели бы убить, уже убили бы.

Мой счет времени сбился. Трудно было сказать, сколько я нахожусь в камере. Когда делали уколы, я терял сознание, может, проходили дни, кто знает.

Как же вырваться из этого ада? Нас никто не ищет, мы ведь уехали на заработки, без адреса, без определения. Ловко придумано заманить нас, сирот, под видом вахты на долгий срок. Мы просто исчезли, нас нет. Поэтому работодатель Николай так тщательно расспрашивал о нашей жизни, о родителях, о друзьях. Будут ли нас искать в случае исчезновения. Страховался. Но искать нас действительно некому. Я бы искал Лизу, а она искала бы меня, но мы оба здесь, вот и все. Наши вещи с сотовыми телефонами забрали, отрезали от мира.

Есть ли у нас выход? Где-то читал, что выхода всегда два, в нашем случае это бежать или остаться. Выбираю первый, пока еще есть силы.

В какой-то из дней меня вывели из камеры, и я пошел "гулять" в другой корпус. Длинные тусклые коридоры с ржавыми потолками и темно-зелеными стенами были моей свободой. В каком-то корпусе кричали люди, через решетки мелькали разные лица, в основном изможденные с безразличным взглядом, всюду стоял запах плесени и мочи. Моя прогулка закончилась в кабинетах, похожих на диагностические. Меня снова всего измерили, засунули шланг через рот в желудок, больно там что-то отщипнули, затем я разделся и лег на стол в позе эмбриона, как оказалось, для пункции из спинного мозга. Я терпел боль, вынашивая мысль о побеге, мне нужно было что-то придумать и забрать сестру из этого адского места. Когда меня посадили на стул и натянули тугую шапку с проводами на голову, я потерял последние волосы. По проводам что-то пустили, и у меня начались судороги, от которых мои ноги стали бить по шкафу, и от этого со стены упало зеркало. Стекла разлетелись вдребезги на кафельном полу. Охранник стукнул меня по лицу, но это заметил вошедший дядя Веня, который погрозил ему пальцем со словами:

– Еще раз увижу – накажу. Не смей портить материал.

– Ваш астеник с плохой генетикой, – сказал врач, который снимал показания с шапки с проводами. – Слабый, не знаю, на что он годен.

– По протоколу все закончили? – спросил дядя Веня.

– Еще нет, – медик бегло пролистал мою папку.

– Вот и занимайтесь прямыми обязанностями, – отрезал дядя Веня и вышел за дверь.

Мне кинули пижаму, которую я по слабости не удержал, и она упала на пол прямо возле разбитого зеркала. Поднимая вещи, я незаметно прихватил осколок и завернул его под рукав.

Меня снова повели в камеру. По дороге через открытую дверь одного из медицинских кабинетов я вдруг увидел Лизу, она сидела на стуле, пока ей снимали датчики с рук. Заметив меня, Лиза вырвалась и кинулась в открытую дверь, а я ей на встречу. Тонкие руки сестры вцепились в меня мертвой хваткой, мы так крепко обнялись, будто хотели смешаться друг с другом, как два разных цвета на палитре. Конечно, охрана среагировала быстро, и нас буквально разодрали в разные стороны. Лиза повиновалась и, нахмурив брови, побрела в кабинет. Воспитанные в детском доме, мы не умели истерить, просто либо пытались нарушить правила, либо молча выносили наказание.

Меня привели в камеру и оставили одного. Я спрятал осколок за ножкой кровати и упал на пол. У меня очень болела спина в районе пункции, и вообще было муторно. Через время я почувствовал, что меня трясут, и открыл глаза. Передо мной склонилось несколько человек, среди которых был дядя Веня, он покачал головой и скомандовал:

– Принесите еды, стол номер один. И трое суток на карантин.

Когда меня перекладывали на кровать, я заметил, как бледный дядя Веня покачнулся в сторону, схватившись за руку охранника.

– Вениамин Романович! – выкрикнул стоящий рядом врач. – Вам пора под систему.

Дядя Веня кивнул и промокнул платком стекшую из носа кровь. Он посмотрел на меня и повторил приказ о еде и карантине, затем все вышли из камеры, оставив меня в какой-то оглушающей тишине.

Глава четвертая

Я услышал шаги и открыл глаза. К решеткам моей камеры подвезли тележку с едой, повар наполнил тарелки из разных бидонов и поставил все в открытое окошко, ожидая, когда я заберу обед. Держась за спину и пошатываясь, я побрел к "кормушке", взял тарелки и понес к столу, если можно так назвать железную подставку, торчащую из стены. Повар захлопнул дверцу и удалился.

Вареный кусок говядины после пустых супов меня не особо обрадовал. Я думал о Лизе, как ее там кормят, не бьют ли, какие опыты проводят. Как же вырваться отсюда, что же придумать… Иначе мы загнемся от всех процедур и условий.

Сделав глоток кефира, я заметил крадущуюся тень вдоль решеток. Это был Иван, он остановился поодаль и стал смотреть на меня. Этот парень являлся единственной ниточкой, связывающей с внешним миром.

Превозмогая боль во всем теле, я поднялся и медленно приблизился к решетке, заговорив с Ваней на понятном ему языке. Язык жестов я выучил еще до детского дома, когда был совсем маленьким и жил с бабушкой, которая от слабого слуха и нечеткой речи общалась жестами. Мои мама и папа в этом плане были здоровы, но больны были зеленым змием и большой тягой к наркотическим средствам. В таких состояниях родители зачали меня и родили, а затем друг за другом умерли от передоза. Бабушка, больная сахарным диабетом, долго тоже не протянула. Мне было тогда почти четыре года, в дом малютки я уже опоздал, поэтому меня повезли в детский дом.

Общение с Иваном в этот раз складывалось хорошо. Он спросил, где мои волосы и сказал, что ему меня очень жалко. В разговоре о Лизе я узнал, что ее содержат лучше меня, но она все время с хмурыми бровями, плохо ест и постоянно лежит, глядя в стену. Моя сестра показывала характер, я-то знал. Эта девчонка легко объявит бойкот всему миру и прибавит голодовку. Вот с кем я пошел бы в разведку. Еще я узнал, что в этих стенах делают страшные вещи, но какие – понять не успел, потому что Ваня вдруг спохватился и убежал по коридору за угол. Через некоторое время раздались шаги, и в мою камеру вошел врач с двумя охранниками. Медик любезно опросил меня о состоянии, снял несколько показаний и удалился. Так продолжалось три дня. Меня хорошо кормили, никуда не забирали и ничему не подвергали, видимо, это и был тот трехдневный карантин, о котором говорил дядя Веня.